- Понимаешь, - говорю, - опера мне ненавистна… Объяснять долго… Не хочется мне там, короче говоря, появляться. Педагог мой может встретиться и прочее… Непременно снова в оперу, а? Как бы миновать это заведение, неужели никак нельзя?
Он думал, думал, потом говорит:
- Да плюй ты на оперу! Чего тебе о ней думать? Ну, играют там, поют, и пусть. Мы же не в зал с тобой идем, а на чердак. Твой педагог на чердаке сидит, что ли, елки-палки? Они там своим делом занимаются, а мы своим. Нам бы только на чердак пробраться, и плевать нам на всю их музыку, севильские цирюльники, оркестры и прочее. Нам даже лимонаду не надо. Выпьем с тобой лимонаду в другом месте. Я же тебе объясняю, елки-палки… Покажь-ка пистолет…
4
Поболтались с ним по улице, плюя каждый в свою сторону через зубы. Многие шиковали таким образом. Плюйся, плюйся, если от моды отставать не хочешь! Гарик в цыкании сквозь зубы феноменом считался. А у меня не очень получалось. Плююсь как могу, раз все кругом плюются.
Наплевались, наболтались, проголодались, купили пирожков на размененную Шторину десятку. Додумались, каким образом возвращаться из мастерской Велимбекова. Краски спустить на веревке. Сначала один выйдет на улицу, а другой ему на веревке краски спустит. Гарик знал место, где лучше всего это сделать, народу там нет и темно. Пустячная, в общем, задача, и волноваться нечего. Главное - не бояться, главное - вперед! Пусть другие назад идут. Ползите, пятьтесь, раки, а мы пойдем вперед, вверх, высоко на крышу Театра оперы и балета имени Магомаева!
5
Уже стемнело, Гарик достал шнур. В мастерской Велимбекова горел свет, и мы сели в скверике на траву. Гарик вертел в руке шнур, как лассо.
Толпился народу входа в оперу. Гарик, не переставая, вертел лассо, яростно плюясь сквозь свои редкие зубы. Вид у него был решительный, готовый ко всему. Над входом, на балконе, стояли люди, свесившись вниз, глядя на толпу. Появилось нелепое желание накинуть на них лассо.
- Может, он там ночевать собирается, елки-палки! - сказал Гарик.
В глубине души мне хотелось, чтобы Велимбеков остался ночевать, все тогда перенесется на другой раз, а там видно будет. Сверлила мысль оставить дома пистолет. Но поздно. Если меня поймают с пистолетом, плохо мое дело, пропало ваше чадо, скатились, докатились, допрыгались, как гад Штора выражался…
Потух свет, и я сразу почувствовал сильное волнение. В роли вора мне еще бывать не приходилось. Нащупал в кармане пистолет. "Руки вверх!" - скажу любому, пусть убираются, хватит мне все время руки поднимать перед Васей, перед Шторой, перед всеми руки поднимать, нашли дурака…
Заслуженный художник вышел не сразу, мы изрядно полежали, поплевали, но тут же вскочили, как только его заметили, и даже проводили его до угла.
- Когда мне пятьдесят два года стукнет, - сказал Гарик, - я тоже буду заслуженным художником, будь здоров!
- А ребятки тебя ограбят, - сказал я.
- Шиш! - заорал он. - Понял? Шиш! Я их всех тогда убью! Я им, елки-палки, голову оторву. - Разволновался, как будто его грабить собираются, а не он.
- Как бы нам голову не оторвали, - сказал я.
- Вот шиш! - заорал он. - Вот им шиш, елки-палки, пусть поймают!
- А вдруг нас все-таки поймают, - сказал я, - что тогда?
- Ни шиша нас не поймают, - сказал он твердо и уверенно.
6
Гарик меня на забор подсадил, и я перелез на ту сторону, - не впервые. А сам он по моему пропуску через служебный вход прошел. Такие "проходы" я называл "инковским вариантом", в честь Рудольфа Инковича.
Помчались вверх по мраморной лестнице, выскочили на другую лестницу через буфет, а как мы с Гариком на крышу выбрались, я так и не понял. Я только его спину видел перед собой, и больше ничего. Дорогу он действительно знал. Да еще как! Он шел вперед настолько смело и уверенно, будто каждый день ходил таким путем, как в школу и обратно. Да он, по-моему, и не ощущал во всей нашей вылазке никакой опасности. Перелезая с крыши на крышу, проделывая то же, что и он, я едва успевал за ним. Мешал ненужный пистолет, готовый вывалиться из кармана. Целый квартал крыш предстояло преодолевать. Мы неслись, как мне казалось, в бешеном темпе, - скорее всего, он решил продемонстрировать мне свое умение по крышам бегать. Надо понимать, что путь наш проходил не по ровной дорожке и на должной высоте. Он с необыкновенной легкостью перескакивал с крыши на крышу, в то время как я только перелезал. Когда мокрая от пота спина Гарика остановилась, я был счастлив.
