Глава шестая
Он проснулся от воя сирены, которая создавала жуткие завихрения звука, словно выло раздираемое на части животное. Под потолком гасли и разгорались светильники, как глаза этого истязаемого животного. Серж привскочил на койке, не понимая, где он находится, чувствуя кошмар этого железного воя, взламывающего кости мозга. И вся дикая явь случившейся с ним беды ворвалась в него с этими миганиями и металлическим воем, от которых кричала каждая клеточка избитого тела.
С кроватей, скидывая черные одеяла, вскакивали тощие полуголые люди. Казалось, что от воя трубы встают из могил мертвецы, оставляя после себя сырые темные ямы. Лица загорались и гасли в мигающем свете. Провалившиеся щеки, клочковатые черные бороды, обезумевшие глаза. Люди толкались у выхода. Были видны сутулые спины с зазубренными лопатками и позвоночниками.
Толкаемый со всех сторон, Серж обнаружил, что вокруг теснятся азиатские и кавказские лица – узбеки, азербайджанцы, таджики, все небритые, некоторые с синеватой щетиной, другие с нечесаными бородами. В туннеле, куда его выдавило, стояли охранники в черных комбинезонах, с автоматами, и среди них яркий, красочный китаец Сен. Бронзовые атлетические мускулы на обнаженном торсе. Малиновая перевязь. Плетка с красной рукояткой. Его лицо казалось каменным, и только в узких веках дрожали глаза, словно пастух пересчитывал валившее мимо стадо. У Сержа при виде плетки взыграли все незажившие раны, и он трусливо спрятал глаза, протискиваясь мимо китайца.
Место, куда они валили всем стадом, был туалет, размешенный в соседнем помещении. Вдоль стены тянулся наклонный бетонированный желоб, желтый и зловонный, у которого мочились люди. Серж с отвращением смотрел на мутный, бегущий в желобе поток, брызги, хлюпанье. Отворачивался, боясь, что эти брызги попадут на лицо.
У другой стены, разделенные низкими стенками, тянулись отхожие места, жуткие в своей обнаженности, с ребристыми опорами для ног, похожими на железные лапти. Люди скрючились, держа обрывки газет. Другие стояли тут же, ожидая очереди. Серж испытывал ужас, унижение, отвращение, которые были страшнее вчерашнего избиения. Среди зловония и мерзких звуков его превращали в животное, подобное другим, которые забыли о своем человеческом прошлом, смирились с тем, что смогут выжить здесь, лишь превратившись в животное. И его сокровенная сущность, спрятанная в самую глубину избитого тела, спряталась еще глубже, чтобы не касаться мерзкого пола и стен, ребристого железа нужников, ядовитого зловония, от которого слезились глаза.
Умывальник являл собой длинное оцинкованное корыто, в которое из нескольких кранов лилась вода. Люди ополаскивали небритые лица, брызгали на волосатые груди, сморкались среди ударявшей в железо воды. Серж, боясь коснуться обступивших его полуголых тел, все же испытал облегчение, подставив ладони воде, которая просачивалась в чудовищное подземелье оттуда, где под солнцем блестели ручьи, голубели озера, падали с неба дожди. Вода была вестницей из другого, чудесного мира, из которого его насильственно вырвали.
Все возвращались в каземат с койками, заправляя тощие одеяла, придавая помещению сходство с военным кладбищем, состоящим из угрюмых одинаковых могил. У Сержа не получалось подоткнуть одеяло под продавленный матрас. Андрей мягко отстранил его и точными солдатскими движениями заправил койку, сначала взбив, а потом расплющив серую подушку без наволочки.
Серж увидел, как один за другим люди опускались на колени, в проходах между кроватями. Сгибались, касаясь лбами грязного пола. Минуту оставались недвижными, выгнув костлявые спины. Разгибались, воздев глаза к потолку, раскрывая ладони, словно ожидали, что сверху снизойдет на них волшебное диво. Вновь припадали к полу.
Маленький худощавый таджик, занимавший койку ярусом ниже под Сержем, молился тут же. Серж потеснился, освобождая место. Видел его тощий затылок, сдвинутые пятки, умоляющее лицо, обращенное вверх, к мутным светильникам. Словно он старался пробиться сквозь толщу бетона, уповая на то, что будет услышан, и невидимая, благая сила придет ему на помощь. По его серому, с тощей бородкой лицу текли слезы.
– Раджаб, за нас помолись, – наклонился к нему Андрей. – Мой-то Бог меня не услышит. Он меня сюда запихнул.
Серж попытался открыть свое сердце молитвенному чувству. Представил золотой купол, увенчанный крестом. Под куполом, на белом столбе колокольни, побежала лучистая надпись. Нинон летела на коньках, оглядываясь счастливым лицом. Поднималась, восхитительная, перламутровая, из душистой пены, окруженная чистым сверканием. Серж почувствовал, как душат его слезы, и отвернулся, чтобы белорус не заметил его несчастного лица.
Все вновь потянулись к выходу. Под надзором охраны, под хищным взглядом китайца нестройно прошагали в отсек, предназначенный для кормления. Рядами стояли замызганные столы и лавки. Каждый, входя, хватал пластмассовую миску и алюминиевую ложку. Садились тесно, раздраженно толкая друг друга. Серж, получив исцарапанную, нечистую, со следами жира миску, втиснулся между белорусом Андреем и таджиком Раджабом, мучительно слушал стуки пластмассы, несвязный гул голосов, чужой язык, в котором угадывалось раздражение, голодное нетерпение.
