5
Большинство из тех, кто учился в больничной школе, вскоре после сеанса разъехались на летние каникулы. Места на какое-то время освободились, и Фурман переселился в более уютную маленькую палату, выходившую окнами в сад. Странно, но появляющиеся новенькие уважительно воспринимали его как одного из местных старожилов. Вообще, эти "летние" психи были куда менее грубыми и агрессивными, чем прежние. Кроме того, в отделении вдруг обнаружилось присутствие множества девушек – видимо, после окончания школьных занятий и исчезновения "нехороших" парней они тоже почувствовали себя свободнее.
Как-то раз, когда Фурман в одиночестве сидел на лавочке во дворе, сонно наслаждаясь горячим сверканием солнца и шелестом деревьев, рядом неожиданно возник Юра и попросил, чтобы Фурман никуда не уходил. Потом Юра без предупреждения подвел к нему маленькую девчоночью компанию, с которой он сам, как выяснилось, уже давно поддерживал тайные приятельские отношения, и предложил познакомиться. Все три девушки, как и Юра, были настоящими старожилами – не чета Фурману. У двух из них – близорукой Оли, приехавшей в Москву из далекого сибирского города и похожей на добрую учительницу младших классов, и тощей импульсивной Лены, говорившей низким хриплым голосом в нос, – была тяжелая форма заикания. Третью девушку – томно-тревожную, молчаливую интеллигентную Женю – терзали какие-то скрытые демоны.
Выбрав момент, они все по очереди проскользнули в сад и ушли в укромное место, где их нельзя было увидеть из окон. Все стали закуривать, и Фурман неожиданно для себя попросил у Юры его гадкую "Приму" – просто за компанию, поскольку затягиваться по-настоящему он не умел. Фурман ждал, что Юра, как инициатор этой тайной сходки, заведет общую беседу, но тот был странно задумчив и неразговорчив. Девушки вежливо пускали дым в сторону, мягко улыбались и со смиренным удовольствием разглядывали цветущую зелень.
Поводом для короткого обмена репликами стала появившаяся из кустов парочка первых дохленьких комариков, которые, нервно уклоняясь от дыма, стали производить вялый разведывательный облет будущих "пищевых ресурсов". Неподалеку на освещенном солнцем пятачке бешено роились разнокалиберные мухи, но и этой темы хватило ненадолго.
Женя с Юрой раньше других докурили свои сигареты и решили, что стоит повторить.
Всем было немного неловко.
Фурман дергался из-за того, что ничего не происходит. Неужели Юра привел их всех в сад без всякой цели, просто чтобы покурить в приятном месте? Наверняка нет – его ведь что-то связывает с этими странными больными девушками. Но тогда почему он такой вялый и скучный? И почему заранее ничего не сказал о своих намерениях? Было уже ясно, что если сейчас оставить всё как есть, то через несколько минут они вот так же молча выйдут из сада, вернутся ко всем остальным и потом, скорее всего, будут только механически улыбаться, узнавая друг друга в лицо в столовой или во дворе. А может, для пациентов отделения, которые и без того травмированы общением с другими людьми, этого как раз достаточно? Ведь каждый из них с трудом пытается заново нарастить здесь свою скорлупу… Постояли вместе, порадовались листочкам, немножко поулыбались – и хорошо. Да и что может произойти? Ни в одну из трех девушек он уже не влюбился. Если только у Юры что-то… Фурман не удержался и заговорил: о своем чувстве сада, об отношениях с собаками, их характерах и о том, что они, являясь взрослыми, опытными и, в общем-то, вполне здравомыслящими существами, сидят взаперти в человеческом сумасшедшем доме, а он сам – выпавший из "нормальной" жизни, "свихнувшийся" и ни на что не годный подросток – приставлен "следить" за ними. Почему все устроено именно так, а не наоборот? Или взять, к примеру, нас с Юрой… Юра на глазах ожил и поддержал остроумную беседу. Девушки пока сохраняли настороженность. Оля и Лена, конечно, не могли вот так сразу включиться в разговор, но они внимательно слушали и растерянно улыбались. Зато Жене явно что-то не нравилось: она недовольно кривила свои длинные мягкие губы, смотрела в сторону и иногда бросала на всех возмущенные взгляды, словно отказываясь верить собственным глазам. Когда Фурман спросил ее, что она обо всем этом думает, Женя, поколебавшись, ответила: она отдает себе отчет в том, что все остальные вряд ли согласятся с ней, но, по ее личному мнению, которое основано на достаточно большом опыте общения с самыми разными людьми, слова и разговоры ничего не могут изменить в жизни. Тем не менее она считает, что быть откровенной опасно, так как люди очень часто потом используют это знание против тебя же. Поэтому она давно уже сделала для себя вывод, что лучше просто молча принимать всё таким, как оно сложилось, даже если это тебя чем-то не устраивает. Вмешиваться же в чужую жизнь и пытаться изменить ее – даже с самыми благими намерениями – это по меньшей мере напрасный труд, а по большому счету… она даже не хочет говорить, что за этим может стоять на самом деле.
