Речка уходила за поворот, там были кусты. Когда мы вылезли на берег и побежали вдоль реки по течению, котенка нигде не было видно. Мы решили, что он утонул.
Из руки текла кровь. Мокрые мы вернулись в палату. Руку я перевязала носовым платком, но Галя все говорила, что надо смазать рану йодом, как бы не получилось заражения. Мама у нее работала медсестрой, и Галя относилась ко всему, что связано с медициной, очень серьезно. Она уговорила меня пойти в медпункт.
Вот тут всё и началось. Пришлось во всём признаваться. Врачиха орала, что котенок бешеный и что нужно срочно сделать мне укол. Ребят отправили на поиски животного, а меня посадили в машину и повезли в наро-фоминскую поликлинику, где сделали укол в живот и сказали, что, если котенок не найдется, придется делать еще тридцать девять уколов от бешенства.
Мне было уже всё равно. Мало кто знает, какие болезненные уколы в живот. Но самое страшное было то, что я невзначай "прославилась" на весь лагерь. Кроме как "бешеная", меня уже никто не называл.
Через пять дней котенка нашли. Он был совершенно здоров. Я же все пять дней страдала от уколов, а больше всего – от нездорового (или очень здорового) интереса ко мне. Потом все об этом позабыли, а я помню до сих пор.
КАТОК
Мои отношения со школьной физкультурой всегда были вялотекущие. За отцом особых спортивных достижений тоже не наблюдалось. Единственным любимым снарядом у него был диван. Всё, что произошло в то незабываемое воскресенье, лежит на совести двух наших домашних спортсменок: матери и Ларки.
Зимой все центральные парки Москвы покрывались льдом. Катание на коньках в ту пору было почти единственным из доступных зимних городских развлечений. С лыжами было сложнее: в первую очередь, их нужно было иметь, а во вторую – выезжать за город. Коньки же выдавались напрокат в любом парке культуры, но главным в этом деле было заставить меня с отцом захотеть встать на них. Каким-то чудом мать с сестрой этого добились. В полном составе мы отправились в то чудесное воскресное утро на каток.
Единственная пешеходная дорожка в ЦПКО им. Горького, посыпанная песком, вела к пункту проката, где мы взяли коньки-гаги для всех и железную каталку для отца. На коньках он почти не стоял. Я же держалась на ногах благодаря ручке на отцовой каталке.
Ларку мы потеряли мгновенно. Она вышла из дверей пункта проката и растворилась. Мы с отцом тихо тащились по краю катка, напоминая собой выздоравливающего героя войны на каталке и ухаживающую за ним сестру милосердия. Зато наша мать, заложив за спину одну руку и размахивая другой, описывала вокруг катка один круг за другим. Мы не теряли ее из вида благодаря ярко-зеленым шароварам. Я впервые увидела мать, как говорится, в деле и была поражена ее шустрости. Мне в то время она казалась не очень молодой: ей было уже под сорок. На катке играла музыка, все веселились.
Юность матери прошла под развевающимся флагом "Трудовых Резервов". В то время вся наша необъятная страна была охвачена спортом. В одной детской книжке ищут героя, совершившего подвиг, по статной фигуре и значку ГТО на широкой груди и никак не могут найти, потому что так выглядели тогда все молодые люди. Сейчас бы его отыскали в два счета.
Значок ГТО означал: "Готов к Труду и Обороне". Вот таким человеком была и моя мать. В альпинистской связке она покоряла Памир, летала на планере, прыгала с парашютом, рвала грудью ленточку в конце марафонской дистанции, совершала забеги на лыжне и делала многое другое, нашедшее подтверждение в домашнем архиве в виде грамот, значков, фотографий и газетных вырезок тех лет.
По части спортивных достижений Ларка тоже не отставала от матери. Многие из них были особо зафиксированными. Например, когда сестра училась плавать, засовывая волейбольный мяч под майку с буквой "Д" на груди и доводя себя до полного посинения и изнеможения, мать после множественных угроз сама заходила в воду, фиксировала на Лариной шее полотенце и только так могла вытащить ее из пруда. Буква "Д" на Ларкиной майке означала "ДИНАМО". В ее комплекс ГТО также входили колка дров, прыжки с крыши сарая и раскачивание на макушках деревьев. Многие спортивные достижения сестры были отмечены громадными, непроходящими до самой зимы болячками на коленках.
Но вернемся на каток. Отец сдался первым. Он примерз намертво к каталке. Я с трудом дотолкала ее до пункта проката и усадила отца в тепле пить кофе. Когда его лицо стало розоветь, а губы начали шевелиться, я поняла, что он пытается произнести. Я была с ним солидарна. Мои ноги мало того что не стояли ровно и все время тряслись в коленях, были еще белые в ступнях и синие в пальцах. Я судорожно терла их шерстяными носками, пытаясь впустить кровь, которая была где-то в моем теле еще теплой. Музыка играла, наших нигде не было видно.
