Сначала я переносил это без особых ощущений, но когда снижаться стали интенсивнее, как в затяжном падении, у меня заложило уши, а правое стало ломить. Я открывал рот, сглатывал слюну – ничего не помогало. Положил под язык таблетку валидола – напрасно. К лицу, к голове всё приливала и приливала кровь. Это уже походило на муку. Наконец, я совсем оглох на правое ухо, а левым слышал как из-под воды. Женя что-то спрашивала, я не понимал. Говорил, что ничего не слышу. А самолёт всё продолжал и продолжал снижаться. Стали видны ровные кварталы строений, но всё в лёгкой дымке, как будто внизу горели торфяники. Опять провалились. Я поморщился и стал массировать за ухом. Это уже была пытка настоящая. Чтобы я когда-нибудь ещё полетел! И в это время самолёт, словно остановив турбины, стал падать. Ниже, ниже, ещё ниже, и только у самой земли вдруг, подхватившись, взревел и всею тяжёлою массою ударился колёсами шасси о взлётную полосу. Как из другой комнаты послышались дружные аплодисменты. Напряжение в груди спало, но глухота так и не прошла. Да и бессонная ночь дала о себе знать. Я туго соображал, хотя и понимал, что мы приземлились, мы в Пекине, мы в совершенно чужой стране.
Афанасий Никитин побывал в Персии, в Индии, во многих других странах, о чём и написал. Я нигде, кроме Китая, не был и, может быть, больше нигде не буду, а потому с самого начала решил всё хорошенько запомнить и отснять.
На этот раз спускались по обычному трапу. Было раннее утро – самая приятная в наших широтах пора: свежесть, непалящее солнце, роса. Но это у нас, тут же мы вышли как в парную, хотя небо было сплошь затянуто дымкой.
– Вот это да!
Спускаясь по качающемуся трапу, я почувствовал, как меня начинает угнетать жара. И пока шёл к автобусу, думал: да разве можно в таких условиях жить? Лежать на пляже, купаться, сидеть в тёмном винном погребке – да, но жить и работать – не представляю.
Когда повезли мимо стеклянного здания аэровокзала, я сразу почувствовал существенную разницу. Это была громадина ни с какими Шереметьевыми несравнимая. После высадки, следом за всеми мы вошли в остеклённое здание аэровокзала и очень долго куда-то шли, шли и шли, затем по широкой лестнице поднялись на второй уровень и опять шли, пока, наконец, не пришли к зоне пограничного контроля. Пропускных стоек было несколько. За стойками сидели женщины. Пограничники или полиция (не разглядел) стояли или ходили за их спиной.
Визы у нас не было, только присланные по электронной почте приглашения от какой-то китайской организации с красными печатями. Печати у китайцев почему-то были только красные, с пятиконечными звёздами посередине. Наши организаторы сказали, что в аэропорту нас встретит китаец и за сто долларов поможет оформить визы. И в самом деле, мы тут же наткнулись на китайца (подавляющее большинство из них были невысокого роста), державшего в руках тетрадный лист, на котором, как в загранпаспорте, на английском языке были написаны наши имена и фамилии.
Мы жестами дали понять, что это мы. И тогда китаец повёл нас за собой. Говорил он на русском очень плохо, но всё-таки что-то говорил. Когда подошли к остеклённой стойке, он попросил наши паспорта с фотографиями, заполнил бланки, обрамил специальным устройством фотографии, приклеил, спросил: "Сыкока дыней"? Тисло? Какой тисло назат?" – "А-a! Через неделю. Семь дней". Он кивнул и поставил срок пребывания две недели. С запасом. Подал вместе с паспортами одетой в форму "китаёзе", как мы с дочерью сразу китайских женщин стали меж; собой называть, поскольку слово китайка, ассоциируясь с яблоками, почему-то показалось нам оскорбительным. Та вклеила в наши паспорта визы. Китаец сказал: "Сыто долалов". Я достал. Он небрежно сунул их в боковой карман. "Высё". И сразу куда-то исчез.
Но это оказалось ещё не "высё". Когда мы встали в очередь и подали свои паспорта, другая "китаёза" стала требовать от нас ещё чего-то. Разумеется, не на нашем языке. Я достал приглашение, потом электронные билеты – на всё она отрицательно мотала головой. Потом жестом попросила у стоявшего за нами мужчины бумагу, которую тот держал в руке. Это была какая-то карточка. И тогда стоявшие сзади жестами показали нам, где такую нужно заполнить. По-русски в очереди уже никто не говорил. Пока мы получали визы, прилетевшие с нами соотечественники уже просочились на китайскую территорию.
Мы подошли к специальной стойке с карточками. Карточек оказалось две. И обе на английском.
– Ну, знаток английского языка, которую заполнять? Да не морщи лоб, всё равно не знаешь. Так, видишь, "Дэпортэ"? Это для убывающих. Держи "аривэйную". Пиши.
– Что?
– Ну ты же у нас знаток английского языка.
– Ну па!
