Мать стала его уговаривать, но он уперся на своем, тогда она разбудила Жюльена, который не слышал воя сирен. Они торопливо оделись и вышли в сад. Улица ожила от топота ног и криков. Кто-то шел по дорожке.
- Кто там? - спросила мать.
- Не пугайтесь, это мы, мадам Дюбуа.
Мать узнала Робена, за ним шла его жена с трехлетним сынишкой на руках.
- Он даже не проснулся.
- Бедный малыш.
Они пошли к щели.
- Не стоит лезть в щель, пока не услышим самолетов, только перепачкаемся, - сказал Робен.
Мать принесла садовые стулья.
- Сходи за скамейкой и шезлонгом, мы уложим ребенка, - сказала она Жюльену.
Жюльен принес и расставил шезлонг. Ночь была темная, но понемногу глаза привыкли к темноте. Пришли и другие соседи. Мадемуазель Марта тоже попросила разрешения воспользоваться щелью. Робен, как всегда, шутил. Женщины смеялись, но смех звучал нервно. Так они просидели больше часа. В конце концов анекдоты, которые рассказывали мужчины, рассмешили и мать.
Когда по окончании тревоги она вернулась в спальню, отец заворочался на кровати и сердито спросил:
- Чего вы там веселились? Не тревоги, а какие-то пикники. Только мне это не подходит. Я не намерен из-за вашей щели не спать всю ночь, вот возьму и засыплю. Не знаю, что делают эти люди, а что касается меня, так я днем работаю.
Мать молча улеглась. Но немного погодя вздохнула.
- Уж и посмеяться нельзя, кто знает, что с нами будет завтра?
24
Начиная со следующего дня беженцы и отступающие солдаты катились почти непрерывным потоком. Многие останавливались у фонтана в начале Школьной улицы, чтобы напиться и запастись водой. Отец с Жюльеном иногда ходили туда, расспрашивали. В саду у Дюбуа поспела клубника, мать набрала несколько корзинок и оделила ягодами людей с детьми. Соседи тоже приносили всякую еду, но прошло несколько дней, и беженцы привлекали уже гораздо меньше внимания. Еды не приносил больше никто.
- Надо и о себе подумать, - говорили люди. - Может наступить и наш черед.
Однако никто всерьез не думал, что немцы дойдут до Лона. Но вот десятого июня, в восемь вечера, когда Дюбуа еще сидели за столом, пришел Робен. Они слышали, как он быстро поднимается по лестнице. Его худое лицо раскраснелось, светлые волосы растрепались. Он запыхался.
- Садитесь, - сказала мать. - Что случилось?
Он глотнул воды, глубоко вздохнул и медленно произнес:
- На этот раз мы пропали.
Он остановился. Отец, еще не зная толком, какое известие принес Робен, стукнул по столу своей широкой крепкой ладонью и заявил:
- Я это всегда говорил… Никто не хотел мне верить!
- Помолчи, - остановила его мать. - Дай сказать господину Робену.
- По радио сообщили, что Италия объявила нам войну, - снова заговорил Робен. - Военные действия начнутся в двенадцать ночи. Поль Рейно выступил с речью, но я даже не дослушал.
Наступило молчание, затем мать спросила:
- Что же теперь?
Они посмотрели друг на друга. Мать повернулась к сыну, потом к Робену и повторила:
- Что же вы теперь нам посоветуете?
Робен, всем своим видом выражавший покорность судьбе, сказал:
- А что можно посоветовать - уехать на юг, чтобы уйти от одних и попасть в лапы к другим?
- Может, итальянцы не такие жестокие!
- Ну, знаете, что эсэсовцы, что чернорубашечники друг друга стоят.
- А вы, что вы собираетесь делать? - спросил, отец.
- Отвезу жену с малышом к моим родителям; в деревне, вдали от дороги, им будет лучше, а сам вернусь. Я не хочу оставлять квартиру.
Все молчали. Мать то и дело взглядывала на Жюльена, который сидел, положив локти на стол, серьезный и сосредоточенный. Отец нервно водил рукой по клеенке, смахивал крошки, вертел ножом, с легким равномерным стуком задевавшим вилку.
- Перестань, меня это раздражает, - сказала мать.
Отец скрестил руки и опустил голову.
- По радио не говорили, где боши? - спросила мать.
- Будто бы недалеко от Парижа, его собираются объявить открытым городом.
- Мы пропали, - повторил отец, - окончательно пропали. Это все Народный фронт виноват, теперь нам не выпутаться.
- Сейчас не время заниматься политикой, - оборвала его мать. - Лучше подумай, что делать завтра.
Отец выпрямился и посмотрел на нее злыми глазами.
- Уж не собираешься ли ты бежать, как эти несчастные люди, что запрудили все дороги? Да и как ты уйдешь? С тачкой? Как те, кого я видел сегодня?
- У твоего сына есть грузовики и легковая машина, если он уедет, он мог бы и нас прихватить.
- Он не уедет.
- Почем ты знаешь?
- Он не оставит свои склады на разграбление.
- Если боши захотят грабить, то ни твой сын и никто вообще их не удержит.
