– Теперь-то уж такое не повторится. Невозможно! – говорит она.
– Ирландия входит в пятнадцать стран первых в мире по уровню жизни. Представляешь, только что у меня появилась мысль – хорошо бы родиться в Ирландии! Не тогда, а позже, в мой день рождения.
– А в этот же самый момент какой-то ирландец подумал – хорошо бы родиться в России!
– У всякого действия есть противодействие! Так странно. Зачем Творец создал полярный мир, в котором есть война. Здоровье – и смерть от болезней. Радость и горе, любовь и ненависть. У всего хорошего тотчас же находится дурной противовес. Как левая и правая чашки на весах. Это сделал не Он, кто-то другой? В пику Ему? Тогда почему Он, всемогущий, не воспрепятствовал этому всей своей созидательной мощью?
– Сомневаюсь, – смеётся она, – чтобы у ирландца появилась мысль родиться в России.
Кидает полосатый камешек в ярко-зелёную обнажённость дна.
– В стране четыре миллиона жителей, и за десять лет прирост за счёт эмигрантов более полумиллиона человек! Это о многом говорит. Всё дело в том, что они умеют отдавать, расставаться, не боясь утраты. И возвращается с лихвой. Исподволь я становлюсь патриотом маленького гордого острова, хотя меня никто не принуждает к этому. Меня принудили к эмиграции. Оттуда, где мы встретились с тобой, где у нас родилась дочь. Похоронены близкие люди. Знаешь… Живёшь, живёшь – потом вдруг понимаешь, что случайно оказался в этом месте. Эмигрант, не в своей стране живёшь. И что – тотчас же перейти границу?
Он говорит горячо, понимая, что нечаянно узнал тайну города, лежащего на берегу спокойного залива.
Сейчас.
Фешенебельный, уютный район. И он рад ему, как успешному, хорошему человеку.
Новые постройки просторны, много окон, стекла, интересная архитектура.
Просторные коттеджи. В окнах красивые модели парусников.
Напоминанием мечты.
Настроение поднимается.
Прогулка получилась странной, немного нервной: то они едва успевают проскочить под жёлтый сигнал светофора, то какой-то велосипедист чудом не наехал на них на набережной, а то вдруг вихрем, как из-под земли, пронёсся рядом высоченным двухпалубным кораблём омнибус в зазывном великолепии рекламы, и непроизвольно пришлось отклониться к каменному парапету.
Соль изъязвила поручни, столбы, металл. Море вылизало камни, скруглило выступы и неровности.
Он острым взглядом видит мелочи и воспринимает это как очень личное.
О чём хочется молчать.
Посередине неопрятной лужи отлива маленькая яхта, поставленная на киль, как мелкая монетка на ребро. Дальше остров. Пологий, невысокий.
– Трава и камни пахнут солнцем Приазовья, говорит он задумчиво.
– Двенадцать лет, мы отдыхали в Приазовье каждое лето! – говорит она.
– Помнишь, у Арсения Тарковского…
…На полустанке я вышел. Чугун отдыхал
В крупных шарах маслянистого пара…
Та-та-та…
… Юность моя отошла от меня, и мешок
Сгорбил мне плечи. Ремни развязал я, и хлеб
Солью посыпал, и степь накормил, а седьмой
Долей насытил свою терпеливую плоть.
… И дальше – как же там? Голова… Память дырявая стала, как головка сыра… Да! Вот!
…Снилось мне всё, что случится в грядущем со мной.
Утром очнулся и землю землёю назвал,
Зною подставил ещё неокрепшую грудь…
– Сплошные многоточия, как в любовной записке восьмиклассника! – сетует он. – Знаешь, в чём самая большая трудность, когда учишь другой язык?
– Память подводит.
– Нет. Всё время, постоянно помнишь о родине. Не сочти за пиетет. И думаешь на русском. И пока не поймёшь, где он, твой мир, так и будешь раздваиваться.
– Конечно! Мы же дома общаемся на русском.
– У Василия Шукшина есть мысль о том, что обязательно вернёшься туда, где прожил до семнадцати лет.
– Это участь эмигрантов первой волны.
– Волны моря житейскага! – он делает рукой жест вправо.
Там, впереди, красный конус маяка с белым навершием.
Можно долго смотреть на маяк. И просто молчать.
В этом молчании таится надежда и ожидание хороших перемен.
Воздух плотно унавожен испарениями йода и гниющих водорослей.
– Запах обнажённой морской жизни. Перейодическая таблица моря, – говорит он.
Солнце припекает по-южному, но прохладный ветерок, контрастен.
Садятся на ступеньки. Отдыхают.
– Отлив, кажется, заканчивается. Антракт. Вторая часть симфонии моря, – говорит он.
Пьют минералку. Сперва она. Потом отирает салфеткой губную помаду с маленькой синей бутылочки.
Он пьёт тёплую воду.
Привкус парфюмерный, но он молчит.
– Бываешь наездами, – говорит она, – я всё должна решать сама!
