А БЫЛ ЛИ ХАЛАТ ВИНОВАТ?
Как водится, при переездах всегда устраивают новоселье. Всей коммуналкой решили мы отметить это знаменательное событие. Наша семья занимала самую большую комнату, и поэтому праздновали у нас. Происходило все по одному и тому же сценарию: радостное собрание гостей, веселое застолье, пение и танцы. Но вот танцы-то и наделали переполох, перессорив нашу еще не сдружившуюся квартиру.
Надо сказать, что переезд дело не только хлопотное и радостное, но и торжественное. К этому случаю моя мать решила сшить себе новое платье. Был куплен шерстяной отрез, и знакомая портниха изобразила очень приличное платье с длинными рукавами и множеством пуговичек. Но этого показалось мало. Она уговорила мать сшить еще и длинный халат из цветастого материала, в котором прилично будет выходить на общественную кухню. Халат тоже получился замечательный. Кроме длины до полу у него были необыкновенные рукава. Они отходили от плечиков в виде крыльев до локтя и при движении развевались. Это было "ужасно" модно. Я думаю, что весь переполох случился именно из-за халата.
Как я говорила, все гости веселились, и дело шло к танцам. Решили раздвинуть столы. Тут на сцене и появился материн халат в первом действии. Она накинула его на платье, чтобы не испачкаться при вынесении грязной посуды на кухню. Халат произвел впечатление.
В нашей квартире, кроме Тонькиной и еще одной семьи, проживала очень странная молодая пара с бабушкой. Все они были чернявые, видимо с юга нашей большой родины. Бабушка была толстой и интеллигентной, дочь – очень молодой и беременной, а ее муж – джигитом лет двадцати пяти, с насыщенными черной краской глазами. Молодого человека звали Романом.
Второе действие при участии халата началось с музыки. Матери моей было тогда около сорока. Прекрасный возраст. Не успела заиграть пластинка, как Роман пригласил нашу мамашу на танец. После уборки стола она все еще оставалась в халате. Мне тогда показалась, что ей очень хочется танцевать в этом замечательном одеянии, выглядевшем, как бальное платье, и она сделала вид, что забыла переодеться.
Все было вполне прилично: под халатом было надето новое шерстяное платье с длинными рукавами и застегнутое до самого горла на множество пуговиц. Мать была вроде бы одета, но впечатление было другое. Халат сам по себе развевался рукавами и длинным подолом в разные стороны.
Роман с матерью танцевали очень складно – со всякими сложными фигурами, как профессиональные танцоры. Они выступали одной танцевальной парой, других просто не нашлось. Остальные гости за всем этим наблюдали.
Несмотря на мой еще юный возраст, я эти выкрутасы отметила и перевела глаза на моего родного папашу, который, сидя за столом, как-то очень грозно ел ножом большущий арбуз и тихо наливался краской. Танцевать он не умел, танцы ненавидел, считая их каким-то пороком, и еще при этом ревновал свою жену к каждому столбу. Столб и тут нашелся.
Я перевела глаза на беременную жену Романа. В противоположность отцу, она не краснела, а чернела лицом. "Добром дело не кончится", – подумала я и оказалась права.
Когда музыка смолкла, заплаканная Лида, хлопнув дверью, выбежала из квартиры. Роман бросился ей вслед. Минут через десять Лида пришла домой с ободранной до крови ногой и рыдала уже в голос. Все подумали, что Роман ее побил. Но это было не так. Она сама упала, налетев на кучу гравия, когда выбегала из подъезда.
Настроение было испорчено. Гости пошли по своим комнатам. Но на этом представление не закончилось. Начиналось третье действие с халатом.
Взбешенный папаша набросился на бедную мать с упреками, что та неприлично одета, припоминая при этом всех ее партнеров по танцам лет за двадцать и пытаясь оторвать рукав злосчастного халата. Мать, отбиваясь от отца и спасая свой замечательный халат, кричала что-то про его слух, неповоротливость и надуманную ревность, которой отец мучает ее все эти двадцать лет.
Для нас с сестрой эти сцены не были новостью. Родители без конца ругались, потом мирились и прожили вместе в общей сложности лет пятьдесят, пытаясь даже несколько раз развестись, но почему-то не разводились.
А вот Романа после того новоселья больше никто не видел. Видимо, эта сцена стала последней каплей в супружеских отношениях молодоженов. Лида родила ребенка и растила его с бабкой. Впрочем, мы скоро поменялись комнатами и переехали в другой подъезд. Но это уже другая история.
