- Сука ты! - грубо выругался Никита - Ну и мотай отсюда с этим…
- Если скажешь "водопроводчиком", - положил ему руку на плечо Николай, - я тебе в ухо дам так, что со смеху покатишься!
Никита секунду пристально смотрел ему в глаза, подергал было зажатым, будто в тиски, плечом, потом расслабился и негромко уронил:
- Убери… лапу!
Уланов отпустил его, помахал рукой всей честной компании и, пропустив вперед Алису, пошел к выходу. Она, конечно, забыла снять в прихожей с крючка вешалки свою куртку. Николай сделал это сам. Неотступно следовавший за ним Никита уже в дверях пробурчал:
- Сама ведь позвонила… И адрес мой не нужно было давать чужим.
- Какой же он чужой? - с улыбкой посмотрела на Уланова девушка. - Коля мне, как… брат родной!
- Ну вот, а говорила, у тебя родни не осталось, - хихикнула Алла.
- Не надо, - укоризненно взглянул на нее Ушастик - Не касайся больных мест.
- Я уже выздоровела… - негромко произнесла Алиса. - Почти выздоровела. Прощайте, братцы-кролики!
- Пошли вы!.. - Никита выругался и захлопнул обитую черным дерматином тяжелую дверь.
2
Неожиданно, едва одевшись молодой яркой листвой, в десятых числах мая на Новгородчине буйно зацвели яблони. Уродливые корявые деревца в одно раннее солнечное утро превратились в красавиц-невест в подвенечных бело-розовых нарядах. С восхода солнца до заката неумолчно гудели в яблонях пчелы, белые лепестки усеяли грядки с едва проклюнувшейся нежной зеленью. Непривычные к земным щедротам и изобилию даже пустоцвета местные жители озадаченно толковали, мол, это не к добру. Давно яблони так не цвели.
Алиса Романова радовалась редкостной весенней красоте, часами бродила простоволосая, в резиновых сапожках по окрестностям, не забыла навестить и своих муравьев в березовой рощице. Кто-то из приезжих - местным бы это и в голову не пришло - взял да и воткнул в муравейник кривой сосновый сук. Девушка осторожно извлекла его, заставив мурашей поволноваться, но они быстро успокоились, видно, сук не нужен был им. Через несколько дней от глубокой вмятины на вершине муравейника и следа не осталось. Геннадий и Николай все еще сколачивали клетки для кроликов. Их нужно было сделать больше ста. Дробный стук молотков, визг ножовок разносился окрест. Пока они были в Ленинграде, Геннадий за бутылку нанял тракториста, который распахал у озера с полгектара целины. Приезжал председатель колхоза - кто-то из местных нажаловался, - стал было укорять Геннадия Снегова за самоуправство, но тот сунул ему в нос газету с постановлением Верховного Совета по арендным делам, где было написано, что районные и сельские организации должны всячески помогать арендаторам, а не чинить им препятствия. Озадаченный председатель временно отступил, сел в свою желтую "Ниву" и укатил, а сосед Иван Лукич еще долго пенял Геннадию, что тот "оттяпал" у него кусок луга, на котором он пас корову. Это довольно странно было слышать от сельского жителя! Кругом столько заливных лугов и невспаханных полей, что на сотню коров пастбища хватило бы. Но сосед предпочитал пасти скотину рядом с домом, чтобы ее из окна видно было… Чем больше братья разворачивались, тем сильнее косились на них местные. Семидесятилетний Иван Лукич, бывший колхозный кузнец, поначалу встретивший их приветливо, изменил свое отношение: стал придирчив, сварлив, то стук молотков и тюканье топоров раздражало его, то пастбище "увели" из-под носа, то всех судаков-производителей Геннадий в Гладком повыловил. Отвыкшие от крестьянского труда односельчане ревниво относились к энергичным чужакам, пожаловавшим в их тихое Палкино. Восемь мужчин и женщин, работавших в лесничестве, возвращались к четырем домой и лениво ковырялись в своих огородах. Дома у всех были в запущенном состоянии, на крышах заплатки из рубероида, плетни покосившиеся, а то и вовсе упавшие на землю.
- Палкино - очередная вырождающаяся деревня, каких сотни на Новгородчине, - как-то сказал Геннадий, - Они медленно, но верно умирают… И местные жители, в основном-то старики, уже никогда не вдохнут в них жизнь - вся надежда на городских, приезжих… А они, аборигены, вон как на нас смотрят! Будто мы враги какие. Оккупанты. И что за люди. Ни себе ни другим! Геннадий грешил на Ивана Лукича, дескать, это он подговорил парней из совхоза, чтобы они украли сети. Они же и шины прокололи на его "Запорожце". В заброшенный, с заколоченными окнами и дверями дом, что неподалеку от них, неделю назад приехал из Москвы пенсионер Катушкин Леонтий Владимирович. Несколько дней он, не разгибая спины, выгребал накопившийся мусор из избы, выносил к сараю старую негодную мебель. Нанял двух местных мужиков, чтобы починили протекающую крышу и поставили забор вокруг его участка. Расплачивался водкой, которую захватил из столицы. Каждый день он наведывался к братьям. Присаживался на бревно у сараюшки и заводил длинные разговоры "за жизнь". Крыша снова подтекала, а мужики не хотят устранять брак. Был он среднего роста, белолиц, с заметно выпирающим брюшком. Пегие волосы далеко отступили ото лба, голубоватые, с красными прожилками на белках глаза часто щурились. Маленький нос с бородавкой и толстые, немного обвислые щеки. Леонтий Владимирович каждое утро тщательно брился, первое время надевал потертый, но еще довольно приличный костюм из синего сукна с орденскими колодками, но вскоре облачился в клетчатую ковбойку и зеленые хлопчатобумажные брюки. Так сказать, начальственный вид сменил на обычный, затрапезный. На голову в солнцепек надевал старую соломенную шляпу с выгоревшей лентой.
