Тут к магазину подошел Коля Матекин, тракторист лет пятидесяти. Рука у него в гипсе, подвязана, в платок уложена.
- Здорово, Колюня! - еще больше оживился Афанасий Петрович при виде единственного среди собравшихся мужчины. - А я рассказываю, как гроб Макарихе делал. Вот послушай. Времени часа четыре уже, а назавтра утром хоронить. Дело непростое: тут размер, форма, понимаешь, и, главное, подгонка. Надо, чтоб плотно подходило, щелей никак нельзя. Начал я, а Васька, внук ее, несет мне бутылку и бротерброды. "Нет, Васек, - говорю, - так дело не пойдет. Сейчас нельзя". Мне надо так сделать, чтоб людям понравилось, чтоб чисто было, гладко, без сучков и впритирку. Бротерброды я съел, а бутылку под верстак у стены поставили. Пока не кончу, не притронусь.
К ночи - к полночи поставил я гроб на ножки. На токарном станке ножки выточил. Последний раз шкуркой прошелся, уголки закруглил. Любо-дорого!
- Не гроб, а конфетка, - мрачно пошутил Николай.
- А что ты думаешь? Так и есть, - согласился Петрович. И продолжал: - Полюбовался я и так есть захотел, что отхлебнул лишь малость из бутылки и домой пошел.
Утром приходим с Васькой в столярку, а гроб до дома везти не на чем. До нас ведь километра три. Взяли на плечи и пошли. Хорошо, строители подвернулись, машина с турбазы шла, подвезли. Хоронить все собрались. Да что и осталось у нас... Все одной ногой в могиле. Свалили мой гроб. Народ хорошо отзывался. И полегчало У меня на душе. Пока эта... дачница не встряла. "Водка - яд! Пьяный человек - не работник!" От таких, как она, и пошла наша погибель. Она, что ли, работник? Они, что ли, трудились? Их тут с самой войны не видать Все поразбежались.
Пришла продавец, открыла замок и отвела в сторону перекрывающую дверь стальную полосу. Женщины заспешили к прилавку, разобрались, кто за кем, встали в небольшую очередь. Тракторист на правах мужчины первым взял сигареты и ушел, не стал слушать Петровича, Тогда поднялся со ступенек и он. Но в магазин не зашел поплелся в свою деревню. Афанасий Петрович еще вчера купил хлеба, рожков и сахара. А больше там и брать нечего.
"Композитор"
Уже в темноте, под проливным дождем, машина альпинистской экспедиции пришла в кишлак Лянглиф, последний населенный пункт в верховье Зеравшана, куда доходила головокружительная автодорога. Наш переводчик Слава Паньков, белобрысый сталинабадский студент-естественник, свободно объяснявшийся на таджикском и киргизском языках, повел меня куда-то во мрак искать начальство. Мы долго плутали в лабиринте узких проулочков, где трудно было разойтись двум людям. По их каменному дну бежали потоки воды. Кое-где эти коридоры слабо освещались огнем очагов, мерцавших в проемах открытых дверей. Наконец мы пришли к большому дому председателя сельсовета. Из его окон в непроглядную тьму лился свет керосиновых ламп. Здесь шел той в честь приезда раиса. Как мы потом узнали, его колхоза еще не существовало. Все население кишлаков, лежащих выше Матчи, переселялось в долину. Там из жителей всего ущелья и создавался большой хлопководческий колхоз. Это были пятидесятые годы.
Нас ввели в просторную комнату. Потолок ее был разделен на ровные квадраты, каждый из которых имел неповторяющийся таджикский орнамент. Мебели в комнате не было. Один большой ковер покрывал весь пол. В стенах - шкафы со стеклянными дверцами, сквозь них видны кипы аккуратно уложенных доверху пестрых одеял. Вдоль стен на ковре сидели человек десять гостей и молча смотрели на нас, не выражая на своих лицах никакого любопытства. Мы объяснили, зачем пришли. Нас пригласили сесть. Молодой таджик с единственным глазом на рябом лице сказал что-то другому, сидевшему у двери, и тот исчез. После этого наступила очень длинная пауза. Я решил, что все слушают радио. В одном из стенных шкафов надрывно хрипел радиоприемник.
- Может быть, начнем не спеша разговор о вьюке? - тихо спросил я Славу. - Или они радио слушают?
- Нет, нет, не надо! Сидите и молчите пока.
