Женщина ушла. В конце улицы одна за другой шли машины. Почти у всех наверху были матрацы, а иногда еще и узлы. Из окон высовывались любопытные, глазея, как на процессию или на скачки. На тротуарах тоже были люди, по большей части они сидели у своих дверей.
Мать не решалась подойти к беженцам. Ей хотелось посмотреть на них вблизи, поговорить с ними, но она не смела.
Минуту спустя она пошла дальше по улицам, где почти никого не было. На улице Вальер, перед домом, где жил Поль Дюбуа, мать опять остановилась. Она редко бывала здесь. Когда у нее было дело к Полю или к его жене, она охотнее шла к ним днем в контору. Увидя, что приближается несколько прохожих, мать вошла в подъезд и позвонила. Дверь открыла служанка.
- Я к хозяйке или к самому…
Она не успела договорить. Поль крикнул из кухни:
- Это вы, мать? Входите!
Поль с женой сидели за столом. Служанка придвинула матери стул, а Поль спросил:
- Что привело вас в такой поздний час?
Он был небольшого роста, худой, востроносый, но в глазах и во лбу было что-то отцовское.
- Вы уже покушали? - спросила Мишлина.
Мать утвердительно кивнула. Она смотрела на Мишлину, пухлую блондинку в открытой блузке, обнажавшей до плеч ее полные руки.
- Что-нибудь выпьете?
Мать не ответила. Она чувствовала себя скованной. Ей казалось, что она никогда не решится их о чем-либо просить. А потом, о чем просить? Может, ей все это просто приснилось? Может, нет никакой войны и беженцев на дорогах? Здесь все так спокойно. Поль и Мишлина сидят друг против друга и едят. Служанка сидит между ними в конце стола и тоже ест, время от времени она встает, чтобы взять тарелку, подать вино. Из открытого окна, выходящего во двор, не долетает никакого шума.
- Я знаю, что вино вы пьете только за едой. Хотите пива с лимонадом? - спросила Мишлина.
- Не беспокойтесь, - сказала мать.
Мишлина кивнула служанке, та встала, принесла бутылки, поставила перед матерью стакан.
- Отец-то хоть не болен? - спросил Поль.
- Нет, - ответила мать, - работает помаленьку, все по-старому.
Она сделала несколько глоткой и поблагодарила. Пиво было прохладное и с лимонадом совсем не горькое. От вкусной шипучей смеси покалывало в носу. Мать подумала, что приятно всегда иметь под рукой какой-нибудь напиток. У них дома только вино да вода. Спустя немного, когда супруги кончили есть овощи, мать наконец решилась. Откашлявшись, она начала:
- Ну, так вот в чем дело. Я пришла посоветоваться, понимаете, не известно, что с нами будет. Вы как, не собираетесь уезжать?
- Уезжать? - переспросил Поль. - Да бог с вами.
Супруги обменялись взглядом, и Мишлина спросила:
- А вы-то почему собрались уезжать?
- Мы не собираемся. Ни я, ни отец, мы уже старики. Чего нам бояться; но вот Жюльен.
- Вы уже старики, а он еще слишком молод, вот и выходит одно на одно, - рассмеялся Поль.
Для матери смех его звучал неприятно, как скрип.
- А потом, мы ведь не австрийцы, - сказал он. - Немцы нас не мобилизуют.
- В конце концов, никто не знает, что они с нами сделают, - заметила жена, - только здесь-то их еще нет.
- Это верно, - сказал муж. - Вы читали утреннюю газету?
- Ну, знаете, газеты…
Поль перебил ее:
- Что вы понимаете: газеты, газеты, - раскричался он, - все-таки если вам говорят, что Германия бросила все свои силы, сто дивизий, в наступление и что наступление приостановлено, значит, они вряд ли так уж страшны?
Говоря, он сильно жестикулировал, но мать уже не пыталась вникнуть в его рассуждения. Теперь она знала, что он не уедет. Она не прерывала его и, как только он замолчал, спросила:
- Значит, вы действительно думаете, что опасности нет и отправлять Жюльена не надо?
Поль снова раскричался.
- Ну конечно, нет. Ни малейшей!
- А Италия? - робко спросила мать.
- Тоже мне, Италия! - завопил он. - Ну что Италия может нам сделать? Не думаете же вы, что макаронники заставят сдвинуться с границы наших альпийских стрелков! Точно вы не пережили войны четырнадцатого года. Неужели вы не помните, как они удирают, эти самые итальяшки, как только нажмешь на них посильнее!
Жена прервала его:
- Ну чего ты из себя выходишь? Мы не глухие!
Мать заметила, что он опустил нос в тарелку. Мишлина смотрела на него жестким взглядом. Потом, повернувшись к матери, улыбнулась и сказала:
- Не беспокойтесь, мама. Если бы действительно была опасность, мы бы, наверное, подумали об отъезде и, конечно, сказали бы вам.
Мать поднялась, и Мишлина проводила ее до выхода. В дверях она еще раз повторила:
- О Жюльене не беспокойтесь, мы его не оставим. - Затем, понизив голос, прибавила: - А на Поля не обращайте внимания, он нервничает. Время такое, все, что творится вокруг, его раздражает. Ну, спокойной ночи и не убивайтесь зря.
