Вот и Каргаполов в дверях, и девочки с ним, у Вали в руках замок в картонной коробке и тюбик клея.
- Мы молодцы, мы всё купили! - провозгласил Каргаполов. - У нас есть молоток? Отвертка?
- У нас есть, - с нажимом ответила Валя, увидев блестки слез на лице матери.
- Перестань так разговаривать, - нахмурилась Татьяна Сергеевна. - В темнушке, возьмите, Слава. А я пока кофе сварю. Сил нет. - И она ушла на кухню.
- Про разговор не спрашиваю, - громко сказал Каргаполов. - Следователи - люди бесцеремонные. Подозревают всех, кроме себя. И на этот поставим крест. Вы пейте, Таня, пейте, девочки, я сначала дверь налажу.
Татьяна Сергеевна вышла с подносом, на нем чашки, сахарница, печенье.
- Да какой вор теперь сюда залезет? Два раза в одно место бомба не попадает.
- Кроме воров, есть мародеры, Таня. Но если попадется кто… хоть и адвокат, - застрелю! Не бойся, Таня.
Валя принесла из темнушки ящик из–под посылок с молотком, гвоздями и прочим железом. Мать кивнула дочери:
- Ты бы книги поставила на место.
- Сейчас, мама. - И подружки принялись ставить книги на полки.
Каргаполов вынул из двери старый замок и стал примеривать новый.
- Ах, немножко не такой взяли…
Валя уронила книгу.
- Нет!..
- Что, дочь?! - удивилась Лаврикова.
- Мы купили такой же замок!.. - Яростно заговорила Валя. - Вот папа приедет и запросто его поставит! А пока что мы с Ленкой подежурим… по очереди… обойдемся…
Вячеслав Михалович нахмурился.
- Да поставлю я этот замок! Что я, замки не ставил?!
- Нет! Вы только командовать умеете… в своей фирме… - голос у Вали зазвенел. - Вы сами даже машину не водите, шофер… А вот папа когда хотел, водил. А чаще пешком. Вот вернется - мы через весь город на Красную сопку пойдем…
- Милое дитя!.. - Каргаполов пошел пятнами, но заговорил проникновенным голосом. - Если бы Миша был жив, то, зная, как мучается твоя мама, давно бы вышел на вас… или они бы, всякие мерзавцы, вышли, чтобы шантажировать… Увы!.. Ох, черт!.. - Каргаполов поранил палец, отсасывает кровь.
Лаврикова стоя выпила кофе, разглядывает чашку.
- На кофейной гуще погадать?
Подскочила Валя.
- Погадай, мама!
- Что–то вроде собаки получилось. К чему собака? Выть буду?
- Не собака - обезьяна! Видишь, кудряшки?
- Ну и к чему обезьяна? По крышам буду бегать?
- А хочешь, Танечка, вместе полетим в Париж? - мягко заговорил Каргаполов. - И вы, девочки? Говорят, наши русские в Париже целую улицу купили… может, они что слышали? У меня хватит денег. Я не шучу, Татьяна Сергеевна.
Лаврикова, не отвечая, смотрела на напрягшуюся дочь.
- Не надо никуда ехать. Он в России. И я чую - живой.
- Ну, это уже какая–то сказка!.. - вдруг раздраженно воскликнул Каргаполов. - "К ней принцы сватались… короли…" Ну, где, где он живой?! Почему молчит?! В камень его обратили? Такую сказку ты мне пересказывала? В малую птичку заколдовали?..
- Может быть. - Лаврикова подошла к девочкам, погладила Валю по руке. - Может быть.
- Разришите!.. - проскрипел голос за порогом, на лестничной площадке.
Каргаполов, толкнув дверь, резко обернулся - в квартиру заглядывала сутулая старуха в черном платке. Она кланялась и говорила пугающим шепотом:
- Юлиан молится!.. Готовьтесь, готовьтесь встретить! Завтра в это же время придет сюда!..
18
Как алхимик, сидел теперь Миня день за днем возле змеевика, поглядывая, как горит пламечко под котлом и как из носика крана капает кристальная жгучая жидкость.
К ночи он от запаха спирта пьянел, а порой и пил ложку–вторую, хворь, кажется, отступила, но Миня стал терять память, руки дрожали. Он перестал бриться. Разбил стеклянную банку, за потерю которой старушка не дала ему вечером поесть.
- Ты што же, - шипела она, - по–христиански тебя пожалела, а ты меня по ветру пустишь?!.
Пустишь ее по ветру, как же! Случайно уронив кружку и подбирая ее, закатившуюся под огромную железную кровать старухи, Миня углядел под матрасом прижатый сеткой, уже со ржавыми вогнутыми следами бумажный сверток. Интересно, что может хранить старуха? Отвернув перины и угол матраса, он достал сверток, который тотчас распался на ромбические клочья. О, это опасно! А вдруг хозяйка явится! Хоть и сказала, что пошла молиться к подружкам, вдруг вернется?
