Я попытался в мыслях отправить их со двора к Господу Богу. Закрыл глаза, их здесь больше нет, ветер увлек их в небо пушинками одуванчиков, этих тучных людей. Ягодные кусты, яблони и другие посадки на дворе – мои ровесники, мы вместе достигли зрелости. Старая с проплешинами трава, подобна моей башке, пучки прядей там-сям. Я протягиваю руку сквозь кусты боярышника, шевелю пальцами и размышляю на манер глупого индейца: это не ваша земля, все это не ваше – старое поле, морское дно, раздробленное и разбитое на участки; предательское болото, песок, темнота – отсюда и до Китая.
Я ложусь на спину. Неба синего вода, мои синие глаза…
Я созрею, когда одичаю".
Другие
У нас появились весомые доказательства: фотография и письмо. Мне захотелось показать фотографию Веере: вот он, тот дядя, который писал на нашем дворе. Кертту запретила, она считает, что мы не должны впутывать в это ребенка.
Тот же человек, что дворе у Мякинена обнимал деревья. Мякинен, как его увидел, просто обалдел, заладил: "вон, вон, вон", даже кнопку записи не мог нажать. Теоретик-недотепа.
К счастью, фотоснимки нам удались – аппаратом, который мы купили на деньги, возвращенные налоговым управлением. Я сказал Кертту, что собираюсь наблюдать за птицами, раз уж мы живем недалеко от Центрального парка. Вот и первый дятел в моей коллекции.
Он выглядел совершенно нормальным человеком. Сумасшедших теперь не сразу узнаешь. От этого жить трудней. Кто угодно может оказаться кем угодно. Это мы обсуждали все вместе до позднего вечера. Как теперь детей-то в парк отпускать, страшно подумать. Если они спокойно ссут на чужих дворах, что еще учудят?
Из этого письма я ничего не понял.
Кроме одного – его надо посадить за решетку.
Мякинен – он же психолог! – утверждает, что письмо написано в состоянии.
– Что за херня! – вырвалось у меня.
Кертту недобро на меня посмотрела и отвела Вееру спать.
Мякинен объяснил, что человек, который пишет так, попал в особое состояние. Примерно как Эско Салминен, тот актер.
– Этого ссыкуна, который целуется с деревьями, ты сравнил с самым харизматичным актером Финляндии!
По мнению Мякинена, этот человек видит мир сквозь призму своего восприятия, но его вера в себя восхищает.
Пара бокалов несколько ударила мне в голову: захотелось швырнуть Мякинена через забор. Я спросил, что же именно восхищает в поступках этого мужика, восхищает, как он портит чужую жизнь? Мякинен ответил, что дело не обязательно в этом.
Тогда в чем?
Мякинен замолчал. Я доверху наполнил его бокал, хотя он упреждающе поднял руку. Кертту сказала, что скоро унесет бутылки, они вообще предназначались для выходных. На это я ответил Кертту, что мы будем пить до тех пор, пока наш психолог не прольет свет на глубинные мотивы поступков ссыкуна.
Мякинен поменял ноги: он сидел нога на ногу – и по его движению я догадался, что он больше не желает рассуждать на эту тему. Он хотел домой. Я не хотел его отпускать.
– Нет, ты скажи, что хорошего ты нашел в этом ссыкуне.
Мякинен не ответил.
– Говори!
По мнению Мякинена, я стал слишком агрессивен, а это состояние не способствует беседе. Я придвинул лицо почти вплотную к нему. Он отвел глаза.
– Перестань!
Кертту угрожающе скрестила руки. И сразу стала похожа на химеру, что ли.
– Иди ты, Кертту, петрушку резать, ты это умеешь. Мякинен поднялся.
Я силой усадил его обратно на стул.
Сзади подкралась Кертту и положила руки мне на плечи. Я их скинул.
В этот момент Мякинен подскочил и проскользнул мимо. Он сбежал с крыльца, но споткнулся о машинку Вееры и упал в розы.
Уши чуть не лопнули от крика Кертту, когда я прыгнул на Мякинена и схватил его за горло. Пунцовый психолог заскулил, потом я ощутил на затылке что-то теплое.
Стало тихо и мокро.
Я проснулся утром от шума и сушняка.
Веера возилась с подружками в гостиной – там, куда меня вчера отнесли. Я велел Кертту принести воды. Она пришла с графином и сказала, что мне не стоит вставать, по крайней мере, резко. Она рассказала, что ударила меня лопатой по голове. Острый угол лопаты распорол башку, которая без того порола всякую чушь. А, кроме того, я вроде бы прыгнул на Мякинена, пытаясь его удушить.
Казалось, Кертту говорит о ком-то другом.
Что это на меня нашло? Я ведь совсем не такой.
Человек способен на что угодно, когда у него во дворе нассут.
Кертту собиралась рассказывать еще, но у меня не было желания слушать.
