Пока еще театральный сезон только в начале, думал Талий уже вполне практически - за Наташу. И пока еще сын не ходит в школу. Школа начнется в следующем году, начнутся новые хлопоты - и всё, и навсегда останется она здесь! Именно сейчас - последний шанс. Привезти видеозапись того спектакля, где она играла главную роль. Показаться - с чем? Необыкновенно ясно увидел мысленно Талий, как Таша стоит в огромной пустой комнате, она стоит как на экзамене, но не молоденькой девушкой, у которой от результата экзамена не вся еще жизнь зависит, а взрослой женщиной - с характером, умом и гордостью, она стоит как на экзамене, а скучающий главный режиссер театра, пресыщенный актерскими дарованьями, смотрит не без одобренья на красивую фигуру и красивое лицо провинциалки, оценивая это в смыслах совсем не театральных, и говорит: "Что покажем?" Она показывает, она читает монолог из спектакля, она читает стихи, она читает басню, она волнуется все больше и ждет, когда же он, наконец, остановит ее - ведь ясно же все, видно же все! А он, скотина, не останавливает, он наслаждается ее муками и только бормочет полусонно: "Неплохо. Еще что-нибудь". "Я думаю, достаточно!", - говорит она - и вдруг все волнение пропадает, она чувствует себя уставшей, отупевшей, ей все равно. Она хочет одного: вернуться к подруге, у которой остановилась, собрать вещи - и домой, домой! Главреж, человек чуткий, вернее чуящий, просыпается. "С одной стороны, говорит он, мне такая актриса нужна. Даже очень. Но, во-первых, штаты. Ни одной свободной вакансии. У нас эти вопросы директор решает. Положим, я докажу ему, что лучше выгоню двух бездарных дур (он повышает голос, показывая, как гневят его бездарность и глупость, как мешают они его искусству!), но суть в том, что одна из них племянница самого этого директора, а вторая жена нашего ведущего народного и прочая, не буду называть имени. И это - ваш возраст, ваше амплуа. Директор спросит: куда нам третью? Экономически, сволочь, он прав, но творчески… Но что-то можно придумать. Надо придумать. Вы где живете?" - "У подруги", - говорит Таша. "Это неудобно! Страшно неудобно! Знаете, у нас пристройку сделали при театре, актеры живут, гостевые комнаты есть, устраивайтесь. Мы вот что попробуем: мы вечером с вами поговорим об одной пьесе. А потом я попробую убедить этого идиота, что вы идеально подходите - на роль, пока на роль, о долгосрочном контракте не будем говорить, чтобы его не пугать. Главное зацепиться, понимаете?" "Понимаю", - говорит Таша - и чувствует, что будь у нее гарантия остаться в этом театре, то, хрен с ним, дала б она этому плешивому гаду (думает Талий совсем ее словами, - она иногда резковато выражается), согрешила бы, черт с ним, - даже и греха не чувствуя, поскольку с иными и грех не грех, а как манной кашки в рот положить немощному… Тут же она сама ужасается (надеется Талий) своим мыслям и, чтобы разом покончить дело, говорит: "Вы хотите, чтобы я переспала с вами? Я согласна, но при вашем твердом слове - желательно даже письменном (чтобы я могла вас шантажировать), что вы возьмете меня в театр. Ведь это вы решаете, а никакой не директор, думаете, я такая дура, что все о вашем театре не разведала: кто что и что почем?" Главреж, наученный профессией не терять лица ни при каких обстоятельствах, добродушно смеется: "Милочка, я ценю вашу самоотверженность, но я имел в виду то, что имел в виду. Не больше". И все посмеивается, но она видит вдруг в глазах его сумеречную больную тоску. Что ж я делаю? - возможно, думает он. Или я не понимаю, кто передо мной? Или я на кого-то так смотрел последние пятнадцать лет, любовался так же кем-то - как этой женщиной? Ради нее стоит и жену свою вторую - к черту, и, если понадобится, театр этот паршивый, к черту, в ней, может, вся моя оставшаяся жизнь и все мое оставшееся творчество! В ней возвращение молодости, в ней… Но - жизнь менять, привычки менять… Было уже, было… "Ну-с, есть еще вопросы?" - спрашивает главреж. "Ни одного", - говорит Таша и уходит.
