– Слышала уже!
– От кого?
– От тебя вчера. Забыл? Все клянутся любить всю жизнь, а всё кончается на другое же утро.
– Может, у кого и кончается, только не у меня!
Она тряхнула головой, сказала: "Глупый ты ещё", – и опять занялась шитьем.
– Ладно, не будем спорить! Время покажет! На этом столе накрыть? Скатерть убрать?
– Как хочешь.
– Тогда оставлю. Можно цветов принести?
– Да делай что хочешь – вот пристал ещё!
Я срезал три розы, при этом вспомнив её слова: "Верю, надеюсь, люблю". Поместил их в хрустальную вазу и поставил на середину стола. Шарлотка получилась пышная, с румяной корочкой. Я вскипятил воду, заварил чай. Достал из шкафа чашки. При этом задержал ненадолго внимание на иконе. Чем-то знакомым отозвался в моём сердце этот юный святой Лик. Но я тут же его из него вытеснил. "Главное – не думать. Почему? Потому что уже всё произошло! А значит – судьба".
Когда стол был накрыт, я снял фартук и торжественно объявил:
– Княгинюшка, прошу к столу!
– Стало быть, ты – князь?
– Увы! Пока лишь только раб!
– Ну болтун, ну болтун! Ну девки, держись!
– Какие девки?
– Вот только про это не надо… Ну давай угощай. – Она попробовала шарлотку, покачала головой. – И правда чудо! Спиши рецепт.
– Зачем? Как только прикажете, сразу испеку.
– А ты что, жить у меня собрался?
– А что, не пустите?
– Конечно, нет.
– А потом?
– Потом суп с котом… Садись, чего стоишь-то?
Я присел. Но поскольку желудок мой был заполнен борщом, мне оставалось одно – любоваться.
– Правда, вкусно… – говорила она, мило складывая свои красивые губки. Потом задумалась, вздохнула: – Знаешь, меня мучит совесть… Иди к Manie.
– Не, не пойду.
– Ты же её так любил! Помнишь, что говорил?
– Не, всё забыл.
– Не ври.
– Сказал уже: вас люблю!
– Ладно, не будем об этом… Телевизор включи. Может, кино какое кажут.
Я включил. Кино действительно "казали". Но до него ли мне было, хоть я и сделал вид, что смотрю на светящийся экран?
Когда попили чаю, перешли на диван. Она, вернее, перешла и села, поджав под себя ноги и облокотившись на подушку. Я присел рядом, но не близко, и всё время, пока на экране что-то суетилось, не поворачивая голову, чувствовал её волнующую близость и от этого едва переводил дыхание.
Незаметно стемнело, во всяком случае в комнате. Я осторожно глянул на соседку. Она спала, склонив голову на подушку. Рот её был чуть приоткрыт. Бархат сомкнутых век вздрагивал во сне. Волосы слегка растрепались. И столько было в этой тихой позе обаяния, что я не выдержал, нагнулся и стал нежно целовать её пухленькие ровненькие пальчики. Она зашевелилась, сонно сказала: "Я сплю?" – и опять закрыла глаза.
Я поднялся, тихонько предложил ей лечь. Она послушно протянула ноги вдоль дивана, при этом халатик съехал вверх, обнажив ноги, я тотчас поправил его, она сказала: "Угу", – и, положив голову на подушку, повернулась набок.
Выключив телевизор, я присел на полу рядом, положил голову на диван напротив её лица. Как я любил в эту минуту каждую его чёрточку!
Не знаю, сколько это длилось, но стемнело совсем. Я не мог уйти, оставив её в открытом доме. И будить было жалко, и находиться дольше казалось неприличным. Мало ли! Вдруг бабушка пустится меня искать, войдёт, а тут такая картина… Ещё хуже, если появится отец. Интересно, успела она отшить его или это было ещё в проекте?
Я осторожно поднялся, склонился над ней и осторожно поцеловал в губы. Она тут же обвила мою шею и стала целовать меня томно. Я потихоньку прилёг рядом на край. Но она вдруг проснулась.
– А, это ты! Что ты тут делаешь? Зачем ты лёг? – и догадалась: – А-a… Прости. Приснилось. Уже ночь? Который час?
– Мне пора, закройтесь. Вы правда никого сегодня не ждёте?
– Правда. Ни сегодня и никогда. Хватит. Не такая же я… А ты хороший! И не я тебе нужна.
– Откуда вы знаете?
– Знаю, миленький, знаю.
– Как хорошо вы это сказали – миленький! Вы никогда прежде так не говорили!
– Не говорила. А ты взял и моё сердце растопил…
– Перестаньте, или я не знаю, что сейчас с вами сделаю!
– Ничего ты со мной не сделаешь.
– Почему это?
– Потому что всё, что можно было сделать, со мной уже сделали. Ничего больше сделать нельзя. Ничего не осталось. Пропасть одна. Чуешь?
Я едва сглотнул слюну.
– Что?
– Пропасть! Чуешь, слышу, чуешь! Вон как сердечко бьётся! Воро-обушек!
– Прекратите!
