"И полилась печальная беседа, слезами теплыми на пыльные цветы…", – ничего на ум не пришло.
– Хотите самый короткий сценарий фильма? – заполнил паузу Федор.
Он цивильно выжал себе уютное местечко у окна.
– Два режиссера – не наши, кажется, одним из них был Феллини.
– Тонино Гуэрра – второй, – вмешалась Джулия.
– Знаете, о чем я?
Остальные молчали – продолжала молчать и Джулия.
– Вспомнил, вы правы. Написал за одну ночь этот Тонино. Женщина смотрит на экран телевизора. Старт ракеты. Идет отсчет времени: 10,9,8,7,6,5,4,3,2,1. Старт. Звонит по телефону: "Приезжай, он улетел!".
– Гуэрра на спор написал, – вспомнил я.
Из уважения к рассказчику мы улыбнулись. Фенечка осталась равнодушной к короткому сценарию – деловито выудила из продуктовых тайников батон.
– Сало пойдет в улет, – плямкнул губами Вениамин, укладывая на кругляш батона строгие кусочки духмяного сала.
Джулия нетерпеливо подрагивала ножкой – интрига затягивалась.
– Обрадуй, дорогой, – обратился ко мне Вениамин, – останутся они живыми после той мясорубки.
– Не лезь, сердешный, пусть повествует по порядку – дорога длинная, – остановила его Фенечка.
– У-у, съем, загрызу, – сгримасничал Вениамин, – осмелела, давно кольца-перстни оберегала?
Сало было съедено без остатка. Федор на удивление масляно предложил мне мое же законное место у окна, сам же метил под бок Джулии. С места в карьер он обжал ей плечи, с деловитостью хозяйственника кликнул проводника.
– А поездной чай, слабо? В подстаканниках – все чин чинарем, как в лучших домах Лондона. Эт-та мы, вроде бы, в мае 41-го едем, – подмигнул он мне.
Проводница не заставила себя долго ждать: в придаток к чаю предложила вафли.
– Будем, будем, догадливая ты наша, – выхватил Федор с серебряного разноса несколько промасленных временем пачек, – не журитесь – мой личный вклад.
Застывшие преградой в наступающей ночи, сплошной стеной стояли кедры. Полустанки пролетали без остановок – их печальные, в густеющей темноте огоньки, мелькали уютными пристанищами путника.
Я старался быть близким в перевоплощении. Наверное, это у меня получалось. К чаю интерес пропал – он остывал не выпитым до конца. Вся наша разноликая компания, с видимыми признаками нетерпения, ожидала следующих действий.
– Так начинается большая любовь, – причитнула Фенечка.
– Да-а, – подхватил Вениамин, – любить – не мелочь по карманам тырить.
Федор помрачнел, в мимике недовольства налитые щечки обвисли грозовыми тучками. Он вмешался с неприсущим ему вызовом, артикуляцией маскируя раздражение:
– Прошу святое не опошлять!
– Давайте жить дружно, котик…, – коснулась Джулия открытой ладошкой спины Федора.
– Не травите душу, давайте же, что их ждет дальше? – жалостливо обратилась она ко мне.
Слушая их, я сделал укор своему предубеждению по оценке "скверного" настоящего и "чудесного" прошлого. В вечном поиске совершенства меняются одни декорации – острые обстоятельства всегда оголяют нашу ранимую русскую суть. А человеческие ценности не пропадают бесследно – они остаются в нас полезными ископаемыми, лишь меняя горизонты залегания. И степень эмоциональности – не что иное, как визитная карточка личности – уровень глянца или матовости ее с разной степенью отражает краски истории.
– Вы как голые на свидание, – брякнул Вениамин.
Я обратил внимание, с каким усилием впились пальцы Джулии в запястье рванувшего с места Федора.
– Вижу! Не дергайся, Федя. Отчего я такой злой? Догадайся. Восемь лет из моей психики лепили кучу дерьма, заметь, я до сих пор в адеквате. Говорит это о силе моего духа? Докажи действием, что и твоя индивидуальность не жалкий продукт идеологии, и ты нечто особенное – для лучшего подхода к твоим ушам. Саморисование все! В отсидке я зря не терял время – почитывал всякие книжки, по психологии в особенности. Американец Дейл Карнеги оказался ближе всех к потребительским чаяниям. Читай, Вася, пока мозг твой не закис от низкопробной подачки… И не трись ты уже, наконец, об Юльку: покуролесит ее, пар выпустит и вернется к "уму". Ты, может быть, и хорош – для кого проще. В этом спектакле роль твоя "реприза в промежутке". Дочка ее за это время дозреет – не придется телепаться между двух зол. Нет там никакого зла. У зла одно единственное лицо – насилие!
Фенечка кряхтнула, резко поднявшись – без тапочек, босой, дотянулась до второй полки.
– Позволь тебя, Вениамиша, чмокнуть, – и она звучно поцеловала оцепеневшего Вениамина в щеку.
