Обедали в два часа. Мужчины с аппетитом хлебали деревянными ложками наваристую уху. Геннадий вытащил огромную белоглазую судачиную голову и стал ее разделывать. Кости и шелуху складывал рядом с тарелкой. Уха получилась прозрачной, вкусной. Интересно, что они скажут про судака по-польски?..
Вежливый Николай похвалил второе блюдо. Тут же с похвалами подключился к нему Чебуран, лишь Гена помалкивал. Не оттого, что ему не понравился обед - Снегову всегда все нравилось, аппетит у него был отменный и съедал он за столом больше всех. И потом, Геннадий как-то уронил, что судак - это такая рыба, которую испортить даже неумелой поварихе невозможно.
Завершили обед чаем. Эта привычка Гены заваривать чай прямо в огромном чайнике не нравилась Алисе, но мужчины предпочитали не возиться с маленьким заварным чайником.
- Я слышал, не только песок, а и чай будут выдавать по талонам, - заметил Геннадий. - Мыло пропало, одеколон весь алкоголики выпили… - он бросил взгляд на ухмыляющегося Чебурана. - Может, скоро и хлеб будут выдавать по карточкам, как в войну?
- Куда же все подевалось? - поинтересовалась Алиса.
Николай бросил на нее удивленный взгляд: обычно Алиса в их разговоры за столом не вступала.
- Говорят, все скупают кооперативщики, - продолжал Геннадий. - Денег им девать некуда, вот и скупают все, что на глаза попадется, а население страдает от этого.
- Уж одеколон-то могли бы почаще выбрасывать в магазинах, - вставил Коляндрик.
- Чтобы такие, как ты, его тут же расхватывали, - улыбнулся Николай.
- Магазин-то не близко, - заметил Коляндрик, - Да и хозяин… - он кивнул на Снегова, - валюту редко на руки выдает.
- Расчет, дружище, осенью, когда кроличью продукцию государству сдадим, - сказал Геннадий.
- Цыплята, считай, все у нас подохли, - стал загибать пальцы на руке Чебуран, - Теперь вся надежда на кролей… А вдруг какая эпидемия?
- Типун тебе на язык! - бросил на него сердитый взгляд Геннадий, - Еще накаркаешь!
- Пчелки наши что-то долго путешествуют, - загибал пальцы Коляндрик, - Кругом все цветет, а мы еще ни одной семьи не получили. И ульев нет.
Пчел ждали из Витебска со дня на день. Удобная площадка для них возле старой кузницы была уже приготовлена, обнесена дощатым забором. Геннадий, приезжая в Новгород, звонил в Витебск и там каждый раз клятвенно обещали выслать пакеты с семьями и готовые домики. Но почему-то не высылали. При нынешней-то бесхозяйственной неразберихе никому ни до чего дела не было. Сейчас в такое разноцветье пчелам на полях самое раздолье, а их все нет и нет.
- Помочь помыть посуду? - предложил Николай, когда все поднялись из-за стола. Коляндрик ушел курить на волю, Геннадий предпочитал полежать с полчаса, а Николай где-нибудь пристраивался почитать. Алиса днем не спала, она уходила гулять или купаться. Последнее время пристрастилась утром и вечером удить рыбу с лодки. Один раз поймала полукилограммового леща, а окуней таскала десятками. Мелкую рыбу отпускала, а что покрупнее, приносила в садке. Геннадий солил и закладывал ее в ведро с рассолом, а потом развешивал на чердаке вялиться.
- Если тебе делать нечего… - ответила Алиса.
Посуду мыли в сенях. Геннадий решил расширить помещение и разобрал заднюю стену, однако, когда с озера нахлынули комары, ему пришлось на скорую руку с Чебураном возводить из досок новую стену с большим окном. Помещение стало просторным и светлым. Здесь стояли два стола с электроплитками, холодильник, в углу умывальник, на стене - полки для посуды и чугунов.
В легком штапельном платье поверх купальника, с пышной прической, Алиса ловко орудовала капроновой щеткой, моя тарелки, вилки, ложки. Николай споласкивал посуду в алюминиевой чашке и протирал полотенцем. Длинные черные ресницы девушки взлетали вверх-вниз, тоненькая загорелая шея трогательно выглядывала в разрезе платья. Это Лидия Владимировна перешила ей из своего, наверное, еще довоенного.
Тонкие руки были обнажены до золотистых плеч. Лицо с маленьким крепко сжатым ртом было сосредоточенным, будто она не посуду мыла, а совершала некое таинство.
- Хочешь, прочитаю из Лорки? - вдруг сказала она и, не дожидаясь согласия, с выражением продекламировала:
По вечерам Персей
с тебя срывает цепи,
и ты несешься в горы,
себе изранив ноги.
Тебя не зачаруют
ни плоть моя, ни стон мой,
ни реки, где ты дремлешь
в покое золотистом.