Катушкину шестьдесят три года, этой весной попал под сокращение в министерстве легкой промышленности. Всю жизнь был на ответственных должностях, дорос до начальника отдела. Мог бы стать и замминистра… Благодарит судьбу, что в свое время не продал старый отцовский дом, теперь вот пригодился! Когда работал в министерстве, летом жил на казенной даче в Подмосковье, а как сократили, так и дачу отобрали. Да сейчас и не у таких, как он, отбирают дачи… Родом Катушкин из Палкино, но наезжал редко, последний раз был на похоронах матери, которая пережила отца на пять лет. Чего ему теперь в столице делать? Жена и дочь с внуком приедут в конце мая, он хочет к их приезду привести дом в божеский вид.
- Умирает деревня, загибается, - говорил Леонтий Владимирович, поглядывая на работающих у клеток братьев, - И такая история по всему Нечерноземью.
- А кто довел село до такого состояния? - оторвался от работы Геннадий. - Вы - начальники! Ни уха ни рыла не соображая в сельском хозяйстве, совали туда нос, указывали, что и когда пахать-сеять…
- Старая песня! - усмехнулся Катушкин, - Об этом теперь только и трубят! Но сейчас-то не указывают, а не сеют - не пашут!
- Десятилетиями отбивали у крестьянина охоту…
- Что же у нас за народ, что терпел все это? - продолжал Леонтий Владимирович. - Привыкли начальству в рот смотреть, не перечить ему… Вот ругают Сталина, уже под Ленина подкапываются, а кто породил "вождя народов"? - Народ! Некоторые и теперь его боготворят. Всю жизнь только и орали "одобрям", а теперь, когда открыли шлюзы гласности, ударились в другую крайность, все теперь "осуждам"!
- Уничтожили в лагерях лучших российских хозяев, придумав им позорную кличку "кулак", отобрали обещанную в семнадцатом большевиками землю, обобрали до нитки русского крестьянина, миллионы уморили голодом, отучили выживших после всего этого дурацкими указами-приказами работать на земле, а теперь посыпаете головы пеплом, мол, дали маху, наворотили горы нелепостей, а в довершение всего еще распродали и разграбили страну! - вставил Николай, - Это все я вычитал в газетах, услышал по телевидению от видных ученых-экономистов. Я и не знаю, как партия отмоется от всего, что от ее имени натворили разные "вожди", "величайшие ленинцы", "архитекторы застоя".
- Я честно работал, - произнес Катушкин, - Мне даже на прощанье в торжественной обстановке цветной телевизор преподнесли.
- Ну и как? - спросил Николай.
- Конечно, я еще мог бы пяток лет поработать…
- Я о телевизоре: работает?
- Странно… - внимательно посмотрел на него Катушкин. - Может, я вам говорил?
- Что говорили? - спросил Николай.
- Он взорвался через две недели и поранил мою жену осколками трубки. Вспыхнула капроновая штора на двери, мы еле погасили.
- Что же мы такие телевизоры выпускаем, которые взрываются? - покачал головой Уланов, - Больше нигде такого нет.
- У нас в Новгороде в этом году четыре штуки взорвались, - прибавил Геннадий.
- Опять виновата партия? - усмехнулся Леонтий Владимирович.
- Система, - ввернул Николай. - У нас на все один хозяин - государство, которое ни за что не отвечает. И даже толком не знает, что у него есть. Античеловеческая, антихозяйственная система.
- Вчера по телевизору выступал политический обозреватель, он сказал, что у нас все хотят получать зарплату и жить, как американцы, - продолжал Геннадий, - Но вот работать, как квалифицированные американские рабочие, никто не хочет, да и не умеет.
- Я не спорю: развал идет по всей стране. Наши рабочие - самые неквалифицированные в мире, наша продукция самая отсталая и низкокачественная, зато мы громче всех кричали семьдесят лет, что у нас все самое лучшее, мы впереди всех в мире.
- В чем-то мы действительно были впереди всех, - сказал Геннадий. - Это в производстве кумача, в количестве министерств и министров и вообще начальников. Сколько их у нас? Восемнадцать или двадцать миллионов?
- Я не считал, - сказал Катушкин. - Одно скажу: паразитических командных должностей у нас, безусловно, много, тут вы правы.