Он кивает головой, о чём-то своём думает.
В шортах, белой майке свежо и жарко одновременно. Его обнажённые руки потемнели. Он чувствует, как царапает шов покрасневшую кожу шеи. Соль растворена в воздухе.
Или ранит шею серебряный нательный крестик, подаренный женой?
Кажется, солнце сжигает вертикальными лучами, фокусируется прямо на них сквозь мощную небесную линзу.
Лёгкий ожог.
Наверху по набережной проносятся велосипедисты. Снизу видны лишь части блестящих колёс, спицы, мелькающие кривошипы ног, коленок. Вкрадчивый шелест шин. Великолепные каски.
Экипировка замечательная, дорогая.
Велосипедистов много. Они снуют водомерками, целыми группами навстречу друг другу.
– Если живёшь на острове – не ропщи на ветер, – говорит он. – В складках улиц и там, где нет ветра, сразу становится душно.
Ему кажется, что всё вокруг подаёт какие-то важные знаки, метки и тотчас отвлекает, смещает, переставляет их.
Сплошные перевёртыши.
Мелкие песчинки попали в мокасины. Он вытряхивает их, даёт короткий отдых босым ногам.
"Долгое ожидание, как злая мозоль на затяжном подъёме", – думает он, а вслух говорит.
– Видеть море и не искупаться, потому что оно холодное, или купаться, зная об этом. Это отражается на характере людей.
– Ирландцы весёлые и общительные. Но и консервативные.
– С работы идут в паб, обмениваются новостями, возвращаются домой. И молчат. При том, что замечательные рассказчики! Столько всемирно известных писателей – Беккет, Свифт, Шоу, Джойс… Уайльд. Талантливые, а прикидываются ленивыми. Открытые. С юмором. Похожи на русских.
– Вечные хлопоты о душе – русское ноу-хау.
Какие-то люди в сапогах, тёмных одеждах усердно ковыряются в иле, извлекают оттуда мелкую добычу, прячут в заскорузлые сумки на плечах. Четверо. Невысокие, похожи на подростков. С трудом переставляют ноги в блестящей трясине ила, вырываются из лоснящейся поверхности опустевшего дна.
Вот один распрямляется. Оказывается, это женщина. Руки в больших красных перчатках. Китаянка? Смотрит вдаль из-под козырька ладони, к чему-то прислушивается.
– Небось, вечером приготовят свою добычу в острой приправе, обжечь глотку, отбить запах гнили, рыбной вони, ила, и подадут в ресторане. Как саранча, подъедают всё что растёт и всё что шевелится.
– Мы все к этому придём, – возражает она.
Несколько раз он бывал в китайских ресторанах, и всегда это заканчивалось неудачно – желудочными расстройствами, лекарствами.
Ему неприятна мысль о китайском ресторане, но он не спорит с женой.
Начинается прилив.
Они сидят на ступеньках. Немного устали, и нет желания вставать, идти.
Сборщиков не видно. Куда-то пропали, словно затаились в толще ила и ждут своего часа.
Кажется странным такое мгновенное исчезновение.
Вода мутная внизу. Вползает на берег, плещется о стену, лобастые камни. Чёрные камни, давно застывшая вулканическая лава.
– Море не любит сора, – говорит он, – старается выкинуть его на берег.
Метров пять – полоса мутной воды, а дальше она сине-зелёная.
Подбирается к ногам вода.
Чудятся тени больших, хищных рыб. Невдалеке. Должно быть, что-то промышляют в придонной мути.
"Здесь мелко даже плоским крокодилам. Впрочем, откуда здесь крокодилы? Глупость!" – думает он вдруг.
На противоположном берегу семенит – собака? Нет – лиса. Он дальнозоркий.
Вода плавно прибывает, захватывает пустынный берег.
Они убегают, поднимаются по ступенькам на набережную.
Он подаёт руку, помогает ей.
– С появлением авто ветер улиц стал другим, – говорит он.
– Что со снами? – спрашивает она. – Ты ведь обещал рассказать.
– И вот – второй сон. Действие происходит там же, в квартире твоего отца. Вхожу. Он волнуется, говорит, только что был здесь институтский товарищ. Виталий вместе с дочерью. В очках, вежливый. Разыскивает тебя, хочет встретиться. Две минутки, как вышел. Я мчусь по лестнице, выбегаю на улицу. Стоит лимузин с российскими номерами. Шикарный, американский "шедевр автопрома", роскошный "Кадиллак" из великолепия шестидесятых. Голливуд! Окна маленькие, плоские, много забавных деталей. Игрушечная ракета. Розовый, необычный цвет. Руль большой, как штурвал корабля. Внутри какие-то блестящие побрякушки. Салон кожаный, красный. Никогда Виталий не был пижоном. Хожу вокруг, удивляюсь – ведь у Виталия сын? Откуда взялась дочь, думаю я. Дима у него, сын!
– Этот сон безобидный. Можно сказать, пустой. К перемене погоды.