Старая тоже думала об Изе, садясь в такси возле кондитерской. "У отца рак", - сказала Иза каким-то странным, холодным голосом, когда месяца три тому назад мать, позвонив ей в Пешт, попросила ее срочно приехать домой, посмотреть отца. Иза мыла руки в ванной, медленно, терпеливо, как привыкла еще студенткой. Мать без сил опустилась на край ванны, в глазах у нее потемнело, она ухватилась за край колонки, чтоб не упасть, но тут же вскочила и выбежала в прихожую: из комнаты донесся голос Винце. "Что вы там прячетесь?" - раздраженно спросил Винце, а она лишь смотрела на него широко раскрытыми глазами, испытывая ужас, с каким, наверное, смотрит человек на разлагающийся труп. Ответить мужу она не смогла: ничего не приходило в голову. Выручила ее Иза: она вошла вслед за матерью и показала свои руки с сильными, белыми пальцами. "Думаете, раз вы хрыч чумазый, так и все вокруг такие?" - сказала она, и исхудавшее лицо Винце сразу засияло. "Хрыч чумазый…" Эти слова выплыли откуда-то из давних времен, когда Иза была еще зареванной девчонкой с распухшим носом. "Некоторые, например, несколько раз в день руки моют, и я тоже, - продолжала Иза. - А вы ступайте-ка в комнату, пока не простыли. Будь у меня такая низкая кислотность, как у вас, я бы помалкивала да ела себе пепсин".
Старая знала, Винце что-то подозревает. С тех пор, как у него появились эти странные, дикие боли и он начал стремительно худеть, он стал подозрительным, прислушивался к разговорам, старался поймать близких врасплох, чтобы уловить какое-нибудь слово, обрывок слова и узнать наконец, что с ним такое, почему он быстро теряет силы и откуда берется та ни на что не похожая, огненная мука, которую он ощущает все чаще и чаще. "Я бы не могла так прикрикнуть на него", - думала старая, даже в отчаянии своем испытывая гордость, что вот Иза - умеет.
- Пошли, мать, прогуляемся в кафе, посидим, выпьем кофе. А вы не пойдете с нами?
Винце улыбался тщеславно, поглядывая на свои тощие, как спички, ноги: ишь, про него еще можно подумать, что он способен ходить в кафе. Он покачал головой, Иза махнула рукой и сказала, что ж, нет так нет, все равно он бы там только на женщин глазел. Подхватив пальто, Иза, как всегда с детских лет, когда уходила из дому, коснулась щекой его красивого, высокого лба. "Смотрите тут, не вздумайте изменять маме, пока нас не будет!" Винце только кивал с лукавым видом; даже глаза его, уже несколько недель неузнаваемые, чужие, настолько чужие, что старая удивлялась только, что это произошло, почему они стали вдруг такими маленькими и в то же время словно более продолговатыми и сумрачными, - даже глаза его вдруг загорелись. Винце обожал Изу, они всегда ласково поддразнивали, поддевали друг друга, разговор их совсем не походил на разговор отца с дочерью. Это был разговор приятелей, разговор брата с сестрой, разговор сообщников - бог знает кого.
В кафе ни мать, ни дочь к заказанному кофе даже не притронулись; они смотрели на запотевшие стаканчики, вертели их в пальцах. Лицо у Изы было совсем белым. "Месяца три проживет, - сказала она. - Антал выпишет ему лекарства. Я оставлю денег, покупай ему все, что он захочет, всякую чепуху. Не вздумай экономить, мать!"
В кафе играла музыка; старой вдруг показалось, будто они с Изой - палачи, которые, сидя здесь за красными занавесями, творят нечто кровожадное. В том, что Винце через три месяца не станет, а она сейчас знает, что его так скоро не станет, - ей виделась какая-то холодная жестокость: будто бы Винце был узником, приговоренным к смерти, и как раз сейчас ей сообщили час его казни. Она не решилась спросить у Изы, не ошибся ли Деккер в диагнозе; Деккер, она знала это от Изы, да и от Антала, был не из тех, кто ошибается. Музыка стала громче, за соседними столиками, глаза в глаза, сидели влюбленные; официантка спросила, не принести ли им взбитых сливок. Иза, опередив мать, кивнула утвердительно.
Сливки были густы и приторны. Неся ложку к кофейной чашке, старая уронила сливки на стол и сконфуженно принялась соскабливать их со скатерти. "Попробуй собраться с силами, - сказала Иза. - Я тебе расскажу сейчас, когда и чего можно ожидать". Сначала старая заставила себя прислушиваться к словам дочери, но потом ей снова вспомнилось, что Винце проживет еще самое большее девяносто дней - и она перестала что-либо понимать, красные занавеси на окнах поплыли перед нею. "Мать, - сказала Иза, - у нас очень мало времени, мы должны поговорить обо всем сейчас!".