Но, как знать, почему обязательно режиссер старый, почему обязательно вакансий нет? И режиссер молод, и вакансии есть, и в первом же спектакле ей дают не главную, но большую роль, и вот премьера, и вся театральная Москва гудит, и вот уже главреж на банкете после спектакля тискает ее в совсем не подходящем для главрежа месте - на лестнице возле пожарного шланга и пожарного же ящика с песком, тискает и пылает словами: "Наташа, Наталия, Талия, все брошу, дом, семью, одно твое слово!"… А может, и еще лучше окажется: главреж, слава Богу, гомосексуалист, зато найдется жених из правительственных кругов, свежий вдовец, - очарован, цветы ежедневно, в гости зазвал - в Дом На Набережной, и ничего себе лишнего не позволил, только один лишь вопрос-мольбу на прощанье: "Мы еще увидимся?" Почему б и не выйти за него? За театральных - ни в коем случае, еще студенткой решила: из своих никто мужем не будет. А тут пусть и без большой любви, но зато возможность заниматься главным, ради чего она живет. Голодная актриса - плохая актриса, что бы там ни говорили. Нет, она может быть хорошей - но лишь тогда, когда и другие равномерно и равноправно голодны - как при социализме было, которого давно нет и теперь уже не будет…
И, пока Талий курит тут, она заходит в своих планах все дальше, все разнообразнее и все реальней они ей кажутся, и то, что сказано было в шутку, вдруг обретает иной смысл - щемяще-заманчивый, как все, что обещает нам перемены в Судьбе.
Вернуть, повернуть, пока не поздно еще! - и через минуту они будут оба смеяться, через минуту…
И Талий уже шаг сделал, но вместо того, чтобы оказаться в комнате, вдруг застыл в двери, неловко как-то повернулся, опираясь рукой и склонив к косяку голову - похожий со стороны на пьяного, пытающегося утвердить равновесие и прийти в себя.
Он вспомнил, что звучало по радио.
3.
Звучало интервью. Интервью с государственным эстрадным певцом К., дающим по стране серию помпезных прощальных концертов. Надо вовремя уйти, сказал певец К. обычную в таких случаях пошлую фразу. А Талий, ум которого всегда настороже, уцепившись за это, уже размышлял, разветвляясь от этого частного случая, - вскоре забыв о том, что дало толчок к размышлениям.
Что-то они все прощаются, думал он. Оно понятно: конец века, календарный стимул. Круглые даты возбуждают воспоминанья. По телевизору огромное количество ностальгических передач. Что и почем кушали в 48-м году, что танцевали в 53-м, кого расстреляли в 37-м, какое кино смотрели в 74-м… Иногда Талию уже кажется, что начало семидесятых, время его юности, ближе и памятней, чем начало девяностых, которое - только что (но никогда еще недавнопрошедшее прошлое не уходило с такой поспешностью в историю, заслоняясь необыкновенно пестрой чехардой последующих событий, фактов, лиц…).
Нет, это не просто обычная грусть по былому, размышлял Талий дальше, свойственная не только людям пожилым, но и тем, кого на свете не было в том же, например, 53-м или 48-м, но они, подобно Талию, отсчитывают начало бытия не со дня своего рождения и даже не с Рождества Христова, чувствуют не только за себя, но и за предков, понимают, что все, происшедшее на Земле, касается лично их.
(Нельзя не заметить, что мысли Талия бывают несколько патетичны и даже откровенно банальны, но он ограничивать себя в мыслительном процессе не любит и совершенно свободно сочетает, например, стелющуюся по пыльным тротуарам жизни иронию с высоким полетом надмирного, почти библейского объективизма - в чем приходится неизбежно ему следовать.)
Талий припомнил и другие сообщенья из телевизора и газет - брезгливое отношение к мелочевке новостей считая высокомерным интеллектуальным плебейством. Разнозначимые факты легко составляются в общую картину. Например: прощаются с народом последними гастролями - одновременно с государственным певцом К. - рок-певец Б., попс-певец М., оперный певец Л. Как сговорились! Сходят со сцены, имея голос, но не имея что петь и - главное - чувства необходимости петь. Умирают великие актеры. Им нет экрана и сцены - зачем тогда жить? Великие спортсмены и комментаторы века, научные деятели, физики и лирики - умирают. Приятели и друзья Талия, ровесники! - не стерпев до скончания века, - уходят…
Одновременно, думал он дальше, устраиваются грандиозные фестивали, шоу и презентации с реками шампанского и взрывами салютов. Истеричность, скоропалительность и скандальозность этих мероприятий настораживает. На самом деле они имеют прощальный характер. Толпы любопытствующих - как на похоронах.
Витя Луценко умер.