ЛЮБЧИК
В нашем классе училась девочка – Таня Любцева, которую все ласково называли Любчик. Однажды мы с удивлением узнали, что в нашей школе завелся какой-то хулиган по фамилии Любчик. Я этого хулигана в глаза не видела, а только слышала о нем. К нам на уроки приходил завуч старших классов и зачитывал всевозможные приказы по школе, в которых описывались художества этого "мальчика". На верхнем этаже нашего дома поселилась мамина знакомая по фамилии Любчик. Вот чьим сыном оказался незнакомый хулиган. Впрочем, на какого-то бандита этот мальчик особенно не был похож. Он всегда здоровался, был даже симпатичным и из дворовых ребят совсем не выделялся. Да из кого было особо выделяться? Из наших двойняшек Саши и Миши, что ли? Они тоже, кстати, получили комнату, только в другом подъезде, на первом этаже.
Свое новоселье двойняшки отметили довольно "оригинальным" способом. В новом доме с первого по третий этаж "заботливые" и неутомимые руки двойняшек загнали в деревянные перила лестницы лезвия бритв и обломали так, чтобы на поверхности торчали только кончики. На первый раз этого было вполне достаточно соседям-новоселам для знакомства с этой семьей.
На таком фоне Любчик казался вполне нормальным. Он жил вдвоем с мамой, очень симпатичной и милой женщиной, которая мне нравилась. Её сына я не боялась, несмотря на его репутацию и возраст. Мы не дружили, просто соседствовали.
От него я узнала, что бывают велосипеды с десятью и больше скоростями. Мама купила ему такой велосипед. Из его окна на всю округу раздавался рок (только у Любчика был в то время магнитофон). Ребята собирались петь у него дома под какую-то особую электрическую гитару. Как сейчас говорят, мама "упаковывала" свое чадо как надо.
Из школы он ушел учиться в художественное училище. Хулиганства как будто прекратились, но тут двор узнал страшную весть – маму Любчика за крупную растрату посадили в тюрьму на восемь лет. Вот, оказывается, откуда брались деньги!
Саша, так звали Любчика, стал жить один. Мать его почему-то все жалели, а ему помогали, чем могли. Он в ту пору дружил с Генкой, жившим напротив через дорогу вдвоем с младшей сестрой. Родители Генки погибли в автокатастрофе, но он сестру в детский дом не отдал. Друзья по несчастью были неразлучны. На что они жили, стало известно позже.
Года через два Сашке пришла пора собираться в армию. Мать из тюрьмы на проводы сына не отпустили. Любчика провожали всем двором: дым стоял коромыслом.
У Любчика к этому времени появилась девушка, но на проводы она прийти не смогла. К часам четырем утра Сашка подбил Генку съездить на машине за подружкой.
Около метро они завели чужую машину, заехали за девушкой и, торопясь к гостям, врезались в почтовую машину, развозившую газеты.
Сашке оторвало голову, девушку отвезли в психушку, Генку посадили. Кроме угона и убийства (погиб и шофер грузовика) его вместе с Любчиком осудили за воровство каких-то ценных металлов из сейфа художественного училища.
Любчика это уже не могло волновать. На третий день всем двором его похоронили. Мать и на этот раз не отпустили на последние проводы. Через много лет она вернулась домой совсем седой старушкой. Ее никто не мог узнать.
ДРУГАЯ КВАРТИРА
После злополучного новоселья мы недолго прожили в той квартире. Сразу же после "праздника" мать перестала разговаривать почти со всеми соседями, а особенно с соседкой за ближайшей стенкой. Что уж она с ней не поделила, я до сих пор не знаю, но ненависть была такой лютой, что пришлось меняться и уезжать в другой подъезд, где, на наше счастье, проживала точно в такой же комнате, семья соседкиной подружки, с радостью согласившаяся с нами поменяться.
Но мы поменяли шило на мыло. В новой квартире у матери появился новый враг, хотя в целом квартира была населена довольно мирными людьми.
"Вражья" семья носила фамилию Тяпкины и состояла из отца с матерью и дочери, почти моей ровесницы, которую звали Раечкой. Не везет мне на подружек с таким именем!
Родители обожали дочку. Когда она была маленькой, какая-то старушка сказала, что у девочки "открытые глазки" и ее следует ото всего оберегать. Вот они и берегли: никуда одну не отпускали, встречали и провожали.
Рая была очень красивой девочкой с голубыми глазами, постоянным нежным румянцем и белокурыми толстыми косами, которые заплетались сложным плетением почти от самого пробора по всей голове.
В нашем дворе в то время было всего три девчонки и масса мальчишек. Но несмотря на этот численный перевес и Раину красоту, у нее никогда не было ни друзей, ни поклонников.
Ребята тогда собирались целыми стаями, и пройти мимо них было страшновато. Но ее никто никогда не задирал и не трогал. Ребята расступались и молча ее пропускали. Она же проходила через них, как нож через масло. Почему это происходило, никто не знал. Её не любили и побаивались. Взгляд у нее был очень тяжелый. Во дворе ее звали просто и грубо: зараза.