…335-й скорый вкатился под фермы конечного вокзала строго по расписанию. Пассажиры растянулись на выход полноводной рекой, обтекая островок нашей поредевшей компании. Вениамин вышел в районе новых нефтепромыслов, Фенечку Филимоновну проводили следующей – на берегу озера Байкал. По пути к нам подсели два молодых парня. Уткнувшись в планшеты, они за всю оставшуюся дорогу не оставили в памяти ни своих имен, ни запомнившихся особенностей. Джулия с Федором не хотели отпускать меня просто восвояси, равно, как и я не мог потерять их в житейской прозаичной сутолоке.
Федор, узнал я сейчас, после тяжелого расставания с женой ехал пересмотреть прошлое к престарелой тете на край земли. Дочь Джулии, не имея строгих правил взаимоотношений, откровенно клеймилась 84-летним "оракулом", поэтому и не приняла его. Логика двух заблудившихся во времени людей мне была понятна. Предположить их будущее со стороны я бы смог, не будь ностальгических особенностей каждого. В этот миг я принимал любую версию счастливого исхода. Возможно, печаль Груши их к чему-то обяжет?!
Чрезвычайным обстоятельством в случае с Грушей стала Отечественная война. В нашем, мирном течении, обстоятельства рождаются иной суровой действительностью – одинаково чуждой существу человека.
Единственный свидетель мог дополнить недостающие страницы повести тех лет. В моих планах оставался визит к оставшемуся в живых донкерману т/к "Вайян Кутюрье".
Попал я в дом к донкерману Паше Гнилицкому, к большому сожалению, слишком поздно. Его дочь, выслушав о цели визита, отчаялась пустить меня к тяжело больному отцу. Немало оказалось и пяти минут. В загоревшихся блеском глазах Паши я успел прочитать больше, чем мог ожидать. Он напрягся последним усилием:
– Грушенька? Она жива?
Пусть простит меня небо – я промолчал.
Через три дня мы проводили в последний путь "Пашку-токи так" – под этим смешным прозвищем остался он в памяти Груни.
…Пришла очередная весна – буйная в этом году.
В долинах дружно цвели сады. С нависающих с двух сторон хребтов, боярышник разбросал дымчато-белые шапки соцветий. Ранний клен сыпал прозеленью отживших лепестков.
В ностальгическом угаре брел по лесной дороге к объекту своего вожделения. На освещаемых полянках, как всегда, в почетном карауле замер бессменный часовой – девясил. Крутой поворот – за ним другой, дальше длинный затяжной подъем. Где-то там, на середине склона, на одном из сыпучих откосов, в благородном поклоне замерла моя груша-дичка. Еще издалека я ужаснулся поникшему стволу: он чернел поперек дороги преградой в мое будущее. Прошлогодняя лианка адамова корня, ласкающая ее ствол, качалась на ветру безжизненным придатком.
От необратимой потери беспорядочно ускорилось сердце. Случайно, совсем рядом на откосе, в глаза бросился гибкий стебелек – им оказался, набирающий силу, однолеток груши-дички.
"Ты виновата, Груня, только не в том, в чем тебя обвинили. Твоя вина стоит за пределами человеческого разума. Ты – герой! Ты любила Родину, как любил ее Сережка Есенин – вы не одни, поэтому она и Великая Россия, "хотя и есть в ней грусти ивовая ржавь".
От печали – до радости
Как ни мала пылинка, и она -
Всегда куда-нибудь устремлена.
Предвыборная пропаганда плакатами и транспарантами на некоторое время оттеснила повседневные рекламные призывы. Подретушированные телевизионные лица с воодушевлением смотрели с высоты виадуков и придорожных щитов, отдав себя воле мудрого народа, пытаясь в решающий момент в кратких метафорах создать, похожий на правду, миф о грядущей счастливой жизни.
Не поверят, но придут: слишком свежа в воспоминании тяжелая тропа безвременья. Придут, чудом сохранившиеся, немногочисленные, доверчивые и сентиментальные, со слабой надеждой, что придется когда-нибудь выбирать не лучшего из худших. Придут с еще более слабой надеждой о светлом будущем, когда на их суд будут представлены честные лица заслуженных деятелей с большим перечнем благовидных заслуг.
А пока навязчивые призывы и изощрения рождают одни противодействия – пусть "пылинки", но в судный день – значимой силы.
Только войдя домой, становишься, да и то на короткое время, пока не засветился экран, ядрышком без назойливой оболочки.
…Скорый поезд "Адлер – Брест" не очень спешил к своей конечной цели – он тянулся через затерявшиеся в горах полустанки, заполняя свою ненасытную утробу, спешащими из отпусков пассажирами. Купе долго оставалось одиноким. Могло сложиться ощущение, что окружающая суета отводится именно отсюда какой-то магической неведомой силой. На последнем полустанке, словно в противовес предубеждению, в проходе раздались оживленные голоса – дверь несмело выдвинулась: в проеме вырос мужчина, по внешнему виду интеллигент с мягкими женственными манерами. За его спиной – она…