Несколько раз взмахнув ресницами, подняла на него сияющие глаза:
- Нравится?
- Я тебе сейчас тоже почитаю стихи… - Николай повесил полотенце на крючок, принес из комнаты тонкий журнал, привезенный из Ленинграда.
- Я хорошие стихи на память помню, - заметила Алиса. Она усердно надраивала закопченную сковородку. Иногда на ее белый чистый лоб облачной тенью набегала легкая задумчивость. Глаза становились мечтательными, отстраненными.
Полистав журнал, Николай прочел:
Я безумно боюсь золотистого плена
Ваших медно-змеиных волос.
Я влюблен в Ваше тонкое имя - Ирена -
И в следы Ваших слез…
Она взглянула на него, помолчала и уронила:
- Хорошо, что не Акулина… Чьи стихи-то?
- А вот еще, - перевернув несколько страниц, он с выражением прочел:
Что Вы плачете здесь, одинокая, бедная деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?.
Вашу синюю шейку едва прикрывает горжеточка,
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы…
- Это специально для меня? - нахмурившись, кивнула она на журнал. - Кто это написал?
- Александр Вертинский… Когда-то его стихи-песни звучали в Европе и Азии.
- Поэт Печального Образа… - задумчиво проговорила Алиса.
- Хорошо сказано, - заметил Николай.
- Читая дореволюционных поэтов, я пришла к мысли, что раньше писали о том, что чувствовали, а сейчас пишут то, что надо, - продолжала она.
- Не все, - возразил Николай. - Возьми хотя бы Есенина, Рубцова…
- Дай мне журнал, я почитаю, - протянула тонкую руку девушка. Взяла и, больше ни слова не говоря, поднялась к себе наверх.
3
Михаил Федорович стоял у зеркального квадратного окна своего кабинета и смотрел на улицу: напротив здания райкома партии толпились люди с плакатами и лозунгами. На некоторых можно было прочесть: "Освободите старинный дворец для музея!", "Почему вы, партработники, захватили лучшие дворцы в городе?".
Один плакат даже позабавил Лапина. Его держали двое молодых людей в мешковатых брюках и одинаковых безрукавках: "Мир хижинам - война дворцам!". Ишь как повернули лозунг времен Октябрьской революции! И против кого повернули?..
В стране происходило нечто такое, что не укладывалось в голове Лапина, да и его коллеги пребывали в полной растерянности. Семьдесят лет партийно-командная машина катилась по хорошо смазанным рельсам - имеется в виду партаппарат - а с 1986 года ее залихорадило, повело в разные стороны, а сейчас вообще незыблемая махина сошла с рельсов.
Понятно, гласность, демократия, но кто мог догадываться, что в народе накопилось столько ненависти к партии? Партаппаратчика прокатывают на всех выборах, в открытую критикуют самое высокое руководство. Партия стремительно утрачивает свои исконные руководящие права, вроде бы теперь должна сосредоточить все свое внимание на идеологии, но и здесь ее авторитет пал. Почти полностью вышли из-под контроля средства массовой информации. В газетах, по телевидению все, кому не лень, критикуют даже первого секретаря обкома КПСС, не говоря уж о других. Творческие союзы тоже ни во что не ставят партию. Идет полный развал на всех участках. И этот хаос нарастает, ширится. Некоторые партработники всерьез подумывают, как бы уйти на другую работу, нащупывают ходы-выходы, но и тут им ранее послушные коллективы дают от ворот поворот! Два работника обкома КПСС не были выбраны даже на невысокие руководящие должности в издательстве и советском учреждении. Куда же "бедному христьянину" податься?
Некоторые высокие партработники стали ездить не на черных "Волгах", а на серых и белых… И вот пришли к окнам райкома партии и требуют, чтобы освободили дворец. Это что-то неслыханное!
Лапин снова уселся за письменный стол, бросил взгляд на столик с разноцветными телефонами: кому позвонить? В обком? Там ничего вразумительного не посоветуют, мол, думай сам… А что придумать? Освободить дворец? И потом: отдай им дворец, тут же загадят, а райком имеет возможность исторические памятники архитектуры поддерживать в приличном состоянии - и реставраторов всегда можно привлечь, и лучших фасадчиков, ремонтников. В Ленинграде, если и выглядят празднично дворцы и особняки, так как раз те, которые занимают райкомы, райисполкомы. Ему, Лапину, все равно, в каком здании работать, лишь бы зарплату прежнюю платили. Сокращения пока его не коснулись, вроде бы первых секретарей еще не сокращают… Но куда пойти работать? Прежняя специальность безвозвратно утеряна, два десятка лет побыв на руководящей комсомольско-партийной работе, трудно менять профиль. Ведь не он, Лапин, придумал всю эту партийную систему, он, как дисциплинированный коммунист, шел туда, куда его направляла партия… То же самое было и с другими.