Миновала неделя - от Лаврикова никаких вестей. Начался август, но погода еще держалась теплой, без заморозков, с паутиной на уличных тополях. Если, не дай бог, Миню где–то избили, он не замерз, рассуждала Татьяна, и обязательно вернется. Если его забрали в милицию, он бы уже позвонил или как–то иначе дал знать о себе. Но если он до сих пор не вернулся и даже не дал знать о себе, значит, убит. Или в плену? Что рождает хоть какую–то надежду. Но у кого Миня может быть в плену, Татьяна и домыслить не могла. Жили не тужили вдали от разбойного Кавказа, в Сибири… разве что чеченцы уже и здесь начали красть людей… не китайцы же!
В милиции приняли ее заявление о пропаже человека на третий же день (хотя, говорят, положено через неделю, а то и через месяц), объявили Миню в розыск. Фотографию Лаврикова несколько раз показали по телевидению. Время от времени звонили друзья, выражали соболезнование. Но вот принялись откликаться и незнакомые люди. Увидев фотографию Мини на экране, двое совершенно неведомых Татьяне горожан заявили, что он занимал у них деньги: у одного - сорок тысяч рублей, а у другого - двадцать пять тысяч долларов. И пусть Татьяна немедленно перешлет этот долг ценным письмом по следующему адресу: п. о. 49, а/я 5. Ясно, что вымогают. Вот пойти и узнай, кому принадлежит ящик. Но, с другой стороны, если не боятся назвать номер ящика, может быть, правда, Миня занимал?.. А некие доброхоты шепчут в трубку: якобы видели Миню в аэропорту с какой–то красоткой в кожаной мини–юбке и темных квадратных очках… а кто–то уверяет, что встретил его буквально на днях в бане, естественно, голого, но с портфелем, в котором, очевидно, лежали те самые деньги, о которых уже давно говорит город. По слухам, в том простеньком, обшарпанном портфеле Миня носил с собой около миллиона… кто говорит - рублей, кто говорит - долларов…
Однако Саня Берестнёв, Минин друг, после пьяной недели (боялся на глаза Татьяне показаться, но наконец явился!) убедил полумертвую от страха Татьяну, что Миня никогда не пошел бы в баню с деньгами, да еще с большими… Наверное, в самом деле ограбили… он же собирался купить сколько–нибудь акций завода… да вряд ли купил, так как разговоры, что новые русские скупают акции, уже долетели до МЗ, и рабочие вдруг стали отказываться отдавать бумажки свои по цене, еще вчера казавшейся им выгодной. Цена подскочила в семь раз!
- Какие акции? О чем вы? - Татьяна трогала тонкими мизинцами себе виски. - Я ничего не знаю! Я - ничего - не знаю! Ай донт ноу!
Пыхтя и краснея, и почему–то оглядываясь, долговязый Саня поведал писклявым своим голосом Татьяне об их с Миней задумке, он понимал, что виноват, - отправил доверчивого и тихого друга одного к проклятому заводу. Оказывается, сам–то он побывал там еще утром, до первой смены, и потом, расстроенный, как раз и пошел в сауну к друзьям из спорттоварищества "Белые ночи" (но не "Сочи", как послышалось по телефону).
- Наверное, будут выкуп требовать, - ляпнул Саня. Хотя было непонятно, зачем требовать выкуп, когда у Мини с собой уже были большие деньги. Впрочем, ни Татьяна, ни Саня еще не знали про те деньги, которые Миня получил под залог от золотоволосого Каргаполова. Не знали, что Вячеслав и прежде, при случайных встречах в городе, спрашивал у Мини весьма доброжелательно, как они живут, не помочь ли чем. И Миня во время последней их встречи в гараже взял да и попросил… с надеждой вернуть, сумму, да еще с процентной приплатой, удивив золотоволосого красавца…
Татьяна уже не плакала на людях, шла на работу, сделав надменное кукольное лицо, четко щелкая шпильками по асфальту. Именно в эти дни на нее свалились новые заботы: в ее кабинете, рядом с кабинетом первого заместителя мэра, каждый день толкутся господа из Англии и Германии, обещают инвестиции городу, гостей надо поощрять шуточками и цифрами. И разумеется, явившись к ним, Татьяна мигом меняется - никто из чужих и не подумает, что у нее горе. Глаза сияют, как у кинозвезд на эстраде, когда им вручают "Оскара" или "Нику".
Но к вечеру, если говорить ее собственными словами, она как выжатая "лимонка", распускаться никак нельзя, взорвется. А ведь Татьяна еще прирабатывает репетиторством.
И еще огородик имеется в дачном кооперативе за городом, четыре сотки под картошкой и плодовыми деревьями. Оба лучших куста смородины "Памяти Шукшина" вызрели - боязно к ягодам прикоснуться, усть–каспинская свесилась до самой земли, некоторые даже в пыли, не прозевать бы - осыпятся, как в прошлом году, огромные и черные, будто бусы из агата, смородинки… А пора бы и картошку окучить. На днях Татьяна съездила вечером, но поработать не дал сосед по участку. Он вместе с Миней занимается (занимался?) ремонтом машин в автомастерской.
- Я дико извиняюсь, - сосед пытается быть интеллигентным, но глаза желтые, как у кота, он в комбинезоне, движется угрожающе ловко и быстро. - Миня попросил под залог своей "хонды" деньжат…
- Сколько? - устало прошелестела Татьяна. И тоже, пытаясь быть интеллигентной и остроумной, добавила почему–то по–немецки: - Вифель?
