Она даже плакать перестала. Подняла мою горячую голову, пронзительно милыми заплаканными глазами посмотрела на меня долго с нескрываемой любовью и тихо, очень тихо сказала:
– Милый мой мальчик, прости! Простишь?
– Да! Да! Простил уже! Люблю!
Она прижала мою голову к своей груди, стала теребить мои волосы. Это было блаженство! Я готов был умереть.
Но сказка скоро кончилась. Елена Сергеевна наконец очнулась, даже каким-то холодом повеяло от неё.
– Ну всё, всё, хватит! – решительно заявила она. – Посходили с ума и хватит! Пусти.
– Не пушу!
– Да пусти же!
Я посмотрел на неё с укором.
– Вы мне не верите?
Она горько усмехнулась, опять взъерошила мои волосы.
– Верю… Верю всякому зверю, верю коту, верю ежу, а тебе погожу…
– Вы Филиппа Петровича читали?
– Кого? А-a, нет… Учительница у нас так говорила… Пусти.
– Ещё чуть-чуть… капельку… поцелуйте меня? Ну один разочек!
– Нет. Хватит.
– Ну пожа-алуйста!
Она покачала головой, вздохнула и нежно поцеловала меня в губы.
– Всё?
Но у меня опять свихнулись мозги. Я изо всей силы прижался к ней, сказал:
– Выходите за меня!
– Ara, a через пару лет бросишь.
Это было сказано в шутку. Но я нарочно не хотел её понимать.
– Ни за что! Всю жизнь буду любить! Ну чем вам доказать?
– Вот только этого не надо. Не пара мы.
– Почему? – тут же уцепился я за её слова, как за соломинку. – Я даже сейчас вас выше. И ещё подрасту! До двадцати пяти лет вон сколько мне ещё расти! А вы вон какая! Да мне все завидовать станут! А что разница в возрасте, так через пять лет она будет незаметна. Мужчины раньше стареют.
Она слушала мой бред не перебивая, а потом вдруг спросила в лоб:
– А как же Mania?
– Не надо мне никаких Маш! – отрезал я.
Она опять взяла в руки мою голову, сказала:
– Глупенький. Ничего-то ты не понимаешь. Поверь: всё это пройдёт как дым. И, как от дыма, от любви твоей ничего не останется!
– Ну почему, почему, почему?
– Потому что мне уже давно не восемнадцать, а двадцать восемь. И не такая я… не как мой бывший муженёк… Мне чужого счастья таким способом не надо… И вот ещё что… Ты правда меня прости… Да ты уже простил, вижу… Я тебе обещаю. Этого больше не будет… Веришь?
Я понял и доверчиво кивнул, глянув на неё с нескрываемой нежностью и собачьей преданностью. И всё бы, наверное, тем и кончилось, но на этот раз не удержалась она.
– Как ты на меня смотришь! Милый, хороший мой мальчик!
И она опять поцеловала меня. Тут уж я не выдержал, вскочил и, повалив её на диван, стал целовать. Она не сопротивлялась, но и не отвечала взаимностью. А я всё не мог нацеловаться, всё больше и больше сходя с ума. Она, слабо уклоняясь от поцелуев, говорила ненастойчиво: "Ну всё, всё… Хватит, хватит… Пусти. Пусти же. Пожалей ты меня наконец. Не могу я этого… Нет!" Но я не внимал её уговорам. И тогда она столкнула меня на пол, села и, закрыв лицо руками, умоляюще простонала: "Уйди!"
Я поднялся, присел рядом. Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет. Я погладил её волосы.
– Уйди! – простонала она. – Да уйди же!
Голос её испугал меня.
– Ухожу. Всё. Ухожу. Только не гоните меня совсем. Я не перенесу этого. Я не знаю, что с собой сделаю! Не думайте, что у меня так… Если вам это не нравится, разрешите просто быть рядом… как прежде… Вы будете шить, а я буду сидеть и на вас смотреть. Какое же у вас необыкновенно красивое лицо! Я только сейчас понял, что всё время любил только вас!
– Ну хорошо, хорошо… А теперь уходи. Пожалуйста.
– Ухожу… Только разрешите ещё раз, всего один разочек поцеловать вас на прощание?
– Нет! Всё! Хватит! Нацеловались! – возразила она.
Я наставивал:
– Ну всего один раз, всего один только разочек!
И тогда она наконец чмокнула меня.
– Ну вот тебе. Всё?
Я глубоко вздохнул, поцеловал её руку и, поднявшись с дивана, спросил:
– До завтра?
– Да. Но учти, с утра меня не будет. Я уеду.
– Куда?
– Куда надо.
– Тогда до вечера?
Она кивнула. Я вздохнул.
– Мне кажется, я не доживу до вечера!
– Не выдумывай. Ступай.
Дверь за мной тут же была заперта на задвижку. Я глубоко вздохнул, горько улыбнулся и поднял голову к небу. Оно было сплошь усеяно звёздами. После грозы пахло озоном. Не могу объяснить, что чувствовал я в ту минуту. Если это было блаженство, то – мучительное. Но столько сладости, оказывается, несла эта мука! Елену Сергеевну я уже не осуждал. И, наверное, не совру, если скажу, что на самом деле в эту минуту любил её больше всего на свете. И о поступке отца я думал иначе. Горький, но тогда, пожалуй, ещё сладкий опыт был тому причиной. Ну как было против такой прелести устоять?