Мать говорила очень громко. Она сразу вспылила, и отец тоже вышел из себя.
- Не надо ссориться, - сказал Робен. - Но я думаю, что вам все-таки следует спросить у сына, собирается ли он уезжать.
- Что касается меня, я останусь здесь, - сказал отец. - Я не хочу подохнуть где-то на дороге. Завтра зарою в саду револьвер, что у меня в подвале, и наличные деньги, а там видно будет.
- Ты только о себе думаешь, - сказала мать. - Мы-то ладно, чем мы рискуем, ну а Жюльен?..
Сын прервал ее:
- Я останусь с вами.
- Это, конечно, не мое дело, - сказал Робен, - но на вашем месте я бы постарался отправить Жюльена. В его возрасте это все-таки лучше. Я знаю, что не надо придавать значение всяким слухам, но все же немцев святыми не назовешь… Да, не назовешь.
Мать колебалась. Она долго смотрела на всех троих.
- Пойди к брату, - сказала она наконец Жюльену. - Спроси, что они собираются делать. Если они уезжают на машине или на грузовике, может, и для тебя место найдется.
- Нет, - сказал Жюльен.
- Я не хочу, чтобы ты оставался здесь, - настаивала мать. - Если боши придут, тебе нельзя здесь оставаться.
Голос ее дрожал, она сжимала кулаки.
- Ваша матушка права, - сказал Робен, - лучше вам уехать.
- Но ведь они же еще не в Париже, - возразил отец. - Чего вы заранее труса празднуете?
- Я не думаю, что уезжать надо сию минуту, - заметил Робен. - Но следует быть готовым к худшему.
- Вы правы, - сказала мать.
Она встала, пошла к шкафчику под раковиной, достала сандалеты.
- Ты куда? - спросил отец.
- Пойду узнаю, собираются ли Поль с Мишлиной уезжать.
- Господи, успеешь и завтра, нечего бежать на ночь глядя.
- Завтра у меня другие дела будут.
Отец покачал головой, пожал плечами, а Жюльен сказал:
- Мама, если это из-за меня, так не ходи, я не поеду.
Мать уже надела сандалеты; она вышла, не оглянувшись. Жюльен догнал ее, когда она была уже внизу.
- Не ходи, мама, - сказал он. - С ними я не поеду.
Она остановилась, посмотрела ему прямо в глаза.
- Нет, - повторил он. - Если придется уезжать, так я лучше на велосипеде уеду, один или с товарищами.
Мать шла не останавливаясь. Жюльен шагал рядом.
- Ты не на пикник поедешь, - сказала она. - Тебе, может, хочется ехать с товарищами, а мне было бы спокойнее, если б я знала, что ты в машине, что ты не один в этой давке.
Жюльен молча шел рядом с ней. У калитки он взял мать за локоть и остановил ее. Она нервничала, но крепилась.
- Да что с тобой? - спросила она.
- Ты помнишь, когда я был в Доле, Мишлина пришла наговаривать на меня. Выдумала, будто я коммунист, и вообще несла всякую ерунду…
Мать резко прервала его:
- Замолчи. Ты сам говоришь: несла всякую ерунду. Ну так вот, сейчас не время вспоминать "всякую ерунду". Сейчас война, сынок. Надо думать, как тебе уйти от немцев, и так, чтобы меньше риску было.
Жюльен отпустил ее локоть. Она подошла к калитке, обернулась и, видя, что он идет за ней следом, спросила:
- Пойдешь со мной?
- Нет, и говорю тебе, зря ты туда идешь: я с ними не поеду.
На лице матери появилось напряженное выражение. Лоб собрался в морщины, брови нахмурились, она чувствовала, как в ней нарастает гнев.
- Слушай, что я говорю, - сказала она. - Я у них никогда ничего не просила ни для тебя, ни для себя. Слышишь, никогда! Так ты должен бы понять, что мне сейчас нелегко. И… и оставить меня в покое.
Последние слова мать почти выкрикнула. Она отвернулась, открыла калитку и быстро пошла по Школьной улице. Дойдя до угла, она оглянулась. Жюльен тоже вышел из сада и медленно шел по направлению к Солеварной, по которой все еще тянулись беженцы.
25
Дойдя до мужского лицея, мать остановилась в нерешительности. Она могла идти дальше по Школьной и свернуть направо по короткому Кожевенному переулку или же сразу свернуть на проспект Магона. Обычно она всегда ходила по Кожевенному. Но с того места, где она стояла, видны были машины с беженцами. Они выезжали с улицы Лекурба и направлялись на Лионскую дорогу. Женщина, которую мать знала в лицо, подошла к ней и остановилась. Покачав головой, она сказала:
- Невеселое зрелище. Да, невеселое.
- Ужасно, - сказала мать, - просто ужасно!
- А что можно сделать? Ничего. Даже крова им не предложишь, они хотят ехать дальше. Некоторые в страшной панике; они убеждены, что боши не сегодня-завтра будут здесь.
- Вы думаете, это возможно? - спросила мать.
- Ничего я не думаю, просто повторяю их слова.