Пробегая в очередной раз мимо двери, я вдруг краем глаза увидела, что в прихожей горит свет, а входная дверь приоткрыта. Я, конечно, рванула туда, как реактивная ракета, и таки налетела на Марину, которая, открыв дверь своими ключами (все-таки я тогда их в куртке, дура, забыла). снимала мое пальто.
Столкнувшись, мы обе, оцепенев, застыли в этой крошечной прихожей. Она в моем полуснятом кожаном осеннем пальто, я в ее старом халате. Не знаю, как она, я-то, собственно, застыла оттого, что мне опять на секунду показалось, что я вижу себя в зеркале, которого, я знала точно, тут нет. И не себя в халате, а себя ту, нарядную Арину, и не в зеркале, а...
Наверное, она испытала нечто похожее. Мы, не отрываясь, несколько минут пялились друг на друга, а потом Марина как-то странно, сдавленно то ли всхлипнула, то ли хихикнула и тихо произнесла:
– Так вот вы какая... Арина... Ведь вы Арина?
Как будто тут еще могли быть какие-то сомнения... Я молча кивнула и, не зная, что дальше сказать, потянула ее за рукав, помогая снять пальто. Она повернулась, и пальто оказалось у меня в руках, положить его было некуда, и я, совершенно не зная, что с ним дальше делать, затеребила его так и этак, и Марина взяла его у меня и водрузила на вешалку. А потом она прошла мимо меня в комнату, и я, как ребенок, пошла за ней, мучительно пытаясь сообразить, с чего же начать разговор.
Она начала его первой. Причем она совсем не была, как я могла того ожидать, разъяренной или даже сердитой, вовсе нет, она была скорее так же, как я, растеряна и испугана. Она села на диван, поглядела на меня снизу вверх и тихо спросила:
– Арина, а вы понимаете, что все-таки с нами произошло?
И я, зажмурившись, как перед прыжком в холодную воду, ей рассказала. Я рассказала ей все-все, с самого начала и даже немножко раньше, потому что я очень боялась, что она не поймет и рассердится, а я и так перед ней виновата. Но она не сердилась и не перебивала меня, а молча слушала, изредка кивая головой. А я, которая никогда никому ничего не говорила и у которой никогда не было близких подруг, все рассказывала и рассказывала, боясь остановиться. И передо мной будто бы снова проходила вся моя прежняя жизнь, а я, будто со стороны, только и могла удивляться ее убогости.
Когда я закончила, Марина только вздохнула:
– Теперь все понятно... А я-то как напугалась...
И, в свою очередь, рассказала мне о своих приключениях в больнице и дома. Но мне было мало, я хотела знать про нее больше, знать все, и я заставила ее рассказать о ее прошлой жизни начиная с самого детства, и она рассказывала, а я, со своей стороны, поражалась – до чего... странно... и скучно... и непохоже...
Марина закончила – посещением зубного врача, – замолчала, глянула на меня снизу исподлобья и задала тот самый вопрос: "Ну и что мы теперь будем делать?"
На который я только и могла, что честно ответить: "Не знаю".
Мы обе помолчали. Потом Марина тихо спросила:
– Ты хочешь вернуться домой?
Странно, это не она, это я должна была бы ее об этом спрашивать, но еще раньше, чем поняла, чем подумала, я уже успела ответить, как выстрелить:
– Нет!
– Ты знаешь, – протянула Марина задумчиво, – я тут поняла, что тоже не очень хочу возвращаться... – И посмотрела на меня виновато. – А знаешь, почему, – заторопилась она, будто испугавшись, что я буду ей возражать, – ты не думай, это не из-за денег, ничего такого, это не важно, а просто... – она запнулась, явно подыскивая слова, – просто у тебя вот есть мама... и Валя... и даже Наташа, они о тебе беспокоятся, а я тут совсем одна, и...
Она окончательно сбилась и замолчала, повесив голову. Мне почему-то стало ужасно ее жалко, я пересела к ней на диван и обняла за плечи. Смешная Марина... Ну как я ей объясню, что я, несмотря на эту толпу народа, все равно совсем одна, даже хуже, чем она сама. Нет, мама, конечно, да, но вот Валя... И кто такая Наташа? Я не сразу поняла, что она имеет в виду домработницу. Но если Марине они нравятся, то, в конце концов, тем лучше. Значит, мы просто обе останемся там, где мы есть. И тут я тоже отчего-то заплакала.
Мы еще долго плакали, разговаривали, смеялись, снова плакали и прочая ерунда. И только потом вспомнили, что если мы меняемся, то есть остаемся, кто где, нам нужно сделать массу всего. Мы должны рассказать друг другу не мысли и чувства, а детали и подробности. У меня-то, к счастью, их не так много, я и так ни с кем не общаюсь, да к тому же у меня амнезия, а вот Марина... У нее работа, а там такое... И учителя, и ученики, целых три класса, а дети, оказывается, такие вредные, все видят, все помнят... В общем, я поняла, что мне этого ни в жизнь не запомнить, и стала записывать. Писала-писала, вся рука отнялась.
И тут Марина глянула в мои записи, и как ахнет!
– Что такое? – испугалась я.
