- Сначала о музыке. Слушай только хорошую музыку, не сто ударов в минуту. Психологи выяснили: этот барабанный ритм ускорил нашу жизнь, наши ощущения сделал поверхностными. Мы утеряли счастье созерцания. Некогда в музей сходить, некогда на солнце красное или на зеленую полынью посмотреть. Вон японцы, уж какая техногенная страна… а толпами собираются, когда сакура цветет, сирень… или когда снег идет.
- Но у них снег–то небось редко валит, - засмеялась Валя, - а у нас девять месяцев зима.
- Тогда нам беречь траву и деревья надо, а мы химией травим, железом корежим… Вот взять и устроить прямо сейчас миг малинового татарника. - Миня вскочил и, хромая, приволок с огорода растопыренный дикий цветок с колючками. - Как красив! Да просто желтый лист… вот, с твоей ноги! - Он аккуратно отклеил с сапога ее нежный, кремовый лист клена. - Смотри, какие жилочки… как ладонь ребенка… или усы тигра…
Он говорил и говорил о красоте земной, о музыке молчания в небесной ночи, он рассказывал Вале о красоте ее узкой руки с голубыми артериями на запястье… Говорил, кривясь от боли и насильно улыбаясь, что, покуда жив, есть радость и от боли… да, да! Болит - живешь, ты не камень еще, не глина…
- Потому что там, там, боюсь, ничего нет… А если и есть, то не всем, это надо еще заслужить…
Валя во все глаза смотрела на странного дяденьку.
- Мы все уйдем, улетим, как эти листья с деревьев, а твое поколение должно сберечь себя… больше не на что молиться! - вдруг вырвалось у него. Морщась от красного жара обмазанной глиною печки, он продолжал. - Можешь смеяться, но это ты должна знать. Например, чтобы быть умненькой… нужен фосфор. Чтобы косточки были крепкие - кальций. Он в молоке…
- Ну, молока у нас хоть зале–ейся… - пропела Валя, трогая вытянутой рукой его русые лохмы.
- Железо - это гемоглобин. Яблоки будешь есть - уже спасешься. Без железа бета–каратин не превратится в витамин А… - Миня отсел подальше. - Не трогай меня, ради Бога. Мне все кажется: это не ты, а моя Валька… Может, тебя не Валентиной зовут, вы с сестрой сговорились?
- Паспорт принести? - засмеялась девчушка, снова показав смешные зубы. Поднялась, захлопнула плотнее дверь бани, защелкнула большим черным крючком. Подсела рядом на полу, вскинула личико, и оно уже было вовсе не веселым, глаза словно смертная дымка покрыла. Так поздней осенью одеваются пыльцой уцелевшие ягоды ежевики. - Дядя Миша… ты здесь долго будешь работать?
Миня задумался. И честно ответил:
- Наверно, нет.
- Куда ты потом пойдешь?
- Не знаю. Мне надо заработать. Может быть, на Север. Золото мыть.
- Дядя Миша, возьми меня с собой… я… я тебе буду помогать… - Она приблизила лицо к его лицу, шепнула. - Я тебе буду верной женой.
- Валя, не говори так. - Миня нахмурился. - Я женат. И куда я тебя возьму, может, я еще в монастырь уйду. Мне говорили, прямо на восток есть мужской монастырь.
- В Енисейске?! Там есть и женский. Возьми! Я тоже уйду в монастырь. - Она обняла его. - Возьми, возьми, возьми!
Она такая сильная, Миня не мог отцепить ее руки.
- Валя, милая, тебе–то какой монастырь?! Тебе надо жить!..
- Где? Как?.. - сквозь слезы лепетала девчонка. - Я молодая, здоровая… А захочешь домой вернуться, я отстану тут же, сердиться не буду. Мишенька! Тебя мне сама судьба послала…
Миня молча, с великим трудом освободился от ее рук. Скалясь от великой тоски, готовый заплакать, заглянул в печку, как бы для того, чтобы показать, что скалится из–за печного жара.
- Перестань. Это нехорошо.
Валя сидела на полу, уставясь в смятый драный коврик.
- Значит, мне оставаться здесь. Ладно. Я все равно не уйду сегодня. Я мамке сказала, что ночую в Алексеевке, у подруги, а телефонов тут нет… Я тоже боли не боюсь. Сделай мне.
- Что? - не глядя на нее, спросил Лавриков, уже догадываясь.
- То. - Она уткнулась лицом ему в грудь, и Миня почувствовал, как девчонка дрожит. - Это же почти медицина. Меня все равно тут наши отловят и придавят. Уж лучше с хорошим человеком.
- Ва–аленька! - Миня вскочил, ударился головой об потолок и, застонав, сел на скамейку. - Валя! Но так же нельзя, надо, чтобы любимый человек…
- Ну нету, нету!.. - плакала она, закрыв лицо ладонями. - Кто в армии, кто в городе, а тут шпана пятнадцати лет, самая страшная… и алкоголики, я их брезгую.
- Но тогда вправду уезжай… - бормотал он ласково, обнимая, чтобы успокоить. - В городе легче потеряться.
- Одной? И куда я без аттестата? - уже в голос рыдала она. - Сделай уж ты меня женщиной, чтобы я над ними смеялась: а вот не вы! А вот не вы! - И она вновь приникла к нему, стоя на коленях.