– Ну иди, ещё разок поцелую, и ступай, и больше не приходи.
Она обняла и поцеловала меня. Спросила:
– Красивая я?
– Да!
– Только замуж никто не берёт. Этого хоть сейчас всем подавай, а замуж; никто не хочет.
– Как это – никто? А я?
– Ты! Ты глупый ещё… Какой из тебя жених? Ладно, не обижайся, иди.
– Можно, ещё чуть посижу? Тут, на полу, рядом?
– Сидел уже… И сам только что сказал, домой пора. Иди. Я сейчас встану и закроюсь.
– Закройтесь тогда сразу, чтобы я видел.
– Хитришь?
– Нет.
– Ну пойдём.
Но я хитрил. В темноте коридора я опять обнял её и стал жадно целовать. Она почти не сопротивлялась, только шептала: "Что же ты со мной делаешь? Пусти, ну пусти же… Всё, хватит…"
– Только пообещайте.
– Чего?
– Что не прогоните меня завтра. Я без вас умру! Я покончу с собой!
– Этого ещё не хватало! Приходи, коли так. Только ещё больше измаешься. Не видишь разве, чад это?
– Нет! Нет!
И я было вышел на улицу, но тут же опять приоткрыл дверь и сказал:
– Люблю!
– Тише! Вдруг услышат?
– Пусть! Люблю! – сказал я громче, и дверь передо мной с шумом захлопнулась.
И тут, чего никак не ожидал, прямо за калиткой увидел знакомый силуэт. Да, это была она, Mania! Я подошёл, открыл калитку. Mania посмотрела на меня каким-то сочувственно-укоризненным взглядом и, покачав головой, спросила:
– Другое?
Я ничего не ответил и прошёл мимо. Нет, конечно, во мне что-то дрогнуло. Но, думаю, то была не любовь, а жалость.
– Никит!
Я не узнал её голоса, столько в нём было обиды, боли. Я обернулся.
– Что?
– Ничего!
И, развернувшись, она побежала по тускло освещённой улице, в конце которой я увидел ещё три фигуры – Леонида Андреевича, Любы и Веры.
12
Бабушка встретила меня с затаённой обидой, на разговор не шла, на шутки не отвечала. Даже поесть не предложила. Отца дома не было. "Неужели всё пьют?" И хотя было поздно, я позвонил Лапаевым. Трубку опять взяла Варвара Андреевна, сказала: "Весь день похмелялись, теперь дрыхнут. Все нервы мне вымотали".
В некотором смысле я был рад. Во всяком случае, можно было спать спокойно, не надо было никого караулить, ни за кем следить. И всё бы ничего, да застряло перед глазами Машино лицо. Такое жалкое… Я даже поморщился. Постарался об этом не думать. Но то одно, то другое само собой стало всплывать в памяти, бередить.
"Да, но теперь уже действительно всё", – сказал я себе, и другие, более сильные и волнующие воспоминания захватили моё сердце.
В эту ночь со мною опять чуть не случилось "этого"… И опять вся ночь прошла в поисках укромного места.
На этот раз разбудила меня бабушка. От двери окриком. И сразу объявила, чтобы я "сию же минуту" ехал к Лапаевым и "тащил отца домой".
– Завтра Наташа приезжает, а он что творит? Стыд! А ещё профессор!
За завтраком я как бы между прочим поинтересовался, где бабушка вчера была.
– К батюшке Григорью ездили.
– С кем?
– А ты не знаешь с кем?
– Ну и?..
– И, и! Ешь и ступай давай!
– И за что ты на меня взъелась?
– А ты не знаешь?
– Не знаю, – нарочно соврал я.
Она подержала меня под укоризненным взглядом.
– Поел? А теперь ступай и без отца не возвращайся!
– А деньги на такси? Не на общественном же транспорте его в таком состоянии везти?
Она спросила: "Сколь надо?" И, узнав, возмущённо покачала головой: "Креста на них, что ли, нету?" Но пятёрочку с полтинничком всё же вынесла, сунула мне, как попрошайке, и выпроводила за порог с тем же наказом.
Утро было свежее. Улица по-воскресному пуста. Я глянул на соседские окна, сколько было возможно и доставал глаз в огород – никаких признаков жизни. "Спит?" И от одного только воспоминания об этом взволновалось моё сердце.
На трамвайной остановке столкнулся с Леонидом Андреевичем. Он неохотно поздоровался, отводя в сторону глаза, сказал:
– За билетом еду. Уезжать собралась.
Я всё понял и промолчал. Стоять рядом стало неудобно. И я хотел отойти, но Леонид Андреевич вдруг спросил:
– А ты хорошо подумал?
– О чём?
– Зачем тебе эта?..
Меня бросило в жар. Особенно неприятно для самолюбия прозвучало небрежное "эта". Я не знал что ответить и промолчал.
– Смотри, парень, тебе жить… – И он было отошёл, но тотчас вернулся, взволнованно, с обидой в голосе заявил: – Такую девку на какую-то… сучку променять!
– Заткнись!
Он даже опешил.
– Ну-ну!
И обиженно отошёл.