Тундаков, такая у него фамилия, мгновенно оскалился в улыбке, чуть задержался с ответом - то ли набавил, то ли все же правду сказал:
- Четыре тыщи… Ну, не рублей, конечно.
- Я верну, - сказала Татьяна, трогая мизинцами виски - резко заболела голова. - Через месяц верну.
Желтоглазый сделал трагическую мину. Даже стукнул смуглой от машинного масла рукою себя по сердцу.
- А мне сейчас нужно… даже не "бабки" нужны, а телега. Давайте, Татьяна Сергеевна, так. Я беру ее, - он кивнул на железный гараж, в котором стояла лавриковская "хонда". - Если через месяц найдете… или сам объявится с деньгами… я верну. О’кей?
Татьяна медленно кивнула и подала ему длинный ключ от гаража. Тундаков мигом отпер и распахнул ворота, которые даже не скрипнули (Миня смазывал везде все двери), и, выкатив сизую, как спелая слива, иномарку, подошел к Татьяне с ключом. Она смотрела на его действия, как смотришь в кино на убийство или грабеж, совершенно отстранясь.
- Знаете, Татьяна, - уже как бы дружески, мягко сказал Тундаков. - Он, конечно, был классный мужик… то есть, может, и есть, дай ему Бог здоровья… я к тому, что разобрать и собрать любую телегу для него ноль проблем. Но я чему завидовал больше всего… - Желтые глаза сладостно моргнули. - Может, вы не знаете? Вот посмотрит на любой предмет и говорит, какого размера. Хоть на доску, хоть на швеллер… ну, ошибется, так на миллиметр. Верите?
Татьяна молчала, глядя на него.
- И даже вес.
Про этот талант мужа Татьяна, конечно, знала. Когда в магазине покупали филе кеты или в начале лета на рынке привозные помидоры или яблоки, Миня, кивнув на будущую покупку, мог буркнуть:
- Килогламм двести тр–ридцать гламм.
И оказывалось именно так, точка в точку! А когда не совпадало, продавец менялся в лице, начинал демонстративно сердиться (особенно если с Кавказа), бросал дополнительно на плошку весов яблоко или помидорку - мол, не веришь, вот тебе еще!..
Сосед по дачному участку уехал на Мининой машине, Татьяна заплакала, взяла в руки лопату и выронила. Работать не получалось. Нет, надо домой, домой. Дома - дочь Валентина, девочке уже 15 лет, нужен глаз да глаз… Чем она там сейчас занята? Опять в квартире не прибралась, до начала учебного года ни черта не делает, поздно встает, сидит перед зеркалом, вытаращив синие Минькины глаза, и наводит марафет, готовясь к дискотеке?..
Если автор вместе с читателем перенесется сейчас в квартиру Лаврикова, то выяснится: все именно так. Валя сидит перед зеркалом, косясь на страницу развернутого иностранного журнала "Elen", где изображена прекрасная и разбитная русалка века Памела Андерсон, которую, говорят, ее возлюбленный заразил гепатитом С. Хорошо хоть не СПИДом…
Пристукивая правой туфелькой в такт музыке, хрипло рвущейся из магнитофона на полу, обмотанного синей изолентой, и высунув от усердия язычок, Валя заново малюет себе тени, скулы, губы, повторяя:
- Я теперь сирота, мальчики… пожалейте меня…
Она выросла вся в отца, воспринимала окружающий мир, как волшебное (пусть и жуткое иногда!) действо, как некий театр, и посему видела в людях классических персонажей Шекспира или Гоголя, которые, как говорят умные люди, мало изменились, улавливала прежде всего не то, что люди говорят, а КАК говорят.
И вот в ее жизнь (и в жизнь матери, конечно) входит новое событие. В дверь квартиры Лавриковых несколько раз уже нетерпеливо звонили, потом принялись стучать. А ведь у матери свой ключ. Кто же это?! Валя вскочила:
- Лен, ты?.. Не заперто, как всё во мне! - И, обернувшись, увидела перешагнувшую порог незнакомую женщину с черной тучей волос в виде двух восьмерок, перепоясанных красной лентой. Ни дать ни взять цыганка. - Вам кого? Мамы нет дома.
Незнакомая женщина ведет себя резко и уверенно.
- Я все знаю. Примите и мои, так сказать…
- Что именно? - надменно вскинулась Валя.
- Мои надежды, - быстро нашлась незнакомка. - В рабочие дни никого не могу застать. Решила в воскресенье. А у вас музыка.
- Но мамы нет. - Валя, присев, выключила магнитофон. - И сколько можно? Вы из ФСБ?
- Нет… но я следователь.
- Сколько же вас!.. Человек пропал - найти не могут!
- Тихо–тихо. Я‑то как раз хочу найти. Как тебя зовут?
- Некогда мне. Валентина Михайловна.
- Валентина, кое–что изменилось.
- Что, перестали на мертвого дерьмо валить? - Валя, как мама, расширила и сузила глаза.
- Откуда ты знаешь, что мертвый?
- Что?! - Девочка пошла розовыми пятнами, руки взлетели к горлу.
- Давай так: ты мне, я тебе. Это называется диалог… За все это время он не звонил, не писал?