…Ой, что ж это такое с мамой, ведь папа сказал, что ей нельзя вставать с кровати, а она ведет себя так чудно, так странно выглядит, ну ведь не потому же, что Джимми сказал (кстати, очень бодрым тоном):
- Мэйзи меня усибла, мама, мыла в ванноцке и усибла.
- Вруша! Я его не ушибла, он просто скользкий. Папа говорит, тебе нельзя вставать, нельзя. Мама, можно я возьму комбинезончик Джим-Джима? - Подошла поближе, по, видно, хочет убежать. - Ой, мама, что с тобой?
- Ничего, Мэйзи. - Анна опустилась на колени рядом с дочкой, чтобы ее успокоить, улыбнулась вымученной улыбкой. - Мне нужно кое-что… - у нее сдавило горло, - кое-что сделать.
- Что сделать, мама?
- Я не знаю. - Анна все тискает в руках комбинезон. - Я не знаю.
Когда Джим пришел с работы, Анна сидела на заднем крыльце, а Уилл под ее наблюдением мотыжил заросший сорняками двор.
- Кто это разрешил тебе встать с постели? - ласково сказал он, подходя к Анне. - Забыла, что тебе велено - на все начхать и лежать?
Анна стиснула зубы, сжала кулаки, съежилась и глубже спряталась в сумрачном полумраке крылечка.
- Так тебе, значит, полегчало, моя голубка? Пойдем в дом. - Он нерешительно притронулся к плечу Анны. - Ты нас научишь, как приготовить ужин повкусней. Ну, пойдем, Анна, ребята ждут.
- Ждут? Вот так они однажды будут ждать, а ужина-то не дождутся. Тебе это не приходило в голову? Мы собираемся вскопать огород, который ты нам обещал когда-то, да так и не удосужился взяться за дело, вот почему мне пришлось встать с постели. И я опять буду брать на дом стирку, если мне ее удастся раздобыть… Сам ступай в дом.
- Не надо сердить меня, Анна… - И просительно - Ты так хворала. Сама знаешь, тебе еще рано вставать.
- Ах, мне рано вставать? - Она вскочила. - Рано, значит? Пусть все грязью зарастет, пусть дети носятся как оглашенные, оборванные, грязные, пусть я не зарабатываю ни цента, главное - лежать! Не прикасайся ко мне! А кто же будет стряпать, убирать, смотреть за детьми, если я не встану с постели? Слуги? Ну, как же, у нас такие хорошие слуги - мы их наняли на твои большие заработки.
- Хватит, Анна, хватит. Тебе вредно волноваться… Анна, голубка моя, не надо.
- Не заговаривай мне зубы. Кто будет все делать, если я не встану? Кто? Кто будет… смотреть за… - С хрипом втянула в себя воздух. - Кто о них позаботится, если не мы? Кто?
Он пытался ее обнять, успокоить, но ее это только сердило, сердил прерывистый шепот Джима:
- Анна, не надо, прошу…
- Кто? Отвечай… Ах, Джим, - тут голос ее стал жалобным, ноги подкосились, и Джим поспешно ее подхватил. - Дети… - как потерянная повторяла она: - Дети… Что с ними будет? Как их вырастить? Дети, Джим, как же нам быть? Похоже, мы ничем не сможем им помочь в этом проклятом мире.
О, Уилл, в ожесточении размахивающий мотыгой, умчавшийся за целый квартал, чтобы не видеть потрясенного отцовского лица, не слышать лихорадочных слов матери; о, Бен, сперва прижавшийся к коленям матери, а после к коленям отца в тщетной попытке успокоить родителей, а теперь присевший рядом с Мэйзи и задыхающийся от астмы; о, Мэйзи, зажавшая себе уши, чтобы ничего этого не слышать, и выкрикивающая во весь голос песню, чтобы Джимми и Бен тоже ничего не слышали - все в порядке, дети, теперь все утихло.
Все утихло. И наступил покой в доме, где лежит и плачет ваша мама; она не слышит слов: "Завтра я сам вскопаю огород, в получку купим семена. Мы своего добьемся, вот увидишь, не надо так изводиться", слышит только одно - Джим старается ее утешить. А теперь он прилег с ней рядом, гладит и целует ей голову и безмолвно повторяет старые клятвы, все те же давнишние клятвы, которые жизнь не позволит ему выполнить.
VII
Все то время, когда Джим работал (под землей, где капающая сверху вода алмазами поблескивает в волосах, стекает струйками за шею, с веселым звоном шлепается на брезентовую накидку - ни куртки, ни сапог он не носит, лишний доллар в неделю, ведь так, а на доллар можно купить прописанный доктором прикорм для малышки, так ведь?..), все это время у него теснило и сжимало грудь при воспоминании о заданных тогда Анной вопросах, и из этой муки робко и печально прорывались огонечки нежности.
Работа кончена, и он бежит, не чуя под собою ног, скорей, скорей домой, гонимый безотчетным страхом, распахивает дверь и здоровается, словно всхлипывает от радости, когда видит, что все, кажется, без перемен.
Анна, исхудавшая, не понимающая, почему ее тело так быстро устает и дрожит, как оголенный нерв; сама себя не узнающая Анна. Вот только что она была сильная и умелая, как прежде, а через секунду - бестолковая, нервозная, растерянная, раздражительная. Ни с чем не управляется, все валится из рук, все идет как попало. Малейшее усилие ее изматывает; для нее теперь все - усилие.
