Разумеется, я себя и укорял, и осуждал, и чего только не делал, но всё это лишь усиливало эффект запретного плода. Да ведь ничего ещё и не произошло, говорил я себе, и скорее всего, не произойдёт, и потом, что такого предосудительного в том, что мы друг другу понравились, это же ведь так естественно восхищаться прекрасным. А что может быть прекраснее молодой красивой женщины? Всё это было бесспорно. И было только одно маленькое "но". И оно уже не первый раз вставало передо мною. И вся разница была лишь в том, что тогда, в Питере, была совершенно иная, как бы недостаточно удобная ситуация, теперь более удобного случая, казалось, и придумать нельзя. И если тех молоденьких девчонок влекло ко мне чистое любопытство, а может быть, просто льстило внимание (молодой эгоизм, к сожалению, требует внимания только к себе, даже есть в нём нечто воинственное, что-то вроде, ах так, ну и катись), теперь было совсем другое – передо мною оказалась не просто всё прекрасно понимающая молодая женщина, но ещё и прекрасно сознающая силу и обаяние своей красоты.
Между тем мы поднялись на третий этаж. Наши номера оказались 37 и 51. Всего было около ста участников.
Но вот чего мы никак не ожидали, так это того, что прослушивание сделают закрытым. И по этому поводу сразу поползли слухи, что китайцы хотят протащить на первые места своих, поскольку жюри состояло в основном из них. Ирина так прямо и сказала: "Золота не ждите. Заберут китайцы".
– Именно поэтому ты должна выложиться на полную, – сказал я дочери, когда мы вошли в номер. – И это очень хорошо, что ты выступаешь не с самого утра, когда ещё не проснулся голос. Ложись и лежи. И ни с кем не разговаривай. Внутренне настройся. В том числе и на победу. Нужно как можно больше сохранить сил для выступления.
– Я не могу лежать, я уже сейчас как на взводе.
– А я говорю, лежи. Я буду следить за очередью.
Она начала кривиться.
– Опять?
– Лежи, лежи… – недовольно пробурчала дочь, уходя в туалет.
– Через десять минут приду, и чтобы лежала в постели! – крикнул я ей вслед. – Пойду посмотреть аппаратуру и спрошу, будет ли репетиция.
Но спросить было не у кого, установкой аппаратуры занимались китайцы. И тогда я поднялся к нашему руководству на пятый этаж.
– Какая репетиция – столько народу? – вытаращила на меня бешеные глаза Ирина. – Вы профессионалы или кто?
– А если – "или кто", что тогда?
– Тогда нечего было сюда приезжать.
– Я смотрю, вы заодно с китайцами.
– Мы просто рядом живём, а значит, лучше друг друга понимаем. И для нас, для всей Сибири и Дальнего Востока, вы все там с вашей долбаной политикой хуже китайцев. Благодаря им и японцам мы теперь только и живём, а вы мало того, что отняли у нас всё, все привилегии, все надбавки, но ещё и этой последней возможности существования пытаетесь лишить.
– Это я пытаюсь лишить?
– И вы в том числе!
– Ну спасибо.
И мы расстались друзьями. Неудивительно, почему, несмотря на её искусственную осветлённость, китайцы совершенно не обращали на неё внимания. А вчера она даже выдала… Это когда кто-то завёл разговор о китайской семье. "Обычный день китайской семьи, – рассказывал кто-то. – Муж; встаёт раньше, готовит завтрак, отводит или отвозит ребёнка в школу. После работы забирает. И, придя домой, готовит обед или ужин". "А жена?" – "Жена после трудового дня отдыхает". И тогда эта злыдня выдала: "О-о, хотя бы на один день стать китайской женой!" На что я не преминул возразить: "Почему же на один? Это не так уж трудно устроить: в Китае двадцать миллионов свободных мужчин". И тогда она с несокрушимым достоинством старшей пионервожатой поставила меня на место: "Это вам, может быть, нетрудно, а я сюда приехала не за этим". К тому же она меня всё-таки, наконец, узнала. За завтраком поинтересовалась: "Всё смотрю на вас и не могу вспомнить, где я вас уже видела. Евдокимов… Евдокимов… Уж не тот ли вы самый Евдокимов?.." И когда я подтвердил, что тот самый, с каким-то полунамёком обронила: "А! Ну тогда понятно…" И я так и не понял, что именно. Понятно, что я владею академическим вокалом, или что смог предоставить возможность дочери принять участие в таком солидном конкурсе? Для простого смертного деньги действительно немалые, в общей сложности, понадобилось почти сто тысяч. Но какою ценою достались мне эти сто тысяч, она же ведь не спрашивала. А достались они мне в результате моей изворотливости, в подробности которой вдаваться не намерен. Иначе говоря, поехали мы чуть ли не на последние сбережения. И на тебе – дождались. А потому я решил при удобном случае с Ириной объясниться, чтобы наше пребывание не превратилось в подобие очередной гражданской войны.
