- Митя! - по обыкновению уже прямо в ухо рявкнул мне генерал и с напряжением, прорываясь сквозь гул людского моря, весело прокричал: - Обрати внимание на красавицу в сиреневой кофточке, что беседует с очень важным попом - она явно неравнодушна к тебе… будем завидовать.
Он, улыбаясь, подмигнул мне, а я шутя дал ему хорошую затрещину, загодя зная, как радостно удивится Розочка тому, что я уже и с генералами КГБ на дружеской ноге и даже более того, своего рода для них старший брат, не стесняющийся и при свете юпитеров отвешивать им братские оплеухи.
Увидев, что Розочка весело засмеялась, священник осторожно спросил:
- А что теперь скажешь, дочь моя?
- Да никакая я вам не дочь и не была дочерью! - вдруг взбрыкнула Розочка. - Я всегда хотела быть исключительно матерью Розарией Российской, и только!.. Так что прошу вас, святой отец, поосторожней… и никогда не забывайте об этом.
Лицо ее знакомо пошло красными пятнами, но она совладала с собой и, как бы подытоживая, отчеканила по слогам:
- Ни-ко-гда!
Необъяснимый и непонятный гнев Розочки был для меня объяснимым и понятным - она узнала меня и, воочию увидев, как быстро и далеко я пошел… рассердилась в первую очередь на себя, на свою близорукость, что недооценила меня. Считала тюхой-матюхой, не от мира сего считала, а я на поверку вон каков оказался - даю затрещины самим генералам КГБ. А священник? Просто под горячую руку попался…
Я замер - Господи, помоги Розочке, объясни епископу так же, как объяснил мне, высшую справедливость ее поведения! И тут произошло чудо, так часто случающееся среди православных, что в нем даже усматривают некоторые миряне утрату боевитости нашей Церкви. Я говорю о высшей, страдательной любви, дарованной Богом, ради которой, когда она открывается православному, он не замечает ни притеснений, ни унижений, ни грязной хулы в свой адрес. Помните, в "Братьях Карамазовых" отец Зосима на колени упал перед Дмитрием, перед его великими страданиями? Вот точно так же, как бы ни с того ни с сего, святой отец вдруг бухнулся на колени перед Розочкой, чем привел ее в ужасное смущение, - люди кругом, что они подумают?! Не помня себя, кинулась она к священнику, подняла с колен и в смятении сама упала ему на грудь:
- Владыка, простите меня, Христа ради! Я всегда любила, а сейчас пуще прежнего люблю своего ненаглядного Митю, свой лазоревый цветочек, суженный мне самим Господом Богом.
Она задохнулась в безутешных слезах, и я, лежащий на кровати с закинутыми за голову руками, почти физически почувствовал, что и в моих глазах закипают слезы.
- Простите, простите, Владыка, сумасбродную мать Розарию Российскую, что она не захотела быть вашей дочерью! Она любила и вечно будет любить известнейшего поэта современности Митю Слезкина, Петра Первого советской поэзии, но помогите, помогите ей, развейте наконец последние сомнения - как так, чтобы в столь короткий срок?!
- О, раба Божья, будущая мать Розария Российская, вы не хуже моего знаете, что такое сосуд избранный. - Святой отец с величавой медлительностью поднял глаза к небу и как о факте, хотя и удивительном, но давно проверенном, сообщил: - Тс-с, снизошло на Митю.
- Я так и знала! - обрадовалась Розочка. - Сам бы он не смог…
И опять святой отец ласково предостерег:
- Не спеши в суждениях, "ибо, кто имеет, тому будет дано, и будет у него изобилие; а кто не имеет, у того будет взято и то, что имеет…".
Поезд остановился.
- Отличная нервная система, будем завидовать, - многозначительно сказал Проня и, наклонившись ко мне, прошептал: - Поэт-Летописец, задание выполнено. От имени застрельщиков движения "белых носков" вам тайно присваивается самая высокая правительственная награда, которая будет вручена в свой срок.
- Служу нашей Поэзии, - в тон ему прошептал я, и он, приобняв меня, отстранился и по-военному четко отдал честь.
"Ба-а, да это же усатый молодой человек из ДВГ, в котором мне привиделся переодетый морской офицер", - вдруг вспомнил я.
- Товарищ Поэт, моя миссия закончена, вы живы, иностранные спецслужбы потерпели фиаско, до свидания, до скорой встречи в Кремле.
Во вздрагивающем свете непрекращающихся фотовспышек он стал спускаться с вагонной площадки.
- Проня, я узнал тебя! - радостно крикнул ему вдогонку, но он не услышал - дружеские руки подхватили его, и он поплыл над ликующей толпой.
Скандирования, сопровождавшие Проню, "виват Россия, виват Поэт!", с каждой секундой все более и более отдалялись и наконец исчезли в лавине людей, бегущих навстречу поезду.
Я стоял потрясенный и подавленный… Потоки взбудораженных людей в поисках своего кумира проносились мимо меня с утробным ревом. Некоторые из них, задрав голову, нетерпеливо спрашивали:
- Где он, где?!
