Втроём погуляли по Москве, пообедали в кафешке напротив Центрального телеграфа, провели Ёню на поезд. Выбравшись из душного метро, увидели, что на улице довольно сильный дождь и площадь Белорусского вокзала блестит холодным отсветом уныния… Заняв в зале ожидания дубовую эмпээсовскую скамью, торопливо договорились по возможности писать и держать друг друга в курсе…Истекло время, объявили посадку и, обняв друзей, Ёня поднялся в вагон…
- Ну как тебе мой друг? - спросил Сенька Нину, увлекая её в настоянную на поте и человеческих запахах духоту метро.
- Хороший мальчик, неизбалованный…
- Не то что я?
- Ну ты, это отдельная песня… Ты - мой муж. Ты лучше всех. Но ты пока что не видел трудностей и поэтому твое возмужание ещё впереди. А у Ёни - армия. Это, мне кажется, как наждак, сдирает с мужчины всё лишнее и недостойное… Хотя лучше туда не попадать, говорят знающие люди…
Вечером Горбуновский, естественно, поставил бутылку, но это что, так, символическая цена проигрыша. Коллеги благородно добавили ещё по одной…
И с неделю хохмачи гордились своим вызовом застойным московским нравам, как вдруг им рассказали, что видели, как на днях какой–то хмырь, бренча десятком орденов и медалей, залез на оттяжку Крымского моста и с добрый час собирался спрыгнуть, но потом милиции всё же удалось уговорить его не делать глупостей, за которые орденов не дают. Возможно, его привлекут за хулиганство…
Первого сентября Сенька с энтузиазмом взялся за учебу. Побежали плотно набитые лекциями и сидениями в библиотеке дни. Даже не каждый день удавалось повидаться с Ниночкой. Марь Степанна любезно разрешила Сеньке ещё пожить в тёплом углу…
Но скоро безмятежной учёбе и относительно спокойному течению жизни вдруг пришёл конец. 10‑го октября пришли на лекции и узнали, что юридический факультет резко сокращают. Партия решила отречься от сталинских репрессий и в числе других покаянных действий наметила уменьшить карательные органы. Конечно, юрфак, на котором обучалось, с заочниками, десять тысяч человек, невероятно превосходил другие крупные факультеты, например, Нинкин мехмат, где обучалось на пяти курсах всего 400 человек.
Семёна по разнарядке перевели в Московский финансовый институт на учетно–экономический факультет без потери учебного года, то есть с третьего на третий курс. Лучше всего вышло у старшекурсников (4‑й и 5‑й курсы). Им разрешили параллельно заочно закончить и юрфак. Ещё переводили в Плехановский, в Инженерно–экономический, в Экономико–статистический институты. Семён и его друзья бурно возражали, но всё было бесполезно, как плевки против ветра.
Позже отторгнутые поняли, что списки составлялись с подачи кураторов групп. За каждой группой с первого дня учебы был закреплен специальный куратор. Внешне все очень безобидно, просто некая классная дама для решения мелких вопросов. Очень вероятно, что все кураторы работали на КГБ и студентов просто разрабатывали. Поэтому не только разнузданное поведение было причиной, что их не оставили на юрфаке, но и небрежные разговоры по вечерам, насыщенные "негативными" высказываниями в адрес режима…
Плюсом перевода в МФИ стало то, что бывших студентов МГУ университет обязался обеспечить общагой, так что вскоре Семён снова оказался на знакомой Стромынке и смог экономить на оплате угла у Марь Степанны…
На учётно–экономическом факультете МФИ встретил тех двух девиц, Галку Хлопонину и Риту Аросеву, с которыми познакомился в августе 1954‑го при попытке поступить на экономический факультет МГУ. Им тогда тоже не повезло и они перекинулись в финансовый. Как старые знакомые, обрадовались друг другу и стали поддерживать дружеские отношения…
Ноябрь. Муторный многодневный дождь. На лекции в МФИ ходить неохота. Как всегда, встретились с Нинкой у Центрального телеграфа. Она как мокрый некормленый щеночек. Пошли по улице Горького. Зашли в "Срам" (кафе "Марс") при театре имени Ермоловой. Выпили по чашечке кофе и одну булочку с марципаном на двоих. Она пожаловалась, что после исключения из МГУ и выселения из высотки её положение в Москве очень шатко, а возвращаться к тетке в Казань гонор не дает, да и что там, в провинции, делать. Конечно, к её исключению Сенька имеет вроде бы прямое отношение и его долг чего–нибудь предпринять. Да, в общем, Нинок и небезразлична ему.
Судили–рядили, и он предложил сбегать в ЗАГС и оформить брак. Раз у него ещё действует пятилетняя студенческая прописка в Москве, то жена вполне легально может жить при муже. Решено! Расстались до завтра, решив быстро всё оформить, никому ничего не докладывая.