Когда я вернулся, дочь занималась причёской. На моей кровати лежали юбка от красного сарафана, блузка, жилет и широкий пояс, рядом с кроватью стояли сапоги.
– Я прикинул. Первое выступление примерно в половине десятого, второе сразу после обеда, часа в два. А что у тебя щёки красные? Пела?
– Да это от волнения. У меня и по груди, и по шее пятна пошли, вот, посмотри. Я когда волнуюсь, всегда покрываюсь пятнами. Связки только немного погрела – и все.
– Накапать валерьянки?
– Лучше таблетку приму. Выпила – и всё до лампочки.
– Не вздумай. Лучше валерьянки. Наличие волнения необходимо. Оно придаёт исполнению определённый шарм.
Камеру я уже приготовил. Фонограммы были с собой. И тут опять выяснилось, что дочь приготовила пресловутую "Сказку".
– Только попробуй!
– Мне сейчас лучше ничего не говорить. Потом можешь меня хоть помоями облить, а сейчас не говори ничего. Я уже настроилась – "Коня" и "Сказку".
– Тогда наоборот. Сначала медленную, потом быструю. Отработанный приём.
Она подумала и согласилась.
Сказать, что я волновался, значит, ничего не сказать. Я поднимался на лифте наверх, подходил к истомившейся от жары и от ожидания толпе, спрашивал, какой номер ушёл и, прикидывая в уме, возвращался назад. Дочь подымала испуганный взгляд, я отвечал, ещё только двадцатый, стало быть, минут сорок ещё, и она опускалась на кровать. Но когда я пришёл в очередной раз, она была уже в полном облачении.
– Ещё минут двадцать.
– Я уже не могу, я лучше туда пойду.
– В сарафане? Ты же спаришься.
– Но я не могу тут больше сидеть!
И тогда мы пошли вместе. Я с установленной на штатив камерой на плече.
Выступившие на обычный вопрос "ну как", глядя отсутствующим взглядом, только пожимали плечами. И это ещё больше придавало волнения. Стоявшая у двери на страже китайская девушка не позволяла приоткрывать дверь, чтобы хоть краем уха послушать, а звукоизоляция оказалась на высоте, слышно было только содрогание от низких звуков и отдалённый бой ударника.
Наконец запустили нас. Запускали по двое, по трое. Я тут же сориентировался, где лучше встать с камерой. Перед нами пели прибывшие вместе с нами девушки из Владивостока. Спели неплохо, но сценического поведения явно не хватало, не доставало и драматизма, который теперь принято называть драйвом. "Это не конкуренты", – подумал я и приготовился снимать.
Чего я никак не ожидал, "Сказка" даже меня задела. Задела той интонационно точно переданной жутью, с которой подобно древней ведунье Женя ворожила над книгой судьбы. И всё остальное исполнила без единой ошибки. Жюри смотрело не отрываясь. Особенно, когда подняв над головой в руке раскрытую книгу, она медленно её закрыла, а затем опустила вниз.
– Ну как? – спросили нас, когда мы вышли.
– Не знаю… Хотя… в какую-то минуту мне показалось, жюри стало моим зрителем.
И мы уже хотели уйти, как вышедшая из двери Ирина (она вошла вместе с нами), сказала:
– Евгения, если желаешь, через десять минут можешь исполнить второй номер.
– А может, так и лучше, а то перегоришь, – сказал я.
И мы дали согласие, сказав, что сейчас переоденемся и придём.
Второй костюм состоял из всего ослепительно белого – комбинезона, сапог, длинных перчаток, и расшитой золотом накидки.
Когда мы появились в нём наверху, все просто ахнули. Обратило внимание и жюри. И сидевший с правого края китаец, обернувшись на меня, что-то спросил у стоявшей рядом с ним со списком и с микрофоном в руках Эли. Она утвердительно кивнула.
Выступление прошло на одном дыхании, как будто пронеслась освежающая буря, подняла в увлекающем вихре всё и вся и гармонично завершилась торжественным аккордом.
Аплодировать было некому. Мы вышли. Но на этот раз следом за нами вышла Эля и протянула мне визитку.
– Эта исвесный вы Китаи паратюсар, каторый работает са Рассией.
Визитка была с одной стороны на китайском, с другой на русском языке. Я сразу всё понял и, достав из кармана свою визитку, попросил Элю передать продюсеру.
Когда вернулись в номер, Женя сказала:
– Хочу выпить.
– Давай повременим до объявления результатов.
Но она упрямо повторила:
– А я хочу!
Пришлось открывать бутылку коньяка и разливать по чайным чашкам. Выпили, зажевав шоколадными конфетами, которые я убрал в холодильник. Конфет, кстати, и вообще сладостей за китайским "шведским столом" не было тоже.
– Как думаешь, что мне дадут?
– Десять лет без права переписки.
– Нет, правда.
– Ты же слышала: золото будет у китайцев. Они, кстати, и на Олимпиаде, говорят, почти всё золото забрали. И вообще, всё. Говорят, куда не сунутся с бизнесом, в любом конце планеты уже китайцы сидят.
– Почему?