Но главный сюрприз ожидал меня в университетском издательстве: я получил-таки крупный заказ, за которым гонялся несколько месяцев. Подмахнув договор, я в превосходном настроении направился к стоянке. Дождь все еще сомневался - идти или не идти, - и город, довольный отсрочкой экзекуции, прятался в первые вечерние сумерки. Мобильник задребезжал в моем кармане, когда я уже садился в машину.
- Алло, Борис?.. Здравствуйте.
Незнакомый женский голос, низкий, глуховатый, интонация немного неловкая. Кто бы это мог быть?
- Вы еще в кампусе?
- Почти, - неопределенно ответил я и включил двигатель. - А кто это?
- Рафи сказал, что вы не против подбросить меня в Эйяль. Но если вы уже выехали из кампуса…
Черт! Обещание взять попутчицу напрочь вылетело из моей дырявой башки!
- Извините ради Бога, - промямлил я, судорожно восстанавливая в памяти недостающие детали. - Прямо не знаю, что и сказать в свое оправдание. Вас зовут… э-э… Лина, так? И вы ждете меня в… э-э…
- В кафетерии, - подсказала она. - Но я могу подойти и к стоянке.
- Отлично! - воскликнул я с преувеличенным воодушевлением. - Я буду стоять у выезда. Белый лансер с помятым левым крылом. И правым тоже.
- Как же мы взлетим с помятыми крыльями? - отозвалась она намного веселее прежнего и, дождавшись моего ответного смешка, осведомилась уже явно для пущего фасону. - Вы уверены, что вам это удобно?
- Удобнее не бывает, - заверил я. - Вдвоем намного легче менять колесо или вытаскивать машину из кювета.
Лина… - или не Лина?.. - нет, наверное, все-таки Лина - коротко рассмеялась.
- Зря вы так шутите. Я уже иду. Три минуты. Не уезжайте.
Прежде чем отсоединиться, Лина еще некоторое время прерывисто дышала в трубку, как дышат при быстрой ходьбе или даже при беге, словно она и в самом деле боялась, что я вдруг возьму и уеду, словно не хотела обрывать натянутую меж нами цепочку телефонной связи. Я увидел ее издали, сквозь первые капли дождя на ветровом стекле: худенькая фигурка в расстегнутом длинном пальто, какие носят в зимнем Иерусалиме. Джинсы, свитер, рюкзак, темные курчавые волосы до плеч… В одной руке у нее был большой нераскрытый зонт из породы крепких, а другая - сжимала телефон, держа его почему-то впереди на некотором удалении от тела, словно готовую к передаче эстафетную палочку. На расстоянии она выглядела совсем девчонкой.
Лина шла прямо в мою сторону, но я все же вышел из машины и помахал ей - не из боязни разминуться, а чтобы хоть как-то загладить вину своей невежливой забывчивости.
- Вот. Это я. Мы сейчас разговаривали… - проговорила она, подходя и поднимая мобильник на уровень моих глаз доказательством нашей еще не остывшей беседы.
Вблизи Лина уже не выглядела совсем девчонкой: скорее всего, ей было где-то под тридцать. Я с готовностью кивнул и распахнул дверцу, но галантность оказалась востребованной далеко не сразу: поколебавшись секунду-другую, женщина улыбнулась и открыла другую дверь. Сначала на заднее сиденье отправились зонт и рюкзак, затем - аккуратно свернутое пальто. Дурак-дураком я наблюдал за этим процессом, стоя в позиции гостиничного швейцара. Дождь между тем завершил свои сомнения в выборе жизненного пути и теперь уверенно набирал ход. Наконец Лина уселась, и я, обежав капот, бухнулся на место водителя.
- Вы не представляете, как я вам благодарна, - сказала она с очевидной целью приободрить. - В такую погоду да на автобусах…
У нее было округлое лицо с несколько тяжеловатым подбородком и удивительные глаза - темные, немного навыкате и с чрезвычайной подвижностью выражения. Казалось, они не просто реагируют на мельчайшие перемены в твоем поведении, мимике, речи, но словно бы предвосхищают их. Это странное, с первых же секунд ощутимое свойство моей тремпистки создавало ощущение некоторой чрезмерности общения, некий неуют, что ли. Какого черта так наседать на случайного человека? Хотя на самом деле она мне скорее нравилась, чем нет. Нравился запах духов, тела, разгоряченного от быстрой ходьбы, и мокрых волос. Нравилась угловатая непосредственность движений. Но главное - нравилась исходящая от нее энергия авантюры. Моя единственная после развода долгая связь распалась около года назад, и с тех пор я пробавлялся случайными подругами. А случайные подруги обычно опознаются именно по энергии авантюры. Лина искрилась ею, как линия сверхвысокого напряжения. Видимо, это меня и смутило… - хотя чего тут смущаться?
Придумав столь простое и в то же время волнующее объяснение своей скованности, я почти успокоился, а метрономный стук дворников и зажатая в кулаках бугристая крутизна руля постепенно поправили пошатнувшееся было чувство контроля над событиями. Мы выехали со стоянки и свернули в направлении туннелей.
- Поедем через Атарот? - спросила Лина.
