Рая, палево–бледная, на краю топчана пережидала вторжение. Я присел рядом и потер прикрытые веки. Написать ей мне было нечего. Слишком горька на вкус пришлась Песоцким пресловутая слезинка ребенка.
Ничего не добившись от Раи, следователи повторно подступили ко мне.
- Вечером Гриша был дома, - сказал я. - Девушка ночевала у меня. Не переглядывайтесь! Когда я уезжаю, соседка присматривает за домом…
- Если вы уезжали, а она ночевала у вас, откуда вы знаете, что ее брат вечером не выходил из дома?
Я не нашел, что ответить.
У калитки дважды хлопнули дверцы автомобиля. Мордастый сержант, вытянув шею, озабоченно посмотрел вверх–вниз над шторой и механически пробежал руками амуницию. Очевидно, прибыл высокий чин.
По странной ассоциации, или из–за усталости, в тот день он мне запомнился лет тридцати пяти, пониже среднего роста, с цветом курносого лица больным, темно–желтым, но довольно бодрым и насмешливым. Особенно неприятными показались его глаза, с каким–то жидким водянистым блеском, прикрытые почти белыми моргающими ресницами. До сих пор не могу избавиться от наваждения.
Автоматчик в прихожей от старательности споткнулся о маленький круглый столик, на котором стоял пустой стакан. Все полетело и зазвенело.
- Да зачем же стулья ломать, ведь не казенные! - пошутил офицер.
Под фуражкой его лицо казалось маленьким, как у подростка, нацепившего отцовский наряд, и при других обстоятельствах я вряд ли его узнал. Говорил он тихо, слушал с рассеянным видом. Я обратил внимание на его руки. Руки его соратников искали приют то на животе, то за спиной, то в карманах, словно тяготили своих хозяев. А руки подполковника помогали ему. Он наугад взял со стеллажа блокнот–переписку девушки, бегло пролистал страницы и отложил его из стопки вещей. Ему доложили шепотом, и он внимательно посмотрел на Гришу. Рассеянно - на Раю. Все время, что, очевидно, говорили обо мне, он, слегка наклонившись к говорившему, не свел с меня глаз. Не понимая, где меня видел. Так на улице мало знакомые прохожие не решаются кивнуть.
Подполковник закусил губу и вытянул из стопки бумаг между книгами папку с рисунками девушки.
Из десятка перевернутых на столе эскизов он отложил два свежих, местами скукоженных от сырой акварели. Его острые лопатки ровно ходили под кителем, пока он перекладывал листы ватмана.
- Чьи это рисунки? - Офицер протянул акварели мне как посреднику между хозяевами. На эскизах чернела зловещая фигура монаха. Склоненные лики на обоих рисунках скрывал мрак капюшонов. Мне показалось, я разглядел их седеющие головы и черные брови. Они словно оглядывались и кивали, а может, кланялись кому! В руках монаха было что–то неразборчивое. Одна акварель была крупнее и мастеровитее. Другая - словно бы срисована с первой.
- Что с вами? Вы побледнели! - сказал офицер.
- Ночь в дороге. Ничего не могу сказать об этих рисунках.
- Это ее брат? Говорят, он был в капюшоне.
- Иногда он так одевается, - я вернул акварели. - Вы бы вызвали специалиста, пусть он поговорит с Гришей. Кто–то из ваших сказал, что Гриша утром шел в детсад за помоями и наткнулся на тело. Перепугался. Побежал в общагу и не смог объяснить. На улице уже болтают черте что!
- Сейчас приедет районный психиатр. - Офицер, склонил набок голову, еще раз просмотрел и отложил рисунки. - Я где–то вас видел!
- Возможно. Город не большой.
Тем временем вошел высокий и жирный человек с одутловатым и бесцветно–бледным гладковыбритым лицом. Он был в очках и с большим золотым перстнем, в плаще нараспашку с блестевшей лысиной и седым венчиком над ушами и на затылке. Шумно отдуваясь, он сердито бросил кепку на стол, кивнул Рае и неопределенно всем, и склонился над Гришей. Потом присел рядом и попросил всех, кроме сестры, выйти. Манеры его были медленные, как будто вялые и в то же время изученно–развязные. Впрочем, было видно, что дело свое он знает.
Все время, пока врач занимался Гришей, офицер в соседней комнате неторопливо пролистывал блокнот, мизинцем зажимая перегнутые листы.
- Что–нибудь интересное? - спросил я. Его коллеги с укором покосились на меня: очевидно, я нарушил субординацию.
- А кто это - Сережа? - отозвался подполковник.
- Знакомый.
Офицер отложил блокнот.
- Наверное, противная работа. Как у прачки! - сказал я и закурил.
- Прачка пользуется стиральной машиной. А мы вручную. Пожалуйста, не курите или на улице. Я недавно бросил. Мутит от запаха…
Вошел психиатр.
- Я наблюдаю его с детства. Ничего нового! - У врача был высокий голос и семитский выговор. Мужчина попенял служивым на грубость с инвалидом и сказал подполковнику: - Конечно, мы проведем обследование, Валерий Иванович! Но вряд ли он расскажет больше. Он сильно напуган! Гриша привязался к какому–то Сереже. Постоянно говорит о нем. Это вряд ли мотив для агрессии, даже, если бы он мог действовать последовательно.