– Да почерк же! Какой у тебя почерк?!
– А что? – Я, конечно, не каллиграф, но у меня вполне нормальный, умеренно корявый быстрый почерк.
– Так ты ж учитель! Ты ж на доске пишешь! Вот смотри.
Маринин почерк был, как в прописи, – гладкие круглые буквы, аккуратные хвостики...
– И ты должна так писать! Это стандарт.
Следующие полчаса я училась писать. Это оказалось даже не так трудно – стандарт и есть стандарт, только очень муторно и медленно, рука то и дело норовила сорваться в привычный галоп. Но в общем Марина осталась довольна.
– Ладно, еще потренируешься и привыкнешь. Это не самое страшное.
– А что самое?
– Самое страшное – это как ты себя с ними будешь вести. Ты не думай, в класс входить – не шутки. Я до сих пор, бывает, после каникул первый раз иду – дух захватывает. Особенно если класс противный. Как мой девятый. Хотя этот еще ничего, вот два года назад был класс – это да. А эти ничего... Хотя, знаешь, подростки, да в таком возрасте переходном... В общем, настроиться надо. Будто там, за дверью, твои враги. Или тигры в клетке, а ты укротитель. Там, конечно, разные приемы есть, нас еще в институте учили...
– Ладно, ты меня заранее не пугай. – Мне уже было страшно, но я крепилась. – Я попробую, а что будет не получаться – тебя спрошу. В крайнем случае, заболею.
– Директриса не любит, когда посреди учебы бюллетень берут. Она вообще у нас такая... Я тебе говорила...
По Марининым словам, директриса выходила не подарок. Впрочем, и завуч тоже. Да и остальные... коллеги. Прямо не школьный коллектив, а банка с пауками. Симпатичным казался только учитель физкультуры, но и это, судя по всему, служило только поводом для лишних напрягов среди сотрудниц. Неужели и у нас в школе было так же? Как это мы не замечали?
В свою очередь я поделилась с Мариной некоторыми особенностями нашего с Валькой взаимного существования. Она, в отличие от меня, почти не удивлялась.
– Я почему-то примерно так и думала. Уходит, приходит... И тебе совсем все равно?
– А что я могу поделать? Скандалить? Я не умею, да и все равно только хуже будет.
– Дело твое. Мне только проще. Но я бы, наверное, реагировала бы как-то. Ты подумай, может, ему тоже обидно, что тебе все равно?
– Марин, ну что за детский сад? Мы оба взрослые люди, почти двадцать лет женаты, если бы ему что-то не нравилось, он бы сказал.
– Тебе виднее, конечно... А знаешь, как я в первый вечер боялась, что он придет и спать ляжет?
Мы обе захихикали, как школьницы. Все-таки здорово, когда есть подруга. Странно, мы с Мариной знакомы, можно сказать, несколько часов, а уже подруги. Или это от сходства?
Не знаю, как Марине, мне совсем не хотелось с ней расставаться. Но она, вдруг глянув на часы, охнула и начала собираться.
– Да подожди, рано еще, время детское.
– Нет, поздно уже, а мне еще доехать, пока автобус придет.
– Какой еще автобус?
– У вас там, от метро. Он редко ходит, я спрашивала.
– Марин, ты сошла с ума. Какой автобус, какое метро? Такси возьмешь.
– Да ну, ты что! Это дорого, бешеные деньги. Я отлично доеду.
– Марин, ты богатая дама! Для тебя это не деньги. Ты вообще не должна знать, где находится метро, тем более автобус! Ты же на машине ездишь. Кстати, у тебя есть права?
– Какие права, ты смеешься?
Я задумалась. Я сама, как Арина, уже совершенно не представляла свою жизнь без машины, но если прав нет... За несколько дней тут не научишься, да и рискованно. По Москве ездить – надо сноровку иметь, тут и действительно можно в аварию угодить...
– Ты тогда скажи, что после аварии боишься садиться за руль. Пусть Валька наймет тебе шофера.
– Не надо мне никакого шофера!
– А как ты ездить будешь?
– Как все люди, на метро!
– Марин, люди на метро не ездят. То есть те люди, которые вокруг тебя. Тогда ты бери такси.
– А деньги?
Снова здорово. Кстати, о деньгах. Я обещала матери, что беру в долг один раз, но Марина – другое дело, это не в долг, это, в конце концов, можно сказать, мои собственные...
– Открой кошелек.
Марина послушно полезла в сумку.
– Сколько там денег?
– Ну, много...
– Сколько?
Она сосчитала. Выходило долларов двести.
– На такси тебе хватит. Хоть до Питера. А кончатся – с карточки снимешь или у Вальки возьмешь. Я, кстати, тоже хотела немного одолжить. Дай половину, а то когда еще зарплата будет... Кстати, когда она будет?
– Она когда и будет, там столько не наберется, – заметила Марина, отсчитывая бумажки.
– А как же ты живешь-то?
– Так и живу. На такси не езжу. Я еще подрабатываю, я ж тебе говорила. Балбеса учу, восемь долларов урок. Но это, Арин, вообще кошмар. В классе трудно, а тут уж...
– Тупой?