Пришлось послушать знающего человека. Я стал осматриваться и незаметно разглядывать присутствующих. Пир еще не начинался, хотя было уже довольно поздно. В центре у стены сидел полный молодой человек лет тридцати. Он был одет в хороший европейский костюм, брюки заправлены в невысокие сапоги из мягкой кожи. На голове, как и у всех присутствующих, тюбетейка. Лукавые глаза его умного лица спокойно и бесцеремонно изучали нас с ног до головы. В нем нетрудно было угадать самого раиса. Рядом с ним сидел другой молодой человек в зимнем городском пальто с каракулевым воротником. У его скрещенных ног лежал портфель. Я решил, что это бухгалтер, но, как потом выяснилось, он являлся начальником милиции. Все остальные были людьми пожилыми, с бородами и сединой. Если костюм их не были целиком национальными, то у каждого в одежде присутствовала какая-нибудь таджикская деталь: один был в халате, другой в штанах с широкими полосами, на ногах у третьего - муки. Было ясно, что это местные старики. Одноглазый вел себя как хозяин дома.
Наконец раис нарушил молчание, становившееся уже невыносимым:
- Как дела?
- Хорошо, спасибо, - ответил я, несколько обескураженный этим вопросом.
Теперь заговорил одноглазый:
- Далеко идешь?
- На перевал Матча. Через весь ледник, до самого конца. Там будем работать две недели.
- Знаем, знаем Матча, - заулыбался одноглазый, - мороз там, снег там. Что будешь делать? Геологи?
Я уже знал, как трудно объяснить местным жителям, что такое альпинизм. В таких случаях твой собеседник после долгих разъяснений или многозначительно улыбается и говорит: "Понимаем, понимаем! Значит, надо вам, и все. А зачем, это нас не касается", или опять, в который уже раз, задает все тот же вопрос: "А зачем вы полезете на гору?" Поэтому пришлось прибегнуть к маленькой хитрости.
- Есть и геологи у нас. Экспедиция комплексная. Я вот собираю всяких птиц и зверей, вот он, - указываю на Славу, - ботаник, изучает растения, есть у нас гидрологи, метеорологи и другие специалисты. Врач есть, радист.
Хозяин дома переводит мои слова седому старику. Все кивают головами.
- Интересно, как там ребята? Где им на ночь разместиться? - обращаюсь я к хозяину. - Есть ли место? Потом дрова нам нужны, сварить надо что-нибудь горячего. Найдутся дрова?
Хозяин улыбается:
- Все есть, начальник, не беспокойся, пожалуйста!
- Ну, тогда я пойду взгляну, как они устроились.
Слава тянет меня за рукав и сердито шепчет:
- Да не спешите вы! Послал он человека. Это же не Москва! Надо посидеть, покушать, а потом уже о делах говорить.
В это время старый таджик расставил перед гостями на черном вышитом платке деревянные миски с кислым молоком и начал величественно ломать на куски огромную, чуть не в метр, лепешку. Это я уже видел: лепешку ни в коем случае нельзя класть вверх поджаренной стороной. Старик расправлялся с ней очень ловко. В его движениях сквозило почтение к гостям и было даже что-то жонглерское. Кроме молока и лепешки подали одну пиалу, из которой принялись по очереди пить чай. Сначала она попала к раису, потом к таджику в зимнем пальто, затем к моему соседу-старику, ко мне, Славе и пошла дальше по кругу. Слава не церемонился с угощением, и, заметив это, я стал ему энергично подражать. Когда с кислым молоком было покончено, я объявил, что нам нужен караван из десяти ишаков. Все опять заулыбались, а одноглазый спросил:
- Когда ишак нужен, сейчас?
- Нет, завтра утром.
- Тогда завтра будем говорить. Сейчас он не нужен.
Слава опять потянул меня за куртку, но все уже смеялись.
Миски убрали вместе с платком и принесли воду в кумгане и таз. Хозяин обошел всех с водой и полотенцем. Я тоже сполоснул руки и привычным движением тряхнул с них воду в таз. Слава при этом крякнул у меня за спиной. На мой вопросительный взгляд он тихо ответил:
- Нельзя стряхивать воду.
Один из стариков что-то громко сказал, с неудовольствием смотря на меня.
- Что, Слава?
- Он сказал: опоганил, - перевел Слава.
- Ты хоть бы предупредил...
- Ничего... сидите.
Вслед за этим расстелили те же платки, а на них поставили деревянные миски с шурпой. Ложек не подали. Шурпу пили через край, мясо ели руками. Блюдо приготовлено было очень вкусно и щедро приправлено перцем. Шурпа и мясо пользовались у гостей большим успехом, а я мог только лишь попробовать его: слишком много съел кислого молока с лепешкой. Когда трапеза кончилась, хозяин произнес какую-то фразу, встреченную взрывом смеха. Я понял из нее одно лишь слово, произнесенное по-русски: композитор. Слава объяснил мне, что сейчас придет какой-то известный музыкант.
Слово "композитор" вызвало оживление. Все заговорили, повеселели. Мне тоже это понравилось. Не каждый день удается послушать национальную музыку в такой необычной обстановке.