Догнали мы ее только тогда, когда она совсем уже обессилела, упала на большой камень.
- Оля! Оленька! Что с тобой?! - тормошил ее Виктор. - Покажи где?!
- Ой, ой, ой, - только стонала она на выдохе, не в силах вымолвить ни слова. Она даже забыла про свой костюм.
Наконец мы все отдышались.
- Оля, лапушка, что с тобой?! - держа свою жену в крепких объятиях, вопрошал Витя. - Покажи, девочка, где? Укусила? Змея?
Ольга отрицательно замотала головой.
- Да что же такое?! Где? - настаивал Виктор.
- Там, там... - слабо махнула Ольга рукой в ту сторону, откуда мы все прибежали.
- Где там? Да скажи, наконец, что случилось?
Тут Ольга посмотрела на нас с изумлением:
- Да вы что, слепые оба?
Мы в недоумении переглянулись.
- Вы что, ничего не видели?!
- Подожди, о чем ты говоришь? - ничего не понимал я.
- Пойдите поглядите, где вы спали, - проговорила Оля в совершеннейшем изнеможении. - Принеси мне шорты, - обратилась она к мужу и закрыла ковбойкой колени.
- Пойди глянь, что там такое, - сказал мне Виктор, - а я здесь с ней посижу, не хочу ее одну оставлять.
- Идите, идите оба, - раздраженно распорядилась Ольга. - Заберите вещи. Я больше туда не пойду. С меня хватит.
Вернувшись к домику, мы заглянули в окно и сначала ничего не рассмотрели со света. А когда пригляделись, то увидели сплошь покрывающие пол кости. Это были человеческие кости. Ребра, берцовые кости, лопатки, черепа... Вчера в темноте мы смахнули с каменных лежанок пару скелетов. А я ногами подгреб их в угол, чтобы не разорвали мой матрац. Кости лежали тут старые, но хорошо сохранившиеся. Среда них можно было различить обрывки кольчуг, проржавелые куски железа, возможно бывшие некогда саблями или кинжалами, и даже видна была одна мисюрка - круглый и плоский шлем, по краям которого некогда свисала кольчужная сетка - бармица.
Через несколько часов в Шатили нам рассказали легенду об Анатори. Так называлось хевсурское селение, стоявшее неподалеку, на том месте, где мы провели ночь в несколько необычном обществе. В селении возникла чума. По издавна заведенной традиции каждый заболевший сам добирался до этих старинных могильников, ложился там и дожидался своей смерти. Селение Анатори вымерло полностью и перестало существовать. Пусть это всего лишь легенда. Но вот что прочел я в книге В. В. Гурко-Кряжина "Хевсури". В 1925 году (заметьте, девятьсот двадцать пятом, а не восемьсот и не семьсот!) в Шатили свирепствовала черная оспа. Специальный отряд из врачей-добровольцев отправился из Тифлиса спасать хевсуров. Но с юга, через Главный хребет Кавказа, пробраться им не удалось. Тогда они решили попасть в Шатили с севера, из Ингушетии. Проводники-кистины довели экспедицию до того места, дальше которого им идти не полагалось, и предложили врачам спустить их со скалы, с тем чтобы дальше они добирались сами. Кистины далее идти не могли из-за кровных счетов с хевсурами. Медики на такой подвиг не отважились и вернулись обратно. В Шатили вымерла четверть жителей. Возможно, тогда, шестьдесят лет назад, и перестало существовать Анатори.
"Вновь я посетил..."
Сквозь запыленные стекла автобуса "Икарус" Владимир Савельевич Романов смотрел на пробегающие мимо небольшие деревеньки, на приземистые, ушедшие в землю избы, стоящие вдоль шоссе, и думал о том, что в автобусном туризме есть что-то безнравственное. Не раз ведь приходилось смотреть с улицы на сидящих вот так, как он теперь, людей и видеть их сонные глаза, равнодушные ко всему лица. В них улавливался оттенок некоторого пренебрежения ко всему тому, что было вне автобуса, этакая привилегированность перед людьми, живущими в неказистых домах лежащих на дороге маленьких городков. Автобусы проходили мимо их жизней, мимо их бед и радостей, устремляясь в какую-то искусственную жизнь, придуманную экскурсоводами.
Но как иначе ему, врачу, с его зарплатой попасть в Пушкиногорье, в Михайловское к Пушкину? Машины у него нет и не будет. Откуда?! Если ехать самостоятельно на поезде, то надо где-то ночевать и все равно на чем-то добираться от Пскова до Михайловского. В гостиницу тут не устроиться, она лишь для избранных. А так - удобный автобус, жилье и еда обеспечены, и стоит поездка дешево - за четыре дня всего лишь шестнадцать рублей. Платишь ведь 30 процентов стоимости путевки, остальное за счет профсоюза. А коли ехать самостоятельно, то и ста рублей не хватит. Кроме того, на экскурсию ведомство, а он работает в ведомственной поликлинике, отпускает на полтора дня. К ним присоединяются суббота и воскресенье, вот тебе и четыре. День туда, день обратно и целых два дня в Святых горах. Просто так ведь никто не отпустит. Не потому ли так охотно ехали в подобные экскурсии? Вроде как нашармачка, или, как еще говорят нынче, - на халяву. Недаром народ подобрался незнакомый, больше половины автобуса чужие, неизвестно откуда взявшиеся люди.