Как и было намечено, встретились с паспортами в карманах. Нина подняла свои "связи" и нашла, что во Фрунзенском райЗАГСе работает подруга подруги. Созвонились. Поэтому им всё оформили за полчаса. Молодожёны поучили свидетельство о браке, и выпили с этой полуподругой бутыль шампанэ. Нина взяла его фамилию. Она теперь Серба, а не Ильнуровская. Другая полуподруга сделала, меняя ей в связи с переменой фамилии паспорт, тоже большое одолжение, не проставив по забывчивости штамп о браке. Таким образом, Нина Александровна Серба оказалась милой незамужней молодой женщиной, что давало ей определенный манёвр и могло пригодиться в будущем.
В конце ноября прошли слухи, что в Венгрии антисоветское восстание, которое утоплено в море крови. Враз зашевелились и венгерские студенты. Одни спешно паковали чемоданы и трезвонили в посольство, пытаясь поскорее уехать, чтобы успеть покрасоваться на баррикадах, другие ходили, понурив головы, но так длилось недолго. Впрочем, это особенно не бросалось в глаза. Хотя однажды утром, придя на лекции, советские студенты установили, что из МГУ и других столичных вузов куда–то одномоментно подевались венгры. Не зря, получается, предусмотрительный Ольгерд Кутафьин долбил в прошлом году венгерский язык. Или ему старшие товарищи подсказали, что знатоки венгерского скоро понадобятся?..
Всю осень вплоть до Нового года Сенька с Нинулей гуляли каждую свободную минуту по Москве. Прекрасно изучили центр. Привыкли ходить в театры. Были и в Большом, и в Вахтанговском, и в имени Моссовета. Но особенно часто захаживали погреться в оперетту. Раза по два–три пересмотрели весь репертуар. Да и как было не любить театр оперетты, в котором восхитительно пела Татьяна Шмыга и волнующе танцевали Ирина Муштакова и Владимир Шишкин… Лучших тогда, вероятно, не водилось и в Париже…
В финансовом институте в конце декабря началась зимняя сессия. Из трёх экзаменов Серба сдал на отлично основы советского гражданского и трудового права и политэкономию проклятого никак не догниющего капитализма, а теорию бухучёта - на "хорошо".
Одно было плохо - они с молодой женой не имели своего интимного угла и слонялись по Москве, как неприкаянные. Нина кантовалась у подруги–москвички в Армянском переулке, а Сенька всё у Марь Степанны… Конечно, если Нина из–за непогоды частенько оставалась ночевать, старушка только радовалась полночному совместному чаепитию, а затем хихиканию и перешёптыванию в молодёжном углу…
Маме написали письмо. Мама ответила очень сухо и формально. Сенька понял, что его самостоятельное решение пришлось ей не по нраву. Мама приехала в начале декабря на один день. В Москве тогда остановиться было проблемой, и она, познакомившись с невесткой, уже вечером уехала в Запорожье. Молодожёны не стали ей ничего объяснять. Они были молоды, наглы и невоспитанны. Что был в своей категоричности неправ, Семён понял лишь спустя много лет…
Уже скоро полгода, как они с Ниной поженились, но никак не могут по–человечески уединиться, то есть снять комнату.
Семёну некогда было заниматься поиском подходящего жилья, а о восстановлении Нины на мехмате теперь речь вообще не заходила. Неотвратимо наступала промозглая московская зима, и жизнь стала невыносимой. Но и у атеистов бывают чудеса.
Вчера вроде что–то наметилось. Семён зашел на юрфак, где ещё недавно учился, и встретил Вальку Кащенко, занудную прыщавую дуру. Однако она всегда постреливала на него глазками и ни с того, ни с сего зачем–то пригласила в гости. Видно, не знала, что Сенька женат, и возжелала закадрить его. Вчера же он вечером к ней на Грановского, за Центральным Телеграфом, сразу же и подвалил. На первом этаже просторная комната с отдельным входом. Короче, по московским меркам - кайф! И сама, без предков, кои уже лет надцать кантуются в Магадане по вербовке и в Москву пока не стремятся. Ещё есть жутко строгая овчарка Эльза.
Короче, Сенька попил чаю с сушками и с лимоном, а на десерт раздавили бутылку принесённого им портвейна десертного Сурож /0,75 л./ и славно побазарили. Вино оказалось тёмно–золотистого цвета и весьма крепким. В букете его чувствовались своеобразные приятные пряные медовые тона. Всё–таки, трехлетняя выдержка. Винкомбинат "Массандра" не подводит советского человека! Под сей классный портвейн перемыли всем на юрфаке косточки.
В конце–концов Валюха поняла, что с Сенькой полный облом и что он действительно закабалён. Семён же (вымирающий тип честного человека) даже паспорт со штампом показал. Она взгрустнула и пожелала ему "долгой–долгой и счастливой–счастливой семейной жизни" и для укрепления семьи пошла на невиданный в Москве шаг - дала на месяц–полтора ключ от своей дачи в Снегирях, это где–то час езды от Москвы в сторону Нового Иерусалима.
А раз уж Валины родители который год работали в Магадане, то в даче зимой никто не жил.
Нинка страшно обрадовалась, и было намечено завтра же заселить буржуйские апартаменты!