Выпив таблетку, я проспал два часа, а когда проснулся, обнаружил рядом с собой письмо. Это Кертту положила его. В наказание мне следовало прочитать письмо, постричь траву и замариновать мясо.
"Люди добрые. Вы живете в доме, который мне не нужен, не беспокойтесь. Я нассал не на тот двор. Я сделал это в порыве страсти, доверившись первому впечатлению. Я ошибся в выборе дома, но сейчас нашел правильный. Сначала я думал так: вот вы живете в доме, который построил фронтовик, спите в кровати, которая предназначена для моих снов, варите кашу, которую желает мое брюхо, топите баню, в которую стремятся мои мощи, голосуете за зеленых, потому что это модно, жарите на гриле мясо, как мою собственную плоть, стрижете траву, которая похожа на мои волосы, смакуете вино, которое я выпил бы одним махом, у вас есть имена, которые я назову только будучи в пяти сантиметрах от ваших глаз.
Итак. Вы теперь прочли, как я думал раньше, больше я так не думаю, не беспокойтесь.
Теперь я думаю так: они пришли с фронта, из ада кромешного в яркий свет. Нервы их были натянуты, как смычки, которые Сибелиус заставил петь страстно и высоко. Они пришли – нетерпеливые, жадные – кинулись к горшкам и промеж ног: мяса давай – сюда, сразу!
Для них начертили домики в ряд на окраине города и в полях, среди валунов. Все, как один, одинаковые дома. Кухня, гостиная и спальня внизу, наверху под двускатной крышей две маленьких детских для тех, кого зачали по святому нетерпению. Полтора этажа и двускатная крыша для тех, кому небо казалось огненным морем.
Они изучали чертежи, ставили стены, их молотки забивали гвозди в доски, иногда мазали, тогда раздавалось смачное "твою мать". С синими ногтями они ложились вздремнуть среди дня на куче досок. Стук, бряк, пыхтенье, брызги. Пот струился по спине, а ночью ее царапали ногти – когда Вейкко, Мартти, Калеви или Эркки с силой вонзались туда, где это самое не бывало годами.
Вы теперь живете в построенном ими доме, хотя сами родом света. Вы и не знаете, что тьма по-прежнему плодит тех, кто мечтает о горячей плите и мясе. Я – один из них".
Они
Наша жизнь опять стала замечательной, какой она и была до появления курильщика. Еще немного, и мы заживем цельной, полнокровной жизнью. Секс станет регулярным, цветы на балконе распустятся, а в спальню ворвется приятный ветерок середины лета.
Каллио принес новую информацию, на переваривание которой ушла минута, если не две. А когда мы одновременно получили подтверждение об окончательном уходе жены и ребенка, общая картина прояснилась до малейших штрихов. У нас в руках человек, выводы о котором, сделанные на основе курения, подтвердились! Мы отметили событие кофе с булочками, к сожалению, Леена будучи на диете не смогла участвовать в мероприятии.
Информация, полученная Каллио на местности, превзошла ожидания. Курильщик был замечен в нарушениях, которые превышали все границы дозволенного. Каллио встретил психолога Мякинена, который пишет для журнала "Наш дом". Тот описал мужчину, который ворвался к нему во двор и обнимал деревья. А в другом дворе он помочился. Когда Каллио рассказывал это, Леена даже отвернулась и прилегла отдохнуть. Я дал ей половинку таблетки бурана 400 и укрыл пледом.
Яблоко с парой темных пятнышек на кожуре оказалось абсолютно гнилым.
Меня так воодушевил неожиданный поворот событий, что я позвонил психологу Мякинену. Он был на удивление немногословен и не хотел обсуждать вопрос. Я рассказал ему о предварительной работе, которую мы проделали с Лееной, и о том напряжении, в котором мы жили годами. Мне очень хотелось узнать мнение психолога о курильщиках как о социальной группе: чем они отличаются от обычных людей, и каков процент закоренелых курильщиков среди нервнобольных.
Сославшись на усталость, Мякинен сказал, что предыдущий вечер несколько затянулся, он гостил у одной пары. Я оставил человека в покое, но дал ему наши контактные данные, ведь мы с Лееной теперь своего рода крестные нашему пациенту.
Такой поворот дел придал дополнительную энергию мне как инспектору по качеству.
Обычные сыры, йогурты и другие молочные продукты предстали предо мной теперь в новом свете. Живыми продуктами, как метко заметила Леена.
Я обнаружил в себе совершенно новую черточку.
Когда я рассматривал йогурт, я сравнивал его матовую, цвета луны, поверхность с кожей курильщика.
Когда я рассматривал куски сыра, вспоминалась потрескавшаяся кожа на горле курильщика.
Когда я видел пакеты молока на конвейере, я представлял те тысячи сигарет, которые он выкурил за свою жизнь.
Отмечая в завершении дня критерии качества и процентные показатели, я заметил, что вместо галочек ставлю кресты.
Смерть ему.
Я написал поздравительную открытку, спустился вниз и кинул ее в щель для почты на его двери.