Миня зажмурил глаза и долго сидел, не шевелясь.
- Я не могу, - наконец, выговорил он. - Я старик. Я сгорел.
- Врете, врете!..
Ах, надо бы сейчас же выгнать сумасбродную юную гостью, но она, словно безумная, вцепилась в него, плачет…
- А если им скажешь, что от меня заразилась?..
- А это им все равно, - шепчет девчушка.
- Скажи - СПИДом…
- Ой, страшно… А как я узнала будто бы? - Она вскинула мокрые глаза. - Это только в городе можно справку получить… - И снова заплакала, раззявив рот, прижавшись всем тельцем своим к нему. - Я знала, что тебя встречу!.. Я тебя у сестры отмолила!.. Я же тебя не первый раз вижу!.. в деревне видела… это ты на меня внимание не обращал!.. Миня, миленький, уже темно, можно.
- Хорошо, - просипел Миня. - Хорошо. - Поцеловал ее в чистое ушко, пахнущее детским мылом. - Только я тебе сначала много чего расскажу… Есть такая старинная книга, называется Ветхий завет, и там Песнь песней Соломона… Это почти стихи, о любви… - И он начал еле различимым, хриплым шепотом читать:
Что лилия между тернами,
То возлюбленная моя между девицами…
Что яблони между лесными деревьями,
То возлюбленный мой между юношами…
В тени ее люблю я сидеть,
И плоды ее сладки для гортани моей…
Он ввел меня в дом пира,
И знамя его надо мною - любовь.
Подкрепите меня вином,
Освежите меня яблоками,
Ибо я изнемогаю от любви…
Заклинаю вас, дщери Иерусалимские,
Сернами или плевыми лилиями:
Не будите и не тревожьте возлюбленной
Доколе ей угодно…
Когда она уснула, он и сам закрыл глаза…
Серое зябкое утро осветило их, лежащими на полу. Лавриков разлепил веки и глянул на милую сумасбродную девчонку, которая носит имя его дочери. Она приткнулась к нему в бок, сняла ночью свитер, скинула сапожки… Но ведь Миня не переступил черту, нет. Почему же она улыбается во сне?
Медленно и тихо поднялся, постоял над ней. Вынул из погасшей печки уголек, осторожно взял в руку легкую ладошку Вали и нарисовал ромашку… посмотрел еще раз на красавицу, укрыл дивные ножки ватным спальным мешком и отошел к двери. Бесшумно напялил свой коротковатый полушубок, надел, морщась, унты (нога ничего, терпит) оглядел на прощание бывшее свое жилище и пошел куда глаза глядят, приблизительно на восток, туда, где, говорят, вправду есть монастырь, и он там будет трудиться, и его простят…
В последние годы Татьяна с Михаилом, где бы кто из них не находился, стали словно бы слышать друг друга, говорить друг с другом.
"Желтый лист. Осенний путь в дорогом краю". - "Расскажи мне что–нибудь…" - "Я тебя люблю".
"Светит месяц в вышине, смотрит в жизнь мою…" - "Что ты знаешь обо мне?" - "Я тебя люблю".
"Травы в зябком серебре, конь припал к ручью." - "Расскажи мне о себе." - "Я… тебя люблю."
"Не люби меня, дружок, позабудь навек. Я пропащий, видит бог, грешный человек.
"Я любила, как во сне, сладко и светло. Отгорело, как в огне, снегом занесло.
Кто обманут был хоть раз, тот уже другой… Ну, прощай, исчезни с глаз!"
"Я хочу с тобой!"
"Ну, зачем тебе, зачем эта маета? Позабудь меня совсем, я давно не та.
Прокляни меня, забудь красоту мою… И - прости! И в добрый путь!"
"Я тебя люблю!"
"Светит церковь на крови, смотрит в жизнь мою…"
"Что ты знаешь о любви?" - "Я тебя люблю".
"Слышно в поле храп коня, ветер по жнивью…"
"Что глядишь так на меня?" - "Я тебя люблю".
"Милый, странный человек, глупый, золотой… Полюби меня навек. Я уйду с тобой!"
Миня брел сквозь снежный буран, низко склонив голову, как запряженная в тяжелый воз лошадь, и думал. Ах, как бы узнать напоследок, не забыли ли его родные? Простили или нет? Прийти небритым и постоять за дверью, послушать? Нет, нет, он должен сначала заработать честным трудом деньги и вернуться, освободить семью от долгов. А где можно заработать деньги? Только на севере…
И Лавриков, дойдя до первого перекрестка в метельном поле, повернул на север, в сторону Ангары.
Там всегда можно попытаться золото намыть. Санька Берестнёв, бывший геолог, рассказывал: по левому берегу Ангары, во всех ручейках–речках моют песок. Например, на речке Мурожная, говорил он. Где эта Мурожная? Надо найти ее.
Хотя сейчас–то уже поздно - ноябрь, зима берет природу в ледовые с белыми колокольчиками рукавицы. Но почему не попытаться, Миня холода не боится. Вдруг повезет… говорят же, новичкам везет, а уж дуракам…
Как это у Роберта Бёрнса? Татьяна, бывало, цитировала и на английском, и на русском:
Ведь если б не были другие дураками,
То дураками быть пришлось бы нам самим.