Вдруг гитара со звоном полетела на пол, лейтенант, как зверь, прыгнул с дивана, схватил пуделя за задние лапы и богатырским движением бросил его через голову в окно. Собака описала в воздухе невероятную дугу и крякнула в какой-то клумбе. Раздался неистовый собачий визг на все лады и переливы. В соседнем домике зазвенел отпирающийся замок, хлопнула дверь, и хозяин стал звать собаку. Через несколько мгновений визг стал слабеть, затем послышался звук запирающегося замка, и все стихло.
Лейтенант стоял над разбитой тарелкой; брезгливо держал двумя пальцами остаток пирога.
- Благодарю вас, - сердито сказал он Марии, - превосходный пирог... вы умелая мастерица, а еще лучше ваша ловкость, с которой вы бросили его на пол...
- Джиованни, - проговорила она с укоризной, - вместо пирога вы могли бы пожалеть меня, я так испугалась!
- А вы, - закричал Джиованни, - вместо себя могли бы пожалеть меня: вы знаете, я с утра ничего не ел. Я голоден и ухожу в кафе, - прибавил он, одевая шляпу с перьями.
- Джиованни! - умоляюще крикнула Мария и, подбежав, схватила его обеими руками.
Это становилось невтерпеж. Я вскочил с места и шагнул вперед. Впрочем я знал, что когда здесь бывает лейтенант, я превращаюсь в мебель и меня не замечают. Но этим движением я напомнил о себе. Мария взглянула на меня, покраснела и, отстав на шаг, отвернулась от лейтенанта.
- До свидания, - сказала она ему, - вы несправедливы, как всегда. И с этими словами, опустив голову, вышла в другую комнату.
Лейтенант нацепил саблю и, не удостоив меня поклоном, через окно выскочил в сад. Ходить через дверь он, по-видимому, считал недостаточно по-молодецки.
Я медленно пошел в ту комнату, где скрылась Мария. Я не сомневался, что она теперь уткнулась в кровать и безутешно плачет. Однако я нашел ее у окна. Она смотрела на дом соседа и нехорошие огоньки были в ее глазах. (Все свое негодование она перенесла на пуделя и на его владельца.)
- В своем доме нельзя быть спокойной от бешеных собак! - с непередаваемым возмущением воскликнула она.
- Мария, побойтесь Бога, какая же это бешеная собака! - взмолился я. - Поверьте, ее, как и лейтенанта, пирог интересовал гораздо больше, чем вы! Просто это несчастный голодный пудель, которого не кормит ваш сосед!
- Скряга и сыч, - решила Мария, - собаку не кормит, приему не держит. Проболел он тут неделю, так теперь только и делает, что пишет завещание.
Я взглянул в окно. Сквозь деревья был виден его дом, и через освещенное окно действительно вырисовывалась фигура, склонившаяся над письменным столом.
- Пишет и пишет, пишет и пишет, твердила она. - Верно и есть что завещать, от такой-то жизни!..
- Ну и пусть себе пишет, - миролюбиво сказал я. Но мир расплескался.
- Житья от него нет! - воскликнула она. - Вчера у подъезда на ногу наступил, сегодня на меня собака бросилась...
- Мария, почему же вы мне раньше об этом не сказали? - сказал я, начиная чувствовать к старику антипатию.
- Потому что кроме вас есть Джиованни. Сегодня он выбросил собаку, завтра поговорит со стариком.
Я вскипел.
- Ну, положим, со стариком будет разговаривать не он, а я, и не завтра, а сейчас!
С этими словами я надел шляпу и выскочил в сад.
- Куда вы? - крикнула вслед Мария, и в голосе ее я уловил беспокойство. Из сада я увидел, как она перегнулась через подоконник и громким шёпотом сказала:
- Фернандо! Не смейте делать глупостей! Куда вы теперь?
Но я уже перелез через забор и спрыгнул в сад соседа. Прыгая, я едва не расшибся, так как соседский сад был в углублении и забор с его стороны был гораздо выше. Я быстро поднялся и, слегка прихрамывая, решительно подошел к освещенному окну. Окно было раскрыто, старик сидел рядом, у письменного стола, и сосредоточенно писал свое завещание. Висячая лампа отражала свои лучи в его лысине, как солнце в океане. При звуке шагов он слегка насторожился.
- Если вы сейчас же не уберете к чорту вашу подлую собаку, - закричал я, - то я завтра же переломаю ей ноги, а вам перебью окна!!!
При первых же моих словах старик порывисто поднялся и взглянул в окно, но видно было, что в темноте он меня не различает. При последних словах он протянул руку к окну, захлопнул его и опустил штору.
Я несколько неожиданно очутился в темноте. Впрочем, это лучшее, что он мог придумать в ответ на мою нотацию. Я повернулся и пошел к калитке, но она оказалась запертой и слишком высокой, чтобы через нее перелезть. Луна была за тучею, и я с трудом различал предметы. Тем не менее я добрался до того места, где я вспрыгнул в этот сад, но стена была тоже слишком высока, чтобы на нее взобраться. Я споткнулся через ведро с отвратительным запахом свежей краски и упал на валявшуюся рядом лестницу. Очевидно, старый скряга раскошелился и решил выкрасить стены дома или забор. Лестница была мне на руку, и через минуту я, приставив ее к забору, очутился в саду у Марии. С волнением я спешил к ней, но дверь оказалась запертой. Я сбежал в сад и подошел к окну. Окно было закрыто. Я подошел к другому - тоже. Я вернулся к двери и осторожно постучал в нее. Никто мне не ответил. Маленький домик крепко спал, и Мария тоже...