Это прозвучало как жесткая отповедь. Все слегка опешили.
Первой очнулась грубовато-импульсивная Лена: она хмыкнула с угрюмым злорадством (направленным, скорее, все-таки в адрес Жени) и отвернулась, закинув за спину свою белую дамскую сумочку, – мол, что ж, все ясно, разговор не получился, можно расходиться. На Юру лучше было не смотреть – так он расстроился. А бедная добрая Оля, покраснев и страшно заикаясь, со слезами на глазах стала защищать от Жени ценности человеческого общения и взаимопомощи. Женя, испугавшись этой атаки, принялась нервно оправдываться, и, чтобы все окончательно не заболели, Фурману пришлось на полную мощность включить свои подзабытые школьные шутовские способности. Через пару минут вся компания истерически хохотала. "Слушайте, вам не кажется, что мы смеемся, как безумные?" – с тревогой спросил Юра. "Так ведь нас пока еще и не выписывают! И вообще, о ком ты больше беспокоишься – о нас или о тех, кто снаружи?.."
Когда они уже собрались уходить, вид у Юры был взволнованный и довольный. Оля подошла к Фурману и тихонько сказала: знаешь, мне говорили, что ты хороший человек, но ты оказался даже лучше, чем я думала, спасибо тебе. Фурман так смутился, что лишь благодаря случайности – он споткнулся о корень и чуть не упал – не задал Оле совершенно бестактный вопрос о ее особых отношениях с Юрой.
Теперь они стали часто бывать в саду впятером. Девчонкам нравилось там курить, а собаки быстро признали за ними статус постоянных гостей и даже разрешали гладить себя. Впрочем, в саду назревали серьезные перемены: там провели генеральную уборку, в которой заставили участвовать всех "ходячих" больных, установили под деревьями кривоватый теннисный стол и очистили спортивную площадку от мусора. Потом БЗ объявил, что начиная с завтрашнего дня в саду в определенные часы смогут гулять все желающие, а собаки в это время будут заперты в клетках.
В первый момент в сад ринулось чуть ли не все отделение. Фурману даже показалось, что сейчас снесут все деревья. Но, поскольку делать там было совершенно нечего (ни о мячах, ни о теннисном инвентаре никто, конечно, не подумал), ажиотаж быстро схлынул, и прежние "хозяева" получили возможность остывать от ревности постепенно.
Однако Юра постоянно находил всё новые поводы для возмущения: то кто-то нарочно дразнил собак, доведя их до истерики; то доброхоты набросали им в загон конфет-тянучек, и Юре пришлось выковыривать их у Рекса из зубов; то в саду обнаружили пустую пивную бутылку… Тем не менее, несмотря на жалобы, решение шефа открыть сад обсуждению не подлежало.
В какой-то из дней, когда ни Юры, ни БЗ не было в отделении, Фурман, как обычно, после обеда выпустил собак гулять, прибрался в загонах и пошел в свою палату на тихий час, собираясь немножко подремать. Он уже начал раздеваться, но тут кто-то ворвался с невероятным известием, что собаки сбежали – калитка в сад оказалась открытой. Торопливо спускаясь на первый этаж, Фурман никак не мог понять, как же это могло случиться, – ведь он своими руками запер ее и потом положил ключ на место. Но, к его ужасу, ключ нашли торчащим в замке…
Дежурные сёстры были в панике. Вдруг выяснилось, что собаки содержатся в детском учреждении незаконно, и если они покусают кого-нибудь на территории больницы, им конец, никто не сможет за них заступиться.
Из-за царившей неразберихи в погоню поначалу рванулась целая толпа возбужденных психов. Их с трудом удалось остановить уже за воротами отделения и заставить повернуть обратно, чудом избежав грандиозного скандала с больничным начальством. Пойти на неофициальное нарушение режима – исключительно под личную ответственность – было разрешено только тем, кого собаки могли послушаться. Таких, кроме Фурмана, оказалось четверо: трое девчонок и доброволец из новеньких – уже взрослый парень с необычным именем Рамиль, который, как подтвердили сестры, года полтора назад лежал в отделении и тогда ухаживал за собаками.
Как оказалось, хитрые твари, в отличие от своих преследователей, прекрасно ориентировались на местности. Выскочив на главную аллею, они, по словам прохожих, целеустремленно побежали ко вторым больничным воротам, расположенным совсем рядом, за стеной отделения. Эти ворота были всегда открыты, и охраны там никакой не было, но ни один из членов экспедиции до этого за них не выходил.
Сразу за воротами разбитая дорога резко повернула и пошла плутать среди каких-то железных ангаров, складов и автомастерских. Со всех сторон слышался злобный лай местных псов, означавший, что чужаки должны были проскочить этот отрезок пути на большой скорости и никуда не сворачивая.
Дальше неожиданно начались огороженные заборами дачные участки с заброшенными и частично разрушенными деревянными домами. Все качали головами: да, чего только в Москве не встретишь. А может, это уже и не Москва?..