И вдруг новое, ещё неведомое чувство ревности вспыхнуло во мне.
"Уж не потому ли и выпроводила?.."
Я посмотрел на окна нашей мансарды. Они были уже или ещё темны.
Потихоньку пробравшись в соседскую баню, я сдёрнул с гвоздя халат, поднял шлёпанцы и отправился топить. Шлепанцы утонули сразу, а вот с халатом пришлось помучиться. Не знаю, из какой дряни он был сшит, но воду в себя вбирать не хотел. Тогда я притащил от дома белый кирпич, из теплицы умыкнул кусок шпагата, которым были подвязаны огурцы, кирпич обмотал халатом, увязал и как можно дальше забросил. Когда возбуждавшие ревность предметы были уничтожены, я пошёл назад. Но тут опять и уже в последний раз за этот вечер столкнулся с Еленой Сергеевной.
– Ты чего тут?
– А вы?
– Странный вопрос. Я, кажется, у себя в огороде.
– А он мне тоже теперь не чужой, – ляпнул я. – Так что вы тут забыли? Не в баню, случайно, идёте?
– Теплицу иду закрывать.
– Не ходите. Я закрою. Могу завтра грядки вам прополоть.
– Не надо. Я через неделю съезжаю. Пусть новые хозяева полют.
– Жаль.
– Чего?
– Не будет теперь вас рядом. Но, может, это и к лучшему. Там нас никто не знает, подумают, так и должно быть, – и выплюнул: – Вы хотите ребёночка?
– Дурак!
– А я хочу.
Она покачала головой, как над убогим, вздохнула.
– Ладно, дождусь, когда вы уйдёте, – мало ли чего может случиться – и уберусь восвояси.
– Ну ты и вредина!
– Просто не хочу ни с кем делиться…
Она рассердилась.
– Всё сказал? А теперь убирайся! Вон! – и пренебрежительно обронила: – Жених!..
Меня кто-то ужалил. Изнутри. Я обхватил её, чуть приподнял, но кружить не стал, боясь упасть.
– А невеста – кто?
– Пусти, сумасшедший, увидят!
– Пусть!
– Пусти, говорю! Обижусь!
Я отпустил. Уходя, брякнул:
– Я вас никому не отдам!
За калиткой присел, дождался, когда "предмет наслаждения" окажется в надёжном месте, и пошёл домой. Какое это всё-таки счастье – целоваться! И ещё… Я сегодня чуть было не стал мужчиной… Конечно, и говорить и даже думать об этом стыдно, но у меня же серьёзные намерения… И странно, о Маше я впервые не думал. Что-то такое далёкое грезилось, как из тумана, но уже мной не владело. Я любил, я всем существом желал другую.
Лодки на месте не оказалось. Я даже потёр от удовольствия ладони. "Последим!" Но, глянув на озеро, костра не заметил. "Может, только отчалил?" Походил минут пять. Всё было по-прежнему. И тогда решил зайти домой. Дверь открыла бабушка, явно чем-то недовольная.
– Ну, и где тебя черти носят?
– А может, ангелы, откуда ты знаешь?
– Черти тебя носят, а не ангелы, супостата этакого. Где, спрашиваю, был?
Я для убедительности возбухнул.
– Ну не вредная ли ты старуха? Не прав ли я?
– К этой, что ль… таскался?
– Во-первых, не таскался, а ходил. Еленой Сергеевной её, к вашему сведению, величают.
– Вожжами таких Сергевн величают!
– Плохого же ты мнения о своей снохе… – плюнул я.
– Чего?
– Ну к внучке…
– Го-осподи! Опять, что ли, тебя отчитывать?
– Саму тебя надо отчитывать!
– И тэтак ты к отцу Григорью завтри поедешь?
– Никуда я не поеду! Наездился! Спаси Христо-ос! И а-анделы небесные! – передразнил я её и гордо удалился, напутствуемый испуганным до смерти: "Свят, Свят, Свят!"
"Да-а, но где отец?"
Я вернулся в кухню, где бабушка сердито гремела посудой.
– Отец где?
Молчание.
– Я, кажется, вопрос задал?
Гром посуды.
– Вы, что ли, оглохли?
Она повернулась, держа в руках глиняную плошку.
– Дать бы тебе по башке, да убить боюсь!
– Ты на вопрос ответишь?
– Не отвечу.
– А лодка куда делась?
– Лёнька забрал!
– А-a!.. А отец?..
– Ты бы не пришел и тебя бы не видала! – покривлялась она.
– Бе-бе-бе-бе-бе, – передразнил я и на этот раз удалился окончательно.
Правда, бабушка ещё не окончательно от меня отвязалась. Пару раз, заглядывая в дверь, угрожающе спрашивала: "Так не поедешь?"
– Не-а! – вредничал я.
Последний раз вся злость досталась двери.
"Так, где же отец? Поди, с Лапаевым да с этим директором учительского дома квасят. Тот выпивоха ещё тот! Но Бог с ним, Бог с ними со всеми! Мне как обустраивать свою жизнь?"
И, представив, что завтра меня опять ждёт, я крепко обнял подушку.