Тихим шагом я поплелся к себе домой.
Спать этой ночью я не мог. Уж конечно, не из-за приключения с этим глупым стариком. Еще того меньше из-за лейтенанта. Но шёпот Марии, когда она, перекинувшись через подоконник, задыхаясь, говорила: "Фернандо... не смейте... не смейте ходить!" - не давал закрыться моим глазам. Я уловил в нем какую-то нежность, может, я принял за нежность испуг, все равно, какое-то новое чувство ко мне, неожиданно новое и для меня негаданно светлое.
С ранним утром я поднялся. Попытался работать, но работа не пошла; я бросил кисти и пошел за город. Когда через полчаса ходьбы я вновь очутился против садика Марии, все еще было раннее утро. Солнце косыми лучами заливало ее заплетённый зеленью домик, сад благоухал. Окна у домика были широко открыты, но внутри царствовали покой и тишина. Казалось, домик дремал и нежился в лучах утреннего солнца. Калитка была заперта, да я и не решился бы в нее взойти. Я лишь засмотрелся на эту картинку сладкой дремы, даже не думая, как бывало, хорошо ли вышло бы на полотне.
Так стоял я довольно долго и, вероятно, не скоро бы ушел, если бы не пришлось поднять голову от звука человеческих голосов, которые грубо согнали мечту и бесцеремонно вернули меня в жизнь. Звуки исходили, наверно, от дома соседа. Бросив на домик последний взгляд, я направился домой. Проходя мимо его калитки, я увидел старика, стоящего ко мне спиной, а перед ним премилого юношу со светлыми кудрями и со взволнованным лицом. Старик резким и методичным голосом читал ему наставления, а юноша бегал глазами направо и налево и, видимо, не знал, как избавиться от старика и от нотаций.
- Ну, этот не получит наследства! - подумал я, и мне стало жалко кудрявого юношу.
Вернувшись домой, я проходил весь день из утла в угол и, лишь только стало темнеть, опять пошел к Марии. Едва я взялся за ручку калитки, как должен был остановиться, так как из окна послышались совсем неприличные звуки. Впечатление было такое, будто кто-то безутешно плакал навзрыд. У меня так и сжалось сердце при мысли, что так плакать могла бы Мария. Я, как хотел открыть калитку, так в этой позе и застыл. Вдруг дверь взвизгнула, раскрылась и из нее вырос лейтенант. Должно быть, события были важные, если он забыл, что всякий бравый вояка должен прыгать через окно.
- Вместо того, чтобы стоять и слушать, можно постучать и взойти, - оборвал он меня сразу.
- Послушайте, лейтенант, - сказал я, - я попросил бы вас...
- Я попросил бы вас тоже кой о чем, - перебил лейтенант, - я попросил бы вас сидеть дома, красить ваши полотна и художествами вне дома не заниматься.
- Сударь! - закричал я, дернув калитку и направляясь прямо на него. Но он изогнулся дутою и, посторонившись, настежь распахнул предо мною дверь.
- Прошу герцога! - прошипел он, - и полюбуйтесь, как вы умны и что из этого выходит.
С этими словами он, гремя саблей и стуча каблуками, вышел из сада. Я кинулся в дом и увидел Марию, лежавшую на кушетке навзничь и рыдавшую с таким отчаянием, что я остановился как вкопанный.
- Мария, Бог с вами, что случилось? - пролепетал я.
- Уйдите... - услышал я сквозь рыдания. Я отыскал графин с водой, принес ей стакан и помог приподняться.
- Вы... вы... из меня, - застучала она зубами по стеклу, - сдела... ли... непорядочную женщину, - и вместо конца фразы удвоенный приступ рыданий.
- Я?., из вас?.. Помилуйте, Мария, - проговорил я, запинаясь, так я был поражен.
Но Мария не думала, а рыдала.
- Нет, серьезно, послушайте, - сказал я уже другим, твердым голосом, садясь на кушетку и беря ее за руки. - Перестаньте плакать и говорите, как следует. Тут дело серьезное. Что вы такое сказали про непорядочную женщину?
- Не я сказала, а старик ... - рыдала Мария.
- Опять старик?! - закричал я, начиная кипеть. Я потянул ее за руки и посадил на кушетке.
- Говорите мне сейчас же, что сказал старик?! - крикнул я, сжимая кулаки.
Боже меня сохрани, я кричал не на Марию. Мог ли я хоть капельку поднять на нее голос? Я кричал, потому что все внутри меня кричало. Если хотите, я кричал на невидимого соседа, которого воображал перед собой. Но так ли, иначе ли, этот крик произвел на Марию действие: она перестала плакать и заговорила более связно, хотя все еще прерывающимся голосом.
- Сегодня я стояла в моем саду...
- Ну?
- А старик стоял в своем, около лестницы, которую вы вчера оставили у стены...
- Ну?.. - прошептал я, начиная сильно волноваться.