– Ладно. Пиши. Английскими буквами только… "Номе" – это имя и фамилия, кажется. Пиши, как в паспорте. А это что? Нет, объяснит нам кто-нибудь, что это может означать?
Я покрутил головой, прислушивался к речи – ничего близкого. Но, как говорится, безвыходных ситуаций не бывает. Обнаружилась на краю стойки заполненная, но, видимо, не понадобившаяся карточка. По ней мы быстренько заполнили свои. И только в единственной графе (место проживания) не знали, что писать. Телефон мой на китайской территории работать не захотел, зато телефон дочери вдруг неожиданно заработал. Позвонив Ирине, выяснили название отеля, а также узнали, что встретит нас, к сожалению, другой человек. После этого телефон отключился, и уже навсегда. Таким образом мы остались без мобильной связи.
– Главное, нас встретят, а там – как-нибудь. Тебе не кажется странным название отеля – "Четыре сезона"?
Женя дёрнула плечами, и вскоре мы тоже просочились на китайскую территорию. Теперь можно было заняться шпионажем, жаль только, рации не работали. Но для начала неплохо бы узнать: а дальше куда?
По широченной лестнице спустились на безлюдную платформу. Вернее, бродила с задумчивым лицом всего одна девица. В её облике я с радостью узнал свою. Спросил: "Не подскажите, куда дальше?" – "На поезде в багажное отделение".
"Ого! – подумал. – На поезде! Вот это да-а!" И тут же увидел табло с номером нашего рейса, напротив которого стоял номер нашей багажной секции – 75.
На платформу прилила новая партия прибывших пассажиров.
Подошёл поезд – такой же, как в московском метро. Из первого вагона вышла одетая в форму железнодорожницы "китаёза", с красным семафорным кружком на палочке. Пассажиры вошли в вагон. "Китаёза" просемафорила машинисту и вошла в вагон. Тронулись. Ехали минут десять, с остановками, и всё в замкнутом пространстве аэровокзала. И когда прибыли на конечную станцию и вышли в новые грандиозные по масштабам пространства того же здания, я решил держаться русской девушки, которая, повернув налево, не спеша направилась вдоль разных стоек, секций, очень длинного и высоченного помещения из стекла и бетона. Не доходя до его окончания, она повернула направо. Я посмотрел на указательную стрелку – это был выход. А нам надо было ещё получить багаж. Двинулись дальше и вскоре набрели на багажную секцию № 75. Только два наших чемодана и катались по круглому эскалатору.
Сняв их, мы направились к выходу. Опять долго шли, пока, наконец, не вышли в ещё более внушительный по размеру зал ожидания. За металлическим, по пояс из хромированной трубы, ограждением стояла толпа встречающих с планшетами, развёрнутыми листочками, на одном из которых я увидел название нашего конкурса. Держал листок китаец, только в отличие от первого, рослый. Жестами дали ему понять, что это мы. Для убедительности он ещё раз ткнул пальцем в название. Мы утвердительно кивнули.
Увы, но этот вообще ни слова не понимал и не говорил по-русски. На первый же мой вопрос ответил: "Сори" и, достав сотовый и набрав номер, сунул мне в руку. Я прислонил аппарат к левому уху (правое так ничего и не слышало) и с минуту слушал набор ужасно исковерканных русских слов, как будто на той стороне захлёбывались от радости, пока, наконец, не понял, что надо кого-то ещё "забарат", и уж только потом нас доставят в отель.
На стеклянном лифте мы поднялись на третий этаж, и следом за провожатым по навесному мосту подошли к выходу. Жара при этом стояла просто невыносимая. В стеклянные двери, к которым один за другим подъезжали микроавтобусы, потоком втекали и вытекали толпы с копчёными лицами и узкими глазами, и все без панам. Мы одни с дочерью, как вьетнамцы на плантациях, были в панамах, а дочь, в отличие от всех без исключения коротко стриженых "китаёз", ещё и с длинной косой.
Встречающий, дав знак рукой пождать, ушёл по навесному мосту назад, но через пятнадцать минут вернулся, и мы потащились за ним по тому же мосту вниз, подошли опять к лифту. Спустились на самый нижний этаж и по наклонной, очень длинной дорожке стали спускаться ещё ниже, пока не вышли к гигантской подземной автостоянке, ужасно загазованной от такого количества транспорта. Пройдя вдоль нескончаемых рядов автомобилей, сели в одну из них и, пробравшись по узким проездам, выскочили, наконец, на свет Божий. Перед управляемым очередной "китаёзой" шлагбаумом становились. Водитель (он же встречающий) опустил стекло, заплатил и нас пропустили. Стекло тотчас же было поднято, и вскоре я с облегчением почувствовал дуновение кондиционера. Ещё когда мы стояли у выхода, я, сняв плёнку со своего чемодана, достал камеру и как только оказались в машине, сразу включил. Всё казалось необычным. И я снимал.
Выехали мы для того, чтобы переехать на территорию другого терминала. Минут пятнадцать или двадцать ехали, пока не нырнули под своды очередной подземной стоянки. Пришлось покинуть салон и по загазованной духоте и жаре идти вдоль других нескончаемых рядов машин.