– Набей живот на весь день, – поучал Сержа белорус. – Кормежка раз в сутки. Добавки не жди. Разве что Сен угостит плеткой. – Его длинноносое, синеглазое лицо с золотистой щетиной выражало веселую злость несмирившегося человека, в котором воля свернулась в тугую спираль, готовую распрямиться со свистом.
– Монахи Тибета обходятся без пищи в течение месяца. – Сидящий напротив Сержа худой, с голым черепом человек насмешливо смотрел на уродливую пластмассовую посуду, гнутую ложку, словно сознавал комичность своего здесь присутствия, которое вызывало в нем не страдание, а иронию. – Есть духовные практики, позволяющие извлекать жизненную энергию прямо из Космоса.
У человека были огромные надбровные дуги, белесые брови, под которыми ярко взирали рыжие солнечные глаза, искавшие среди тусклых стен и измученных лиц что-нибудь привлекательное, впечатляющее.
– Здесь плов нету, шурпа нету, кебаб нету. – Раджаб водил по сторонам печальными большими глазами, словно надеялся увидеть расписное азиатское блюдо с горой стеклянного, окутанного паром плова.
– Уж это точно, баб здесь нету! – хмыкнул Андрей, ободряюще пихнув Раджаба локтем.
Послышалось металлическое громыхание, и в рядах между столами появилась железная тележка, толкаемая двумя бородачами. На тележке стояла огромная алюминиевая кастрюля. Тележка останавливалась. К ней тянулись руки с мисками, и один из бородачей черпал половником содержимое кастрюли и плюхал в миску. Серж, как и все, протянул пластмассовую посудину, почувствовал тяжесть упавшего в миску шматка. Стал всматриваться в густой ком еды, коричнево-желтый, с красными потеками и клейкими зеленоватыми прожилками. Серж различил вареный картофель, волокна мяса, кусок рыбы с торчащими костями, огрызок хлеба, кожицу помидора, ломоть сладкого торта, что-то похожее на сбитые сливки, полуобглоданную мясную косточку. Из липкой массы сочилась смесь бульона и кофе.
Это были объедки с многих столов, сваленных в одну кастрюлю, как это делают в общественных столовых, отправляя питательные остатки на ферму для откорма свиней. Серж, вдыхая сладко-кислый, исходящий от еды запах, видя торт с остатками крема, прилепившийся к рыбьим костям, почувствовал спазм, оттолкнул от себя тарелку, закрывая рот ладонью.
– Не вкусно? – спросил Андрей, уплетая месиво, азартно чавкая, вытаскивая из зубов рыбью кость. – Там, наверху, – он ткнул пальцем в потолок, – отели первого класса. Там в ресторанах жрут бандиты с дорогими проститутками. И нам перепадает семга с ананасами, чай с горчицей.
– Лучше умереть, чем эту гадость глотать. – Серж с отвращением смотрел на миску.
– Умереть не надо. Бежать надо. Кушать, кушать, чтобы сил много. – Раджаб тщательно пережевывал еду, стараясь не потерять ни единой калории, которая понадобится ему в минуту побега. – У нас в Душанбе персик цветет, гранат. Такой красивый цветет. – И он прикрыл свои влажные фиолетовые глаза, чтобы видеть розовые сады среди синих гор, к которым стремилась его пленная душа.
– Куда убежишь, Раджаб? – сказал Андрей. – К лифтам тебя не допустят, из автомата пристрелят. Молдаванин хотел бежать – его в топке сожгли.
– Хочу персик смотреть, хочу жену смотреть, хочу детей смотреть. Убегу.
– Вы пленники, а я свободен. – Человек с лысым черепом улыбался длинными язвительными губами. – Ухожу отсюда, когда хочу. Лифт не там, где вы думаете. – Он указал пальцем куда-то в сторону, где, по его представлениям, находился лифт, соединяющий поверхность с подземельем. – Лифт вот здесь. – Он ткнул себя в лоб между выпуклыми надбровными дугами. – Сосредоточенной мыслью могу улететь прямо в Космос. Пока вы томитесь в этом царстве Кощея, я летаю среди красот Мироздания, гуляю в садах несравненной красоты, вкушаю божественные плоды.
– В следующий раз, Лукреций, прихвати меня с собой, – сказал белорус. – Ты меня только где-нибудь у Белорусского вокзала высади. Я на поезд – и в Витебск. А ты дальше, в Космос, лети.
– Лукреций? – спросил Серж, пытаясь что-то вспомнить.
– Лукреций Кар, – комично морща губы, произнес человек. – А в миру Лука Петрович Карпов.
Серж вспомнил, что в артистическом клубе "А12" Вавила говорил ему об открывателе чудесного препарата "Кандинский", способного переносить человека в пространстве и времени. Вспомнил чудодейственный шарик, вскруживший ему голову на катке. И теперь эта встреча не была простым совпадением. Кто-то предвосхитил их встречу, выбрал для нее это место. Кто-то написал таинственную пьесу о его, Серже, будущем, и его жизнь лишь подтверждала сюжет этой пьесы.