- Ага. Не хочется в такую погоду петлять по первому. Да и подъем на Кастель мой старичок лансер не очень-то любит.
Дождь все усиливался, гроза приближалась, накатывая на холмы неповоротливые громыхающие колеса своих осадных орудий. Уличные фонари сочились дождем, замешенным на люминисценте. Свет стекал на мостовую, и колеса автомобилей разбрызгивали его по иерусалимским стенам.
- Серьезный ливень… - она упорно смотрела в сторону, по-видимому, избегая смущать меня своими кассандровыми очами.
- В Иерусалиме все серьезно.
Она хмыкнула:
- Кроме прогноза погоды. Грозу обещали только послезавтра. Но я-то знала…
- Знали? - переспросил я. - Это откуда же?
- Да так…
Она мельком взглянула на меня и снова отвернулась к окну, но я успел рассмотреть на темных экранах забавный перепляс всех моих возможных ответов. Собственно говоря, оставалось только выбрать один из них, как на американском экзамене. Что ж поделаешь, если именно на американских экзаменах мне чаще всего не везло! Не повезло и на этот раз.
- По-моему, вы колдунья, - объявил я и ужаснулся идиотской игривости собственного голоса. - Или ведунья. Глаза у вас такие - ведьмовские.
Стыдливо заткнувшись, я ждал ее реакции. От этого перекрестка уходили всего-навсего две дороги. Во-первых, Лина могла поддержать заданный мною тон - естественно, смягчив его нестерпимую вульгарность. Например, ответить что-нибудь типа: "Да, мне часто приходится это слышать…" Или вызывающе расхохотаться: "А вы что - ведьм боитесь?" Или свинтить что-то более откровенное: "Я еще и по руке гадать умею…" Или просто подарить долгим взглядом и таинственно улыбнуться. Эти и другие ответы такого рода при всех своих внешних отличиях означали бы на самом деле одно и то же, выражающееся коротеньким словечком "да". Да.
Да, я готова продолжать эту беседу. Да, я готова на дальнейшее наше знакомство. Да, в конце этой поездки, если не случится ничего из ряда вон выходящего, мы можем обменяться телефонами. Да, этот обмен будет подразумевать твое принципиальное желание и мое принципиальное согласие когда-нибудь отобедать и переспать, если опять же ничего не помешает. Ну, и так далее, а короче - "да!"
Второй вариант ответа заключался в том, чтобы презрительно фыркнуть и еще круче отвернуться к окну - на сей раз до самого конца поездки, а точнее - навсегда. В юные годы я по неопытности полагал, что подавляющее большинство женщин - в особенности умных и красивых - ведут себя в подобной ситуации именно таким образом. Затем жизнь убедила меня, что на самом деле этот ответ встречается нечасто, а уж при наличии столь явно выраженной авантюрной энергии - и вовсе крайне, крайне редко.
Но, к моему изумлению, загадочная тремпистка Лина ответила в точности так: фыркнула и отвернулась!
"Вот те раз! - подумал я. - А ты говоришь - крайне редко! Что ж, иногда и крайне редкие встречаются… Ну и чудненько. Ну и слава Богу. Зато теперь уже можно не напрягаться. Не поддерживать дурацкую беседу. Не вести смехотворную охоту мышки на кошку. Расслабься, включи радио и просто веди машину."
Я даже вздохнул с облегчением и, хотя постарался сделать этот вздох максимально незаметным, она все же услышала: плечи слегка дрогнули и щека напряглась от сдерживаемого смеха. Ну и хрен с тобой, можешь ржать сколько хочешь…
Чертово радио отказывалось помогать: оно и так у меня на ладан дышит, а на этом шоссе меж враждебных деревень еще и прием никудышный. Эфир издевательски завывал и хрипел, причем преимущественно по-арабски. Прокрутив диапазоны от хрипа до воя и обратно, я махнул рукой и сосредоточился на езде. Дождь то усиливался, то ослабевал. Обычно нахальные и нетерпеливые, автомобилисты двигались смирной колонной, держа интервал и избегая резких маневров. Порывами налетал ветер, и тогда машины ощутимо подавались в сторону, но дождь, раздраженно кренясь, упирался в налетчика грудью и выталкивал его с шоссе.
В полном молчании мы проехали Бейт-Хоронский перевал. За блокпостом, словно получив визу, проснулось радио и голосом Жака Бреля принялось упрашивать не покидать его. А вот само не покидай… У Модиина я свернул направо на новое шоссе. Машин здесь было заметно меньше, а потом и вовсе не стало. Поперхнулся и пропал, утонул в неразборчивом арабском хрипе непоследовательный Жак Брель. Мы остались одни. Слабый свет фар насилу проталкивался сквозь косое сито дождя, и я снизил скорость до пятидесяти, чтоб ехать хотя бы не совсем вслепую.
- Завораживает… - вдруг сказала Лина.
- Что? - переспросил я.
- Эта езда… - она сделала неопределенный жест. - Это непонятное и неоформленное движение.
- Непонятное движение? - недоуменно повторил я. - Вы что - сомневаетесь, что мы едем в Эйяль? Уверяю вас…
Она засмеялась - тихо, коротко.
- Не в этом смысле. Куда мы прибудем - известно. Неизвестно только, как.