Вот так спокойно и серьезно Иза обращалась к ней всегда, когда хотела дать ей какие-то наставления. Старая вдруг почувствовала: сейчас она закричит в голос, сбросит со стола сливки - конечно, ничего такого она не сделала, и сил у нее на это не было, да и не посмела бы она; порыв этот охватил ее на мгновение и тут же прошел - чем-чем, а истеричкой она не была никогда. Она только спросила Изу робко: "Ты-то приедешь домой?" Спросила с мольбой в голосе, про себя в это время бессвязно, торопливо, путано упрашивая бога, чтобы он пожалел ее, внушил Изе: пусть та согласится, будет рядом, не оставляет ее одну с умирающим. Ведь Иза - врач, Иза - их дочь, она всегда и во всем им помогала. Иза напряженно, с усилием глотнула, как будто кофе, который она поднесла наконец ко рту, оказался не жидкостью, а каким-то плотным сгустком, и сказала: "Я не могу".
Мать понимала ее мысли и чувствовала, что дочь права. Даже если бы Иза смогла получить отпуск или хотя бы просто приезжала чаще, чем раньше, Винце это сразу бы насторожило, он стал бы докапываться до причины и в конце концов догадался бы о том, о чем ему никак нельзя было догадываться. Иза всегда приезжала домой в определенный срок, раз в месяц, а сверх того лишь на именины и дни рождения родителей да на годовщину их свадьбы. Конечно же, она не может приехать надолго, старая должна остаться наедине с Винце, наедине с ужасным знанием того, что Винце скоро умрет. И даже твердое обещание Изы, что Антал все время будет рядом, поможет, когда потребуется, - даже это обещание мало что меняло. Антал - не Иза.
У нее полились слезы, она не видела, скорее чувствовала, что на нее смотрят люди, сидящие за соседними столиками. Иза не пыталась ее успокоить - лишь взяла ее руку и держала в своей. И мать судорожно уцепилась за холодные, без колец, пальцы дочери.
Такси бежало меж голых платанов; на улице Шандор большая, вздымаемая ветром афиша приглашала на какой-то вечер с танцами, Антал, сидевший рядом с шофером, оглянулся, услышав ее вздох. Старая не ответила на его взгляд, закашлялась, отвернула голову, стала разглядывать дорогу, ворон, чистящих перья на деревьях. Антал добр с нею, он и к Винце был добр; когда-то они Антала очень любили. Но Антал оставил Изу, и этого нельзя ни забыть, ни простить.
От радиаторов в коридоре клиники несло жаром. Воздух был сух, в нем стойко держался запах тряпок, которыми протирали пол. Привратник сам открыл перед ними дверь лифта, и старая даже в этот страшный час порадовалась про себя: предупредительная улыбка привратника как бы символизировала любовь и внимание одновременно и Изы, и Антала. Ее усадили в маленьком холле, в изгибе коридора; пока Антал ходил за профессором - Деккер работал в клинике последний год, - она вынула из сетки носовые платки, лимоны, потом сложила их обратно. Ей было не по себе от мысли, что сейчас придется обсуждать что-то с чужим человеком; но она взяла себя в руки, понимая, что профессор выйдет к ней не ради нее, даже не ради Винце: клиника выражает свое уважение к Изе.
Где-то в самом дальнем уголке души у старой все еще теплилась надежда, что не все еще кончено. Но когда в коридоре появился Деккер и направился к ней, сетка в ее руке вдруг отяжелела, словно не лимоны лежали в ней, а свинец. Деккер был профессор, и на лице его она прочла окончательный ответ на все свои невысказанные, робкие вопросы.
Позже Иза выспрашивала у матери, что говорил профессор. Старая пыталась собрать в памяти услышанное тогда, но ничего у нее не вышло. Она помнила лишь, что Деккер положил руку ей на плечо; да и этот доброжелательный его жест запечатлелся в памяти потому только, что она тут же стряхнула с себя его руку; душу ее наполнила неистовая горечь и страстная неприязнь к Деккеру; об этом человеке, который в течение трех месяцев делал для Винце все возможное и невозможное, готов был собственную душу отдать, чтобы его спасти, - она думала сейчас как об убийце; и еще она думала: этот профессор - ровесник ее мужу. Так почему же он - здоровый? В дверях палаты она остановилась, не в силах двинуться с места.