Мать поблагодарила и ушла. Она свернула в короткий, совсем безлюдный Кожевенный переулок, где темнота медленно наползала на фасады домов. Под платанами перед лицеем было темно. У одного дерева стояла парочка. Мать ускорила шаг и, дойдя до проспекта, остановилась. Минуту она прислушивалась. Машины еще шли, но не таким сплошным потоком, как днем. Было уже темно, и она с трудом различала их.
Постояв, мать пошла дальше. В ушах у нее еще звучал резкий голос Поля и более мягкий его жены. Ей казалось, что надеяться на них нечего. Но на кого еще могла она надеяться? Она думала о Жюльене. Только о нем. Она видела его на дороге… одного… Одного, среди чужих людей… Мало ли что его ждет - несчастный случай, бомбежки. Она видела его, и у нее сжимались кулаки, ногти впивались в ладонь. Она стиснула зубы. Когда она дошла до дому, струйки пота текли у нее по лицу, промокшая кофточка прилипла к спине.
26
Этой ночью тревоги не было, но мать не спала. Как она ни старалась лежать спокойно, все равно она ворочалась и, чтобы не будить мужа, перешла на другую кровать. Она прислушивалась к его храпу. Прислушивалась и к другим звукам ночи. Но все было тихо, только изредка заворчит мотор да откуда-то из-за домов донесутся едва уловимые голоса. Словом, ночь как ночь, теплая, несмотря на затянутое облаками небо.
Раз десять мать вставала и на цыпочках подходила к окну. Она долго стояла, опершись на подоконник, холодивший ей руки. Такое спокойствие, а если бы война была близко… Постояв, она вдруг пожимала плечами и опять ложилась, сердито ворча:
- Я просто дура, они даже до Парижа не дошли.
На следующий день газеты не было, но по радио сообщили, что Париж объявлен открытым городом. Эту новость принес Жюльен, слушавший у Робенов последние известия.
- Я так и думал, - только и сказал отец. - На этот раз их не остановят даже на Сене.
Во многих конторах прекратили работу.
К старикам Дюбуа теперь часто собирались соседи - возможно, их привлекала щель. Первые дни недели в саду с утра до вечера были люди. Сидели под деревьями и обсуждали довольно неопределенные слухи, появлявшиеся неизвестно откуда.
- Надо уезжать. Немцы расстреляют всех мужчин.
- Глупости. Никого они не расстреляют, если сидеть смирно.
- Да они сюда не дойдут, наша артиллерия за три дня уничтожила две тысячи немецких броневиков. Они при последнем издыхании.
- Дойдут и сюда, раз при их приближении все удирают.
- Говорят, Вейган готовит им встречу на Луаре, такую же, как в четырнадцатом году на Марне.
- А с кем он их встретит? Офицеры удирают первыми, прихватив девок из борделей.
- Если они придут, я хоть одного да уложу, раньше чем они меня схватят. Убью из окна, буду стрелять вдоль улицы…
- Чего зря говорить, не убьете.
- Нет, убью.
- А из чего?
- У меня есть ружье.
- Не имеете права.
- А кто может мне запретить?
- Не имеете права подводить под расстрел заложников.
- За себя дрожите?
Доходило до бурных сцен. Грозное время, ожидание, каждый день новые слухи - все раздражало, трепало нервы. Когда начинались ссоры, мать уходила на кухню. Ей все было безразлично. Она думала о Жюльене. Только о нем.
Вечером тринадцатого июня отец опять заговорил о деньгах. Он говорил о них уже несколько дней тому назад, и мать взяла из сберегательной кассы все, что там было.
- Если Жюльен уедет, пусть возьмет их с собой, - сказала она.
- Чтобы у него дорогой вытащили! Нет, лучше зарыть в саду.
- А если увидят, как ты зарывал, их у тебя все равно возьмут, не боши, так кто другой.
- А кто увидит?
- Мало ли кто? В саду нас издали видно, даже вон откуда, с холма.
Отец вздохнул, немного подумал, потом ударил кулаком по столу.
- Черт знает что, всю жизнь из кожи вон лезть, как мы это делали, дожить до шестидесяти шести и подохнуть с голоду из-за этой проклятой войны!
- Не кричи, - остановила его мать. - Что толку-то. Вот уже несколько дней все по пустякам кричат.
- По пустякам? Так, по-твоему, это пустяки! Видно, не надоело всю жизнь спину гнуть.
Говоря так, он стучал рукой по стоявшей на столе железной шкатулке, куда мать положила ценные бумаги и деньги.
- Надо зарыть деньги ночью, - заметил Жюльен.
- Ночью, с этой-то проклятой щелью, когда каждую минуту тебе на голову могут свалиться соседи. Нет, надо такой угол найти, где тебя никто не увидит.
Отец вдруг замолчал. Лицо у него просветлело, он осторожно положил руку на крышку шкатулки.
- Придумал, придумал! - воскликнул он. - Можно зарыть в сарае. Как это мне раньше в голову не пришло. Трудновато будет копать, очень уж сухая земля, но справиться справимся.