Боже мой, как глупы люди, сотворившие себе кумира! Я испытывал какое-то мстительное облегчение, что мои читатели-почитатели обознались, спутали меня с генералом КГБ. Ни с того ни с сего вдруг несколько раз призывно взмахнул рукой и закричал им благим матом, указывая в хвост состава:
- Я видел его, там он, там!..
Потом опомнился, неожиданно обнаружив, что у меня обострилось не только внешнее и внутреннее зрение, но и слух.
- О, Владыка, я не о том… то есть я согласна, что снизошло на Митю, что ему помогает Всевышний, но тогда зачем я ему теперь?.. Я думала, что без меня он погибнет, может, умрет даже, но раз Бог его спас, имею ли я моральное право возвращаться к нему? И при этом, как говорится, походя жертвовать своей высокой целью - по сути, матерью Розарией Российской жертвовать?! Вот в чем вопрос, дорогой Владыка.
- Да-а, вопрос каверзный. В былые времена за такие вопросы предавали анафеме, - строго ответил священник.
Скажу откровенно, я искренне посожалел, что ушли былые времена. Оглянитесь, сколько каверзных всяких людишек объявилось среди простого люда, да и среди самих служителей Церкви! Напялят рясы, возьмут в руки вместо хоругви транспаранты и шествуют по Верховным Советам, спускам да взгоркам. Чады народные, возвысились - были избранниками Божьими, стали - городского и сельского населения. Анафеме их всех, анафеме, как в былые достопамятные времена. А еще лучше, как во времена Христа, всенародно побить камнями, чтобы неповадно было мутить честной православный люд.
Я и думать не думал, что моя мысленная филиппика в защиту былых времен будет не только услышана иерархом и Розочкой, но и пагубно скажется на их беседе. Но именно так и произошло.
- Дорогая Индира Ганди! - точно известный генсек, чревом провещал священник. - Вы не только индийская, но и наша матерь.
"При чем тут это, не понимаю?!" - ужаснулся я.
Розочка вспыхнула, глаза сверкнули, она все поняла, но совладала с собой, ехидствуя, заметила:
- Я - госпожа Тэтчер, Тэтчер, включился, га-а?
Священник изумленно поднял глаза к небу и трижды широко и обстоятельно перекрестился. Он не об этом и не так хотел говорить, его целью было склонить Розочку вернуться домой. Он хотел сказать, что Розочке всегда нужно быть рядом с таким замечательным человеком, как Митя Слезкин, и вдруг…
Я остолбенел, застыл, как памятник. А мне надо было не застывать, а как-то исхитриться и все же подать священнику сигнал, чтобы помолчал или помедлил с ответом, но я растерялся, застыл… И тогда со свойственной святым отцам кротостью и в то же время настойчивостью, которая камень точит, он сказал:
- Свобода воли!.. Дорогая Индира Тэтчер, железная леди, мать Розария, твою так!
Я как стоял, так и рухнул в людской поток.
- Где он, где?!
"Затоптали", - подумалось как бы в ответ, и я, как утопающий хватается за соломинку, ухватился за эту второстепенную случайную мысль.
И сразу толпа остановилась, замерла - я увидел Розочку. Горестно прижимая руки к груди и пошатываясь, она невидяще шла в мою сторону.
- Это все она… она, мать Розария Российская, виновата, - угрожающе слышалось со всех сторон. - Это она, она погубила нашего любимого Поэта Митю!..
Вновь мелькнула косвенная мысль, как бы между прочим мелькнула - а ведь и ее, Розочку, сейчас затопчут! Лиха беда - начало…
В страхе очнулся… Что за вздор, что за белиберда?! Вот что такое рукописи из редакционных залежей. Вот что такое счастье без всяких мотиваций. Как бы там ни было, а нескончаемой любви Ефима Ефимовича и Аллы Леопольдовны у меня с Розочкой не получилось.
Глава 19
Моя соседка, которая забрала ружье Двуносого, была одинокой матерью, работала швеей в мастерской индпошива. Когда мы жили с Розочкой, я ее практически не замечал. Знал, что у нее есть сын-дошкольник по имени Артур, которого она водит в круглосуточный садик, - вот почти и всё. Кстати, имя сына запомнилось потому, что однажды я дал ему шоколадную конфету и, как водится, поинтересовался, как его звать. (Знакомство происходило в общественной кухне.) Она подскочила, разъяренно вырвала конфету и бросила в помойное ведро.
- Ему нельзя давать шоколад! - гневно сказала она и, взяв ребенка на руки, резко поправила, что он не Артур, а Артур?.
Зимой и летом одетая в расстегнутую кофту шахматного цвета поверх простенького василькового платья, она не располагала к знакомству. Розочка говорила, что ее муж Гива (мы его не застали) возил из Тбилиси разливное вино и якобы обсчитался всего на пару железнодорожных цистерн, но его все равно посадили. Накануне ареста он всю ночь веселился с дружками, а потом обошел на этаже все комнаты и в каждой со словами "Гива презентует" оставил по бутылке "Ркацители".