* * *
Наша семейная легенда гласит: папа не позволил маме отказать ему. Не помешали ни разница в возрасте, ни прочие бесчисленные аргументы. Рождество они встречали вдвоём, а как только папе исполнилось восемнадцать, они поженились.
А теперь, по традиции нашей семьи, пятый тост всегда поднимает мама. И всегда пьёт за папу и за нас с Ленкой тоже. Скоро, я думаю, ещё внуков начнёт поминать…
Жвачный человечек
Препод был забавный: маленький, сутулый, в обтрёпанном пиджачке, вечно обсыпанном перхотью. Свой предмет – высшую математику – он читал вяло и занудно. Казалось, его совсем не интересует внимание студентов, однако в аудитории стояла тишина, только ручки поскрипывали, да время от времени жалобные вздохи раздавались. Знающие старшекурсники объяснили уже, что ежегодно два-три студента из-за этого вот безобидного на вид дядечки вылетают из института…
Саша изо всех сил старалась вникнуть в суть объясняемого материала, трясла недовольно своей рыжей гривой, но интегралы у неё в тетради упорно превращались в пляшущих человечков, корчащих страшные рожицы. Она закрашивала рожицы чернилами, но они появлялись вновь неведомо откуда. Наконец она зевнула, пообещала себе, что перексерит эту лекцию у Машки и, подперев рукой щеку, занялась любимым занятием – разглядыванием однокурсников.
А посмотреть, кстати говоря, было на что: только на первый взгляд казалось, что все записывают лекцию. На самом деле Женька с Юркой режутся в "Феодала", Маринка отправляет кому-то эсэмэску, а Лёшка… хм, Лёшка опять что-то выцарапывает рукой с внутренней стороны парты. Саша не первый раз уже замечала за ним эту странную особенность! Приглядевшись, она слегка сморщила носик: "Фу, как негигиенично!". Лёшка старательно расколупывал пальцами левой руки залежи жевательной резинки (правой он старательно писал лекцию) и скатывал из них шарик. По мере разработки месторождения шарик становился всё больше и больше, потом переместился на другой конец парты, на нём появились глазки-точечки, нос-черточка, и большой улыбающийся рот. Жвачный человечек.
Удивившись, Саша начала наблюдать за Лёшкой и на других парах. Тот всё время садился в разные места, но после его ухода можно было совершенно точно определить, где он сидел: на уголке его парты всегда обитал человечек.
…Вообще Лешка ей не то чтобы не нравился, просто… не мужик. Она так всегда делила мужчин: "мужик" или "не мужик". Определить просто: мужик сказал – мужик сделал. Может и не умён особо, да надёжен. Не обязательно "тупой, упорный", как смеялись над всеми, кто поступал в Горный, но обязательно сильный, с характером. Ну вот Яшка, например, – яркий представитель: такой, если надо, и в тайге не пропадёт, и водку стаканами пить будет, и грязной работы не побоится… А Лёшка… ну мальчик ещё: светленький такой, с кудряшками, глазки голубенькие, мечтательные. И сложеньице у него хиленькое – ну разве мужик?!! Саша вздохнула, "не мужик" Лёшка где-то в глубине души ей все-таки был симпатичен: и умный, и ухоженный, и с девчонками вежлив всегда… Блин! Чересчур вежлив! В этом всё дело!
* * *
Восемь километров по лесной дороге до карьера – разве ж это расстояние для будущих геологов? Никто не стонал, девчонки даже развеселились, а самые бойкие из них стали петь популярные песенки, остальные подхватили: "Ксюша, Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша…".
Парни не пели – шли немного в сторонке, некоторые ухмылялись. Яшка, который, кстати, в летнюю сессию именно у математика получил "хвост" на осень, был мрачноват – шёл поодаль от других. Саша, воспользовавшись его задумчивостью, подхватила еловую шишку и запустила в его сторону. Промазала, но он заметил. Заулыбался, подмигнул. Потом подобрал и сделал вид, что бросает назад. Саша взвизгнула, кинулась прочь… Яшка за ней. Как-то незаметно они оказались в стороне от дороги, среди деревьев.
Им что-то кричали вслед, но они бежали, бежали…
* * *
…Поцелуи у него оказались вовсе не такими приятными, как она себе представляла. Слишком жадные. Слишком слюнявые. А руки его, вместо того чтобы обнимать, начали быстро-быстро расстегивать пуговицы на её джинсах.
– Эй! Ты чего? – она смотрела недоумённо.
Но лицо у Яшки было красное, перекошенное. А тело остро пахло потом.
Она попыталась наугад ударить его кулаком, но лишь отбила руку: словно об камень. Подумала: "Ну надо же!". И больше не повторяла попытки, лишь изо всех сил сжала ноги, и умоляла: "Не надо! Не надо…".
Тогда Яшка неожиданно сменил тактику: взялся за рубашку. Саша опомниться не успела – осталась в одном только лифчике, который тоже быстро улетел куда-то в кусты. Он тут же начал целовать её соски, а затем кусать – да так больно, что она взвыла:
– Уйди, я не хочу!