Связанные с работой неприятности, необходимость кому-то и зачем-то доказывать свою значимость и путем унижений приобретать на то ярлык, тяжелым грузом лежали на душе Владимира Савельевича. Он не получил первой врачебной категории, ради которой приходилось подвергаться переаттестации и даже сдавать экзамены. Не преуспел он в этой борьбе за престиж и положение. Но и избежать ее было невозможно, таков был заведенный порядок. Помимо всего, страдал Романов от стыда и унижения, причиненных ему вышедшей замуж дочерью, от ее неожиданно проявившегося вдруг эгоизма и неблагодарности.
Сидел он в предпоследнем ряду автобуса, позади, на длинном сиденье у дверей, разместилась компания девиц, одетых в яркие спортивные куртки и модные нынче штаны в клетку - "бананы". Как только автобус тронулся, они запустили магнитофон с записями "железного рока" и выключали его только тогда, когда с переднего сиденья экскурсовод начинала говорить в свой микрофон. Временами девушки повизгивали за спиной у Романова и подпевали нечистой силе, рвущейся из магнитофона.
"Я спокоен, я совершенно спокоен, - твердил про себя доктор. - Музыка мне не мешает, не раздражает. Я ее просто не слышу. Девушки очень милые. Как наивно и смешно размалевали они себе лица". Но это не помогало. Проклятый рок колотил по нервам изощрениями ударника, завыванием то ли саксофона, то ли еще какого-то неведомого Владимиру Савельевичу инструмента. Особенно невыносимы были голоса "певцов". Ему хотелось встать, обернуться к девушкам и спросить их: "Девочки, разве мама не говорила вам, что в публичном месте неприлично щелкать семечки и включать магнитофоны?" Но нетрудно предвидеть пренебрежительное фырканье девиц, выражение презрения на их раскрашенных лицах и раздавшиеся голоса: "Пусть играют! Молодежь... Имеют право!" Тем более что к девушкам в конец автобуса только что прошел единственный в "Икарусе" молодой человек, напарник шофера.
Когда автобус останавливался в каком-нибудь небольшом городке, женщины устремлялись за покупками и не возвращались до тех пор, пока не обегут все магазины - промтоварные, хозяйственные, магазины сувениров и даже мебельные. Они приносили в автобус брошки, мясорубки, кастрюли, пластмассовую посуду и даже гвозди. Сгрудившись вокруг сумок, горячо обсуждали их достоинства и цены. Стоило одной из них купить чайник, как другие тотчас отправлялись за такими чайниками. Сев уже по своим местам, они долго еще обменивались соображениями по поводу магазинов и покупок, для чего во время движения "Икаруса" пассажиркам приходилось кричать. Если не считать шоферов и самого Романова, мужчин в автобусе было всего двое.
Доктору нравились маленькие русские городки с тихими улочками из старинных деревянных домов, с речушками, полными желтых кувшинок, и с обезглавленными церквами. Улицы этих городков везде назывались одинаково - Урицкого, Володарского, Ярославского, Розы Люксембург, Карла Либкнехта и еще одного Либкнехта, Сакко и Ванцетти... Всюду встречались имена Ярославского, Штемберга, Луначарского, Свердлова. Когда он пробовал представить себя жителем такого тихого городка, эти названия казались вязкой трясиной.
Кое-где старые дома с резными наличниками растаскивали бульдозеры. Таких домов было жаль Владимиру Савельевичу, ибо на смену им приходили серые безликие коробки однотипных поселков. "Что делать?.. - думалось доктору. - Не могут же они стоять вечно. Все на земле меняется. Люди не хотят жить без водопровода, без центрального отопления и других удобств. Это для них важнее стало, чем собственное лицо". И ему приятно было услышать от экскурсовода, что в центре Вологды решено оставить несколько кварталов деревянных домов, реставрировать их или даже заново построить для того, чтобы сохранить историческую застройку города.
В осенней туманной дымке проплывали мимо пожелтевшие березы и темные ели. Когда они отступали от дороги, открывался вид на поля, луга или болота, выделявшиеся более сочной зеленью. Лес у дороги проходил мимо быстро, а поля с деревеньками чем дальше отстояли от дороги, тем дольше не уходили назад, в пройденное, прожитое.
- Этим своим стихотворением, - говорила в микрофон экскурсовод, - Пушкин давал понять царю, что царь должен пойти на примирение с декабристами и простить их, а не наказывать. Но царь был жесток и коварен, он говорил одно, а делал другое. Николай предложил Пушкину быть его цензором как будто из любви к поэту, а на самом деле он ненавидел Пушкина и готовил ему исподтишка гибель...
- О боже!.. - вздохнула сидящая рядом с Романовым дама.
- Да уж... Такого, наверное, и в школе не услышишь теперь, - поддакнул ей доктор.
- К сожалению, говорят. В школе еще и не такое говорят, - ответила соседка.