Положив сверток на лавку, Миня осторожно размотал его - там были пачки российских денег, охлестнутые разноцветными резинками. Причем, три или четыре пачки банкнот, уже вышедших из употребления: по 500 000. Миня подумал, а не взять ли? Ему же нужно заработать, чтобы выкупить квартиру. Вряд ли старуха помнит, сколько здесь. Вдруг Таня вовсе не любит золотоголового Каргаполова, и тот ей скажет: выметайся или стоимость возмещай! А откуда ей такие деньги собрать? А старуха Мине совсем ничего не платит, он только живет при ней, кормится. Если каждая трехлитровая банка спирта - это семь с половиной литров водки, и каждая пол–литра стоит как минимум червонец… а Миня уже сколько ей сцедил "огненной воды"?
Нет, нельзя. Никак нельзя. Это безнравственно. Нет. Миня быстро смотал пожелтелые листы газет, сунул сверток на место, под матрас, подобрал с полу клочья отлетевшей рыжей бумаги, привел постель в порядок - и вышел на крыльцо. Жарко и стыдно стало. Но почему им не стыдно? Ей, старухе, которой он делает деньги?
- Здрасьте, Мишенька! - пискнул кто–то из–за покосившихся ворот.
- Здрасьте… - В деревне Миню уже знают, сразу стало всем известно - дядька он безобидный. Встречая у колодца, молодые вдовицы жалостливо оглядывают его, в коротковатых штанах и чужом рваном свитере, но не решаются заигрывать - уж больно шаток. Миня случайно услышал: его прозвали блаженным. А почему блаженным? Да потому, наверное, что он только улыбается в русую бороденку и ни слова не говорит…
Лавриков недоедал. Иногда среди ночи метался, горевал, что не нашел пуговку в горшке из–под цветов лисицы Люси - и все ему казалось, что и сам он давно похоронен, как та пуговка, в сырой земле… и почти не слышит ничего, что на земле, наверху, делается… Ах, у нее же на другом окне тоже стояли горшки… может, прибиралась и переставила? Может, пуговка на другом окне и лежит? И если бы ее найти, Миня, возможно, сразу бы придумал, как дальше жить?
Чтобы старуха его голодом не заморила, а то и деньжатами бы откупилась за его труды, Миня сорванным шепотом как–то при случае ей рассказал, что, когда был ученым, магнитил воду. И эта магнитная вода помогала снять боли в печенке, головную боли унимала. А почему бы самогон, которым бабка торгует по ночам из окошка, не пропускать через два магнита? Конечно, это не совсем то, что в лаборатории, но можно приладить. Небось достать две стальные подковки нетрудно?
И бабка показала себя молодцом - схватила старый зонт, засеменила по селу, у безработных учителей–супругов Антипиных за литр самогона обменяла один школьный магнит, с красным и синим кончиками. По идее, сработает, если влага будет течь медленно. Но ведь в змеевике она и так течет медленно! И примотал Миня магнит к концу змеевика северным концом поближе, и сельчане в голос сказали, что новая водка бабки Веры услаждает тело, как никакая другая…
Прославился, прославился Миня в деревне. Бабка в знак особой благодарности подарила ему сто рублей. И Миня купил себе простое, дешевенькое, но красное кашне и выходил к сельчанам теперь, роскошно обмотав горло. С ним отныне здоровались на улице даже вполне серьезные на вид девушки.
Но тихая и сытая жизнь Мини кончилась тем, что в деревню прикатили на "уазике" два милиционера из райцентра, ясно, по наводке соперниц бабы Веры, зашли, подмигнули Лаврикову, забрали бабкин змеевик с магнитом, семь бутылок готовой продукции и Миню с собой прихватили.
- Это ты, Тихонов? - видно, прослышали по него. - Что же ты противозаконным делом занялся? Вот посадим лет на пять! А? Отвечать!
- Простите, - просипел Миня, в котором никто бы из старых знакомых не узнал одного из лучших выпускников политехнического института Михаила Ивановича Лаврикова. Глаза его синие, казалось, выцвели, пухлые губы оделись в броню коросты, два пальца на правой руке были без ногтей, левый мизинец опух - Миня порезал руки, когда торопливо собирал осколки бабкиной банки…
Когда отъехали от деревни, один милиционер сказал другому:
- Давай отпустим.
- Давай отпустим, - согласился другой.
- Заберите, - заволновался Миня. - Мне некуда идти.
Первый милиционер заглянул ему в лицо:
- Не в твоем возрасте, батя, в тюрьму идти. И выебут, и говно заставят есть… Ты, батя, домой катись… Слушай–ка, - обратился он к нему на прощание. - А если пить твою магнитную, часы не намагнитятся?
- Нет. Заберите меня, - попросил еще раз Миня. Он вдруг вспомнил про Ивана Калиту, и ему показалось - нет во всей России сегодня человека более родного, чем тот Иван Калита. Может быть, он снова в ИВС, может быть, его еще не отправили в тюрьму… и они увидят друг друга, обнимутся…
- Заберите! - попросил Лавриков, складывая ладони для пущей убедительности. Но милиционеры, оставив его в чистом поле, ускакали на своем "козлике".
И Миня заплакал. Какие все–таки хорошие люди. Пощадили его. Хотя, конечно, противозаконным делом заниматься нельзя. Это простуда, болезнь сделала Миню уступчивым…
Однако Лавриков же сам, с первого дня побега, хотел изменить судьбу, дойти до дна, коли уж ему не повезло… Не возвращаться же домой, нельзя…