Спустя часа два примчалась краснощекая мать узнать, как мы развлекаемся. Мы завыли и стали проситься домой. Ларку искали до вечера. Только сумерки и голод заставили ее появиться на горизонте.
Усталые и хорошо отдохнувшие, мы возвращались домой. Больше такого никогда не повторялось.
ИЗЯ
Первая моя учительница Анна Васильевна почти не оставила у меня никаких особых воспоминаний. Это была очень спокойная, худощавая женщина с железными зубами. Она учила нас четыре года и спокойно передала в руки учительнице математики Марии Васильевне, которая стала нашей классной руководительницей.
Марья, как мы ее звали, говорила, вернее, все время орала на нас пронзительным голосом с каким-то хохлятским местечковым акцентом. Была она, в общем, доброй, но не очень умной женщиной, я не имею в виду математику. С математикой у Марьи было все в порядке.
В нашем классе учился мальчик Изя Резник. С первых дней учебы ребята всячески изводили Изьку. Было все беззлобно, в классе никогда не было отъявленных хулиганов, никто и никогда не причинял ему боли, но для толстого, косоватого и заикающегося Изи эти приставания были мучительными.
Мальчишкам все время хотелось его валтузить, тискать, прижимать ножками стула к стене или, лучше, к доске. Между ножками он крепко застревал, и когда хотел освободиться, то начинал елозить вниз или вбок, а стул неуклонно полз за ним, придерживаемый крепкими руками. Своей спиной Изя частенько вытирал не только стены, но и доску.
Мать Изи прибегала в школу "спасать" мальчика и жаловаться на мучителей. Ничего не помогало. Мне было жалко Изю, особенно когда он отвечал у доски. Застенчивый, и от этого еще больше заикающийся, он раскачивался из стороны в сторону, да так сильно, что казалось: он может упасть прямо на пол.
Однажды наша Марья после очередного посещения Изькиной мамаши, вошла в класс и подняла нас из-за парт. Все решили, что будет очередной разнос, но то, что "отколола" наша учительница, поразило всех до глубины души. Ею было сказано дословно следующее: "С сегодняшнего дня Изю зовут не Изей, а Игорем, фамилия у него теперь не Резник, а Резников. Кто назовет его по-старому, получит двойку по алгебре в четверти". После слов Марьи класс буквально взвыл от хохота.
Бедному "Игорю" житья не стало совсем. Матери пришлось перевести Изю в какую-то другую, спокойную, школу, но где эти спокойные школы находятся, никто не знал.
Мы тогда еще не знали толком ни географии, ни истории. Мы не знали, что полное имя Изи – Израиль. Не знали и того, зачем надо было менять его на Игоря. Тогда никто не мог предположить, что спустя десятилетие страна с одноименным названием станет вдруг для некоторых моих сверстников и одноклассников вожделенной точкой на глобусе.
Мы тогда очень многого не знали. Мы еще только начинали учиться жить.
МОРСКОЙ АКВАРИУМ
Однажды отец принес с работы огромную цилиндрическую банку из стекла высотой сантиметров пятьдесят и такого же диаметра. Он сказал, что один его знакомый подарил ему морской аквариум.
Морской аквариум был не просто банкой, а банкой с красивым гротом, песочком и камушками, но самое главное: к нему прилагались настоящие живые рыбки. Рыбок было шесть: пара вуалехвостов красного цвета, черный вуалехвост, две золотые рыбки и темный сомик. Когда рыбки без остановки плыли вдоль стенки аквариума, им, наверно, казалось, что они находятся на воле, а не в замкнутом пространстве. Я думала, что аквариум, поэтому и назывался морским – без конца и края.
Я была влюблена в своих рыбок, часами наблюдала за ними и, конечно, мечтала бог знает о чем. Мы только переехали в новый дом, друзей там еще не было, хвалиться было некому, а так хотелось.
Постепенно все вошло в свою колею. Радость утихла, появились заботы. Надо было отстаивать воду. Воздушной продувки не было, и воду приходилось часто менять. А когда меняли воду, промывать и сам аквариум, и грот, и камушки, чистить ракушки, а то все могло зарасти зеленой скользкой плесенью.
Рыбки оказались на редкость живучими. Когда вода портилась, они дышали открытыми ртами, поднимаясь на поверхность. Когда корм заканчивался, я иногда кормила их белым хлебом. Ничего с ними не делалось: были здоровыми и веселыми.
Но однажды все закончилось трагически. Отец мой был очень ревнивым. Как-то под Новый год он разругался с матерью и запустил в нее стулом, который угодил прямо в аквариум. Всё разлетелось вдребезги, рыбки оказались на полу. Они бились в осколках и хвое под елкой, а я, рыдая, никак не могла их собрать. Осколки были и от аквариума, и от елочных игрушек, и от зеркала трельяжа, разбитого заодно.
Только одна рыбка серьезно пострадала: осколком стекла была порезана головка, а у черного вуалехвоста чуть поломался плавник. Все остальные были здоровы. Теперь они плавали в тесной трехлитровой банке. Чуть позже их отдали в хорошие руки, а главное – в большой аквариум.