И глядя на нее, такую, замученный Джим спрашивает:
- Тебе помочь?
Иногда она вообще не отвечает, иногда говорит:
- Ты и без того устал. Иди садись, чего уж.
Но однажды сорвалась:
- Если сам не видишь, что нужно сделать, то и спрашивать незачем. Понял? Незачем спрашивать.
И еще однажды, совершенно ледяным тоном:
- Что там спрашивать, сядь себе и сиди, как всегда рассиживался. - И добавила: - Один раз только сделал исключение, зимой на ферме, когда я была беременна. Да и то ненадолго.
Сейчас, когда она начала поправляться, Анна время от времени просила его выпроводить на улицу детей, или отругать их, или отвлечь.
- С ними тут рехнуться можно. Что в них вселилось, не пойму. Похоже, сам черт.
Бен все время хнычет или ластится к матери, ходит за ней по пятам, одолевает вопросами. Пойди во двор, гонит она его, пойди во двор, поиграй. Ну-ка! Но он жмется к дверям кухни, а играет он только с Джефом, иногда с Джимми. Джимми сейчас в том возрасте, когда с ребенка глаз нельзя спускать, того и гляди учинит какую-нибудь шкоду. Уилл дерзкий, Мэйзи непослушная… Разве заставишь их помочь по дому, себе дороже (да и жалко их детишки, пусть себе играют, самой глядеть приятно).
С беспокойством наблюдала она, как они носятся, визгливо смеются, играют в какие-то сумасшедшие игры, удирают из дому и пропадают где-то допоздна; раскрасневшиеся, враждебные, возбужденные, скрытные. Жажда ощущений гложет их, жажда нового, их тянет бродить по улицам, заглядывать в витрины, шнырять по мусорной свалке среди разрушенных хибар и сорняков. То и дело клянчат центы, которых у нее нет, на лакрицу, шнурки для ботинок, пиратские флажки с черепом и костями, леденцы, фруктовую жвачку; неисчерпаемый источник подобных чудес - лавочка на ближайшем перекрестке; по субботам клянчат пятицентовики на кино. Нет, твердит она им снова и снова, нет у меня денег, слышите, нет… но иногда дает им деньги, отложенные на какую-то покупку.
Рискуя еще больше запустить и без того запущенный дом, она занялась огородом, расчищала от сорняков участок. Во дворе, рядом с корзиной Бесс, теперь стояли лохани и пресс для отжимания белья. Ей бы хотелось и печку где-то рядом пристроить, она готова была стряпать даже на костре. В доме она задыхалась (во дворе - тоже, когда ветер дул со стороны консервного завода), но все же ей хотелось быть во дворе, под безбрежным небом, и вдыхать воздух, не стиснутый стенами и крышей.
Анну ни на миг не покидало охватившее ее в клинике чувство, будто на нее со всех сторон надвигаются враждебные силы. Но она была еще слишком хилой, чтобы с ним бороться. Лишь временами пыталась что-то привести в порядок, что-то наладить в их жизни. Ощущение отрезанности, отрешенности, ощущение, будто что-то прежнее нарушено, а новое робко пробивает себе путь, возникло в ней в те долгие часы, проведенные в непривычной праздности.
Однажды в сумерках, возвратившись домой, Джим увидел, что Анна и Мэйзи все еще отжимают и развешивают белье.
- Пойди в дом, разогрей ужин, Мэйзи, а я тем временем тут все закончу, - сказала Анна, заметив его. И добавила бодрым тоном: - Нынче взяла на дом первую стирку.
- Вижу. - В густеющей полутьме он тихонько опустился на ступеньку крылечка, с горечью сказал: - У тебя еще не хватает сил, чтобы свою семью обстирать да домашние дела поделать, не то что на других работать.
- Причем тут мои силы и какие-то домашние дела? - спросила Анна и продолжала развешивать белье, оставшееся в корзине; с другой веревки сняла высохшие блузки, рубашки, платья.
- Я говорю, у тебя еще не хватает сил, чтобы в собственном доме управиться. У нас сроду этакого беспорядка не было.
- Доллар за каждую стирку… - И мечтательно: - А красиво там за речкой, верно? Туман поднимается, словно белье полощется на ветру. Белое-белое.
- Ты что, снова слечь задумала, мало я с тобой намучился? Выбрось это из головы - на дом стирку брать. Справимся. Мы с голоду пока еще не помираем.
Анна повернулась к мужу, и в сумерках ее лицо показалось ему то ли огорченным, то ли злым, но ее голос прозвучал робко:
- Я помогаю как умею, Джим. - Она подошла к крыльцу, держа в руках корзину, и села на ступеньку рядом с мужем. - Хорошо немножко посидеть так, да? Видно, ты сегодня здорово намучился. - Анна тщательно расправила и скатала жгутами белье, потом разложила на дне корзины.
- Как у тебя красиво получилось, - сказал Бен, вынырнув из темноты. - Ты подсолнечник сделала, да? А можно я попробую, чтобы дерево с ветками?
- Тронь только грязными руками стираное белье - и ты в жизни больше ни до чего не дотронешься. Ты когда в последний раз умывался?