Подполковник кивнул и отдал распоряжения подчиненным. Полицейские шаркая ботинками и лязгая оружием, потянулись к выходу. Рая энергично жестикулировала и переписывалась с врачом.
- Нужно поговорить, - вдруг обратился подполковник ко мне. - Пойдемте к вам.
Я пожал плечами.
За стеклом в доме я увидел испуганное лицо несчастной девушки.
…В блокноте бисер Раиной записи.
"Он вас знает?"
"Да. Увидел у вас в доме плюшевого медвежонка и узнал. Он подарил медвежонка Сереже на день рождения".
"Пока я была с Сережей, вы уходили перед отъездом. К вам кто–то приходил?
Грише ведь ничего не будет?"
31
…Отец появился в стеганой безрукавке. В одной руке листы компьютерной распечатки, в другой - изящной формы дешевые пластмассовые очки. Я уже привык к сосновому запаху в комнатах загородного дома родителей, тихому скрипу паркета в кабинете отца, шелесту подошв его тапок из оленьей шкуры.
Отец легонько потряс ворох бумаги, встал напротив, - за минуту до того я скучал с газетой на диване, - водрузил очки, и сверился с текстом.
- Не совсем ясно с этим чеховским монахом. Предвестник беды и все такое, как штрих к образу, понятно. А сами рисунки, к чему ты их приплел?
- Читай, там все есть! Я надел первое, что нашел в Гришиной будке для рабочей одежды, пока укладывал вещи в машину. Куртку с капюшоном. А пока возил Серегу к Деду, Рая набросала мой рабочий портрет. Я как–то сравнил Гришу в капюшоне с монахом.
- Ну а связь?
- Она знала, что мы расстанемся. Грустила и рисовала меня. Вот и всё. Никакой мистики.
- У тебя тут с полицейскими путано…
Я пожал плечами.
- Им нужна была квартира. Никакой философии.
- Вот этот Шойман…
- Хваткий мужик и не дурак. Такой, знаешь, Ганечка Иволгин. Только старше и злей. Для таких закон не писан. У них связи. В блокноте он наткнулся на диалоги о Сереже. Увидел на диване медвежонка, и что–то такое сообразил. Потащился ко мне по делам квартиры.
- Смори, как бывает. А кто участкового убил? Ты даешь понять, что не Григорий. А кто?
- Не знаю. В те дни многих убивали…
- Что–то не вяжется в этой истории. Что значит, кто–то приходил и Грише ничего не будет? Потом, приход офицера и психиатра, их портреты! Очень напоминает встречу Порфирия Петровича и Раскольникова. Что ты этим хочешь сказать? Выкинь эти намеки! История правдивая. А намеки ни к чему!
- Тем вечером приперся участковый. Если б они об этом узнали, сразу меня свинтили! О том, что у меня могли быть, как у них говорят - мотивы, мог догадываться лишь Шойман. После того, как понял, кто я, и, о каком Сереже речь. Но ему не нужно было, чтобы кто–то из коллег узнал о мальчике и квартире. Тогда он был бы косвенно причастен к делу!
- Вот как!
- Парень увидел открытый гараж. Вошел через него во двор. Сказал, что проходит мимо каждый вечер. Сразу все понял и пошел к себе в общагу вызывать наряд. Мобильников тогда не было. Я пробовал с ним поговорить. Он даже слушать не стал. - Я помолчал. - А Гриша не отходил от нас. Рая потом написала, что если бы это сделал Гриша, брату бы ничего не было: подержали бы в дурке и выпустили. Она вырвала записи от греха подальше. Из того что осталось, ничего не понять. Об этом написать?
Я снова помолчал и добавил: - Не знаю, что произошло в парке. Со мной бы участковый туда не пошел: незачем. Нам повезло! Если смерть парня можно назвать везеньем. Гриша увязался за ним, а я забросал вещи в машину.
Участковый мог отойти в парк помочиться. Тот мужичок, который первым его нашел, говорит, парня огрели дубиной по затылку, - дубина пополам! - ширинка у него была расстегнута и снег желтый. А может и Гриша! - пожал я плечами. - Убивать не хотел. Просто ударил. Говорят, в гневе двинутые обладают чудовищной силой. А утром пошел за помоями, наткнулся, перепугался и побежал в ближайший дом. Рядом общага…
- Ты так спокойно говоришь об этом. Тебе …ну-у, не жалко парня?
- Тогда было не до него. А сейчас, чего говорить?
Отец хотел еще что–то спросить, сказал: - М-да! - и пошел к себе.
…Надеюсь, я избежал "детективных" длиннот.
Мы прошли с полицейским дворами. С отъездом Сережи мой дом сразу сдал, как молодившийся дед (не мой напарник!), только что проводивший взрослую внучку из отпуска. В углы веранды сбежалась мохнатая пыль. Краска и известка на стенах местами отшелушилась, как сухая кожа. Распахнутые ставни провисли, будто отяжелевшие веки. Две центральные колонны устало накренились. Сад был гол и пуст, так же как пусто было на сердце. Только тут я понял, как привязался к мальчику. Он последний удерживал меня "в городе, забывших меня". В гостиной я опустился на его диван. Полицай в пигментных пятнах камуфляжа одобрительно осмотрелся.