БЕСЕДА С ИОВОМ. ДЕЛО ЗА ТОБОЙ, ИОВ. НЕ ХОЧЕШЬ - НЕ НАДО!
Когда Иов лишился всего, чего может лишиться человек, ни больше и ни меньше, он лежал на огороде.
- Иов лежишь ты на огороде, у собачьей будки, как раз на таком расстоянии от нее, что сторожевой пес не может до тебя дотянуться. Слышишь, как он щелкает зубами? Пес лает, как только заслышит шаги. Когда ты поворачиваешься, хочешь приподняться он рычит, бросается вперед, рвется на цепи, скачет, брызжет слюной, захлебывается лаем.
Иов, а ведь это - дворец, и сады, и поля, которые когда-то принадлежали тебе. Ты и не знаешь, наверно, что твоим был этот пес и огород, куда тебя теперь бросили; никогда не видел ты и коз, которых теперь по утрам гонят мимо тебя? Они на ходу щиплют траву, пережевывают, уплетают за обе щеки. И они принадлежали тебе…
Иов, теперь ты всего лишился. Ночевать тебе позволено в старом сарае. Все боятся твоей проказы. Бывало, радостный, ты объезжал верхом свои владения, и люди толпились вокруг тебя. Теперь у тебя деревянный забор перед носом, забор, по которому ползут улитки. Ты познакомился ближе и с дождевыми червями. Это - единственные живые существа, которые не боятся тебя.
Изъеденные проказой глаза ты, горемыка, живое гноище, открываешь лишь изредка.
Что мучит тебя больше всего, Иов? Что потерял ты сыновей и дочерей, что нет у тебя теперь ничего, что мерзнешь ты по ночам? Что у тебя язвы в горле, в носу? Что, Иов?
- Кто это спрашивает меня?
- Я только голос.
- Нет голоса без горла.
- Значит, ты думаешь, что я человек?
- Да, и потому не хочу тебя видеть. Уходи.
- Я только голос, Иов, открой глаза пошире, и ты все равно не увидишь меня.
- Ах, значит, это бред! Моя бедная голова, теперь я схожу с ума, у меня отнимают даже мои мысли.
- А хоть бы и так, разве тебе их жалко?
- Но я не хочу.
- А ведь все страдание твое в мыслях. И ты не хочешь их лишиться?
- Не спрашивай, уходи!
- Я и не собираюсь их у тебя отнимать. Я хочу только знать, что тебя больше всего мучает?
- Никому нет до этого дела.
- Никому, кроме тебя? Никому?
- Да, да! И тебе тоже!
Пес лает, рычит, щелкает зубами. Немного времени прошло, и вновь раздался тот же голос…
- Сыновей ли ты оплакиваешь?
- За меня никому не придется молиться, когда я умру. Я отрава для земли. Все плюют мне вслед. Иова надо забыть.
- Быть может, дочерей?
- Дочери - увы! Они тоже умерли. И я завидую им. А были красавицы. Они подарили бы мне внуков, но их похитила смерть. Они погибали одна за другой, словно бог, схватив их за волосы, поднимал и бросал вниз, в пропасть.
- Иов, ты не можешь открыть глаза, они гноятся, слиплись. Ты жалуешься и горюешь, потому что лежишь в огороде, собачья будка да болезнь - все, что тебе осталось.
- Голос, голос, откуда ты?
- Не пойму, чего ты убиваешься!
- Ох, ох.
- Ты стонешь, и сам не знаешь почему, Иов.
- У меня…
- Что у тебя?
- У меня нет сил. Вот в чем дело.
- А ты бы хотел, чтобы вернулись они?
- Нет сил надеяться, нет желаний. У меня нет зубов. Я дрябл, и стыдно мне.
- Значит, у тебя нет сил?
- Да, это так.
- Вот видишь, ты сам это знаешь. И это страшнее всего!
- Да, у меня это на лбу написано. Боже, какая я тряпка!
- Вот это, Иов, и есть то, от чего ты больше всего страдаешь. Ты не хочешь быть слабым, хочешь бороться. Если не бороться, то лучше уж прогнить насквозь, разума лишиться, лишиться мыслей и стать безмозглым скотом. Пожелай чего-нибудь!
- Ты меня уж так много спрашивал, голос, теперь я верю, что ты имеешь на это право. Исцели меня! Если можешь… Сатана ли, или бог, или ангел, или человек - исцели меня!
- Ты от любого принял бы исцеление?
- Исцели меня!
- Иов, подумай хорошенько, ты ведь не видишь меня. Если ты откроешь глаза, ты, быть может, испу гаешься меня. Быть может, я заставлю тебя заплатить за исцеление страшной ценой.
- Это мы увидим. Ведь, судя по твоим словам, ты не шутишь.
- А если я сатана, дух зла?
- Исцели меня!
- Я - сатана.
- Исцели меня!