И вдруг Яшка быстро отстранился, повернувшись куда-то в сторону. Саша быстро посмотрела туда же и рефлекторно прикрыла обнажённую грудь руками. Там стоял Лёшка и смотрел на них своими огромными глазищами.
В первую секунду ей показалось – Яшка сейчас убежит. Может быть, так бы и случилось, если бы там было несколько однокурсников, но Лешка был один. Осознав это, Яшка чуть расслабился и спросил грубо:
– Чего выпятился? Голую девку не видел никогда? Брысь отсюда!
Теперь Саше показалось, что убежит Лёшка – тот непроизвольно сделал шаг назад. Но она вдруг посмотрела на него так умоляюще, что он остановился.
Остановился и сказал – неуверенным дрожащим голосом, даже чуть заикаясь:
– Я н-не ув-верен, что он-на хочет тут быть голой.
Яшка сверкнул глазами.
Сказал с ухмылкой:
– Он не уверен! А ну-ка п…й отсюда, телёночек. Вали-вали, если не хочешь, чтоб я тебя размазал по полянке.
Лёшка побледнел, но с места не сдвинулся. Сказал тихо, но отчётливо, уже без заикания:
– Пусть она сама скажет, чтоб я ушёл.
И тут Саша, воспользовавшись тем, что Яшка отвлекся, отпрыгнула, подхватила с травы лифчик и рубашку и побежала мимо Лёшки в сторону дороги.
Яшка матюгнулся, бросился было за ней, но споткнулся обо что-то и упал. Вскочив, понял, что уже не догонит, и повернул к Лёшке разъяренное лицо.
* * *
…Я люблю наблюдать за этой парой с задней парты. Она – рыженькая, веснушчатая, смешная. Он – худой, светловолосый, с кудряшками. Между собой они говорят вроде и по-русски, а вроде и не по-русски: какие-то быстрые, им одним понятные слова, обрывки фраз, полунамёки на что-то им одним известное…
Ещё я заметил: во время лекций он выскребает откуда-то из-под парты засохшие жевательные резинки, мнет их в пальцах и передает ей. Рыженькая лепит из них всяких смешных зверьков: к концу пары их обычно уже пять или шесть, а между ними обязательно фигурка, напоминающая снеговика с забавной рожицей. Жвачный человечек.
А ещё я заметил, как она время от времени с нежностью гладит шрам на его щеке: шрам этот очень большой, некрасивый и, на мой взгляд, очень портит его смазливую физиономию. Гладит так, будто это грани драгоценного камня. С любовью гладит. И каждый раз, когда она это делает, произносит одно и то же слово. Слово это она произносит как-то по-особенному, с хрипотцой, будто перцем посыпает горячее мясо.
Как-то раз я расслышал, что это за слово. Она говорит: "Мужик".
Как рождаются рассказы
– Пойми, – убеждал мужик в длинном засаленном свитере, – ты сейчас, сразу, умеешь делать то, чему мы учились по три-четыре года. Да через месяц ты у нас мысли легко будешь читать!
Мыслей через месяц она, конечно, читать не научилась, но достигла такого состояния, что, проходя по длинному общежитскому коридору, могла сказать, в какой комнате какое сейчас настроение, без ошибок угадывала, кто с кем поссорился, и вполне могла, подержавшись за руку человека, внушить ему бесконечное доверие к себе.
Чудесным образом она вытягивала на экзаменах нужные билеты, а если вообще ничего не знала, рассказывала что-нибудь из другого предмета и получала автографы в зачетке. В трамваи и троллейбусы, которые должны были сломаться, она уже не садилась, как впрочем со временем перестала садиться и в неполоманные средства массового передвижения, потому что все эти удивительные способности имели и отрицательную сторону: на нее стали налипать болезни и дурные мысли попутчиков из переполненного транспорта.
А потом вдруг её чувствительность обострилась совсем в иную сторону: заходя в троллейбус, она чуть не падала в обморок, но уже не от дурных мыслей, а – элементарно – от запаха мужских тел. Как-то двое мужчин осторожно вывели её на остановке полуобморочную, смотрели сочувственно. Знали бы они, в чем тут дело, совсем иначе бы смотрели!
"А что, скажите, разве не для того цветок расцветает, чтобы его хотелось понюхать? А? Идиоты!" – думала она.
Впрочем, она была не права. Желающие "понюхать", естественно, нашлись. Была и любовь, и ее окончание, которое едва не стоило седых волос – чуть позже, при здравом размышлении, пришла к выводу, что то, что казалось вселенской бедой, всего лишь история, старая как мир. Стало чуть легче.
Подумалось (опять же при здравом размышлении), что если каждую такую историю переживать подобным образом – не то что поседеешь, а вообще полысеешь, да и нервов никаких не хватит.
Устаканилось все на варианте банальном, но надёжном: Он – влюблен, но не интересен; Она – приходит, готовит ужин, делает с ним секс и крепко спит. Есть в этом своя прелесть… По крайней мере в транспорте – без глобальных ощущений.