Тогда голос отступил, стал слабее, умолк. Пес залаял. Иов в страхе прислушался: умолк! где ты? Хочу исцеления или смерти! Он визгливо закричал. Наступила страшная ночь, и снова раздался голос:
- А если я - сатана и ты никогда от меня не избавишься?
- Ты не хочешь меня исцелить. Никто не хочет мне помочь - ни бог, ни сатана, ни ангел, ни человек! - закричал Иов.
- А ты сам?
- Что я?
- Ты же сам не хочешь!
- Что?
- Кто может помочь тебе, раз ты сам не хочешь?
- Нет, нет, - захныкал Иов. А голос в ответ:
- Бог и сатана, ангелы и люди - все хотят тебе помочь, но ты сам не хочешь… Бог - по милосердию, сатана - чтоб впоследствии тобой завладеть, ангелы и люди - потому что они помощники бога и сатаны, но ты сам не хочешь.
- Нет, нет! - снова захныкал Иов, потом взвыл и бросился наземь.
Он кричал всю ночь, и голос не умолкал больше.
- Бог и сатана, ангелы и люди хотят тебе помочь, но ты сам не хочешь!
А Иов твердил свое:
- Нет, нет!
Иов кричал, старался заглушить голос, но голос усиливался, становился все громче, говорил все быстрей, и он не поспевал за ним. Так прошла ночь. К утру Иов пал ниц.
Безмолвно лежал Иов.
С того дня язвы его стали заживать.
И У ВСЕХ ОДНО ДЫХАНИЕ - ЧТО У ЧЕЛОВЕКА, ЧТО У СКОТИНЫ…
На скотопригонный двор поступило: свиней 11543 штуки, крупного рогатого скота 2016 голов, телят 1920, баранов 4450.
Смотри, какой славный теленок. Что это хотят с ним сделать? Человек ведет его куда-то на веревке, вот они прошли в огромный зал, где ревут быки; человек подводит теленочка к скамье. Таких скамеек там целый ряд, и возле каждой лежит деревянная дубина. Обеими руками он подымает глупышку теленка и кладет его на скамью; тот покорно лежит. Он подхватывает его еще снизу и придерживает левой рукой за заднюю ножку, чтоб не брыкался. А затем берет веревку, на которой привел теленка, и крепко привязывает ее к кольцу в стене. Теленочек терпеливо лежит и ждет. Он не знает, что с ним будет, но ему неудобно лежать на деревянной скамье, он колотится головой о какой-то твердый предмет. Ему и невдомек, что это такое! Это - кончик дубины, которая прислонена к скамье; скоро она опустится ему на голову. Это будет его последним соприкосновением с сим миром. И вот этот старый, простой человек, который стоит тут один-одинешенек, этот тихий старичок с мягким голосом, что-то ласково говорит теленку, потом берет дубину, заносит ее, не очень высоко, много ли требуется силы для такого нежного создания, и с размаху опускает ее беспомощному животному на затылок. Так же спокойно, как и привел его сюда и уговаривал лежать смирно, он наносит ему смертельный удар по затылку, без злобы, без возбуждения, но и без всякого сожаления - что ж поделаешь, раз уж так заведено, а ты у нас теленочек хороший, знаешь ведь, - чему быть, того не миновать…
А теленочек: фр-р-р, фр-р-р, и уже неживой, оцепенел, замер, и ножки вытянулись. Черные бархатные глаза его вдруг расширились, потом застыли, подернулись белой каймой и медленно закатились. Человека этим не удивишь. Да, такие уж у них глаза, у мертвых! Ну, поторапливайся, брат, дела еще много - он шарит под теленочком на скамейке, вытаскивает свой нож, придвигает ногой лохань для крови. А затем - чик ножом поперек шеи по горлу, одним взмахом перерезаны все хрящики и шейные мускулы, воздух выходит со свистом, голова потеряла опору, откинулась назад на скамью. Брызжет кровь, темно-красная, густая, с пузырьками воздуха. Так все как будто? Нет, еще не все, человек спокойно, все с тем же благодушным видом, режет все глубже и глубже, что-то нащупывает острием в глубине - мясо еще молодое, такое нежное, - рассекает позвоночник. Но вот старик наконец выпрямился, бросил нож на скамейку, вымыл руки в ведре и пошел прочь.
И вот теленочек сиротливо лежит на боку, как его привязали. В зале слышен веселый шум: там работают, что-то таскают, перекликаются. Уродливо свисает на полоске шкуры отделенная от туловища голова, залитая кровью и слюною. Распухший и посиневший язык торчит между зубами. Жуткий, жуткий хрип, бульканье доносится со скамьи. Голова теленка трепещет на полоске шкуры. Туловище сводит судорогой. Ножки дергаются, вздрагивают - длинные, тоненькие ножки, как у ребенка. Но глаза у него остекленевшие, слепые. Мертвые глаза. Животное мертво.
Благодушный старичок стоит с черной записной книжечкой в руках возле колонны, издали поглядывает на теленочка и что-то подсчитывает. Ох-хо-хо, тяжелые времена, много не насчитаешь, за конкурентами не угонишься.