Окна антресоли мастерской оказались раскрыты.
- Везет нам, - сказал Гарик, влезая в окно, - он прохладу любит. Давай сюда.
Я полез следом.
- Давай за мной, - сказал он, когда мы оказались по ту сторону окна в полной темноте.
Осторожно ступая, я двинулся за ним.
- Очень крутая лестница, - предупредил Гарик. Лестница была не только крутая, но к тому же еще и на манер винтовой. Она шаталась, прогибалась и скрипела. Она еле держалась. Как только по ней хозяин ходит! Ко всему, она имела веревочные перила, что я не сразу понял. В руках я держал веревку, которая довольно свободно провисала и болталась в разные стороны, но я не мог понять, откуда она.
- Как бы мне отсюда не вывалиться, - сказал я, - когда она, зараза, кончится…
- Ты за перила не держись, - шептал мне Гарик.
- За что же мне держаться?!
- Держись поближе к стенке, - советовал он.
- Где же стенка… кругом темнота…
- Тогда за меня держись.
- Как бы ты сам не свалился.
- Не беспокойся, не свалюсь!
Он-то не свалится! А впрочем, тоже неизвестно. Верхнего света мастерская не имела, а окна оказались завешаны. Путь по крышам был легче, уж точно.
Когда зажгли свет, я посмотрел на лестницу - диковинное сооружение, фантазия художника. В том, что он сам, по своему проекту, соорудил такую штуковину, можно было не сомневаться. Но зачем строить лестницу, по которой трудно ходить? Не делал же он ее, в самом деле, специально против воров, чтобы они свалились с лестницы и не поднялись до прихода хозяина?
Занавески колышутся от ветра, как надутые паруса. Старинные часы отсчитывают время старинным маятником. Картина на мольберте. Медные кунганы в нише, разной формы и величины. Тюбики раскиданы повсюду, по всей мастерской, а вот коробки! Коробки с красками мне нужны, а не тюбики! Много красок мне нужно, а не мало! Складываю коробки друг на друга, хватаю книгу "Суриков" с этажерки, кладу сверху на коробки, перевязываю.
Гарик возится у сундука. Открыл его, вытащил костюм неизвестно какого века, какого народа. Примерять его, что ли, собирается, не пойму. Я его поторопил, он костюм быстро свернул и к ковру кинулся. Не заметил даже, что я на ковре стою. Вцепился в него и тянет в свою сторону. Я сразу даже не сообразил, что ему надо.
- Брось ты свои хохмы, отвяжись!
- Это мне подойдет! Красотища! Коверчик! Это я понимаю - клад! Чтоб я такую вещь оставил? Шиш! Елки-палки!
- Ковер не тронь, - говорю, - мы не за этим пришли.
Он на меня уставился:
- А за чем же?
- Не притворяйся, - говорю, - прекрасно знаешь: мы за красками пришли.
- Ну и бери свои краски, а я ковер продам и себе мотоцикл куплю. Заверну в ковер костюмчик - и порядок. Мотоцикл мне нужней, чем краски, к твоему сведению.
- При чем здесь мотоцикл, прекрати дурить, забирай скорей краски, а там разделим.
- Я бы и занавески снял, - он мне отвечает. - Неужели мы ковер оставим, ты в своем уме? Дураки набитые мы будем, учти!
Вдруг - трах! Гарик отпускает ковер, и второй раз - трах! Пропало ваше чадо, крышка… Трах! Мы оба присели, куда бежать? Спокойно, спокойно, арфисты, хлопнуло от ветра окно на антресолях.
Фу… Надо же…
Хватает Гарик краски, кунган, все подряд, не может он не хватать, что под руку попадается.
- Напрасно мудришь, все равно завтра я сюда за ковриком вернусь, так это дело не оставлю…
- Ты люстру с собой в карман прихвати, приятель, и тахту под мышку, айда отсюда, побыстрей…
Ковер оставил, а костюм все-таки в темноте прихватил. Мы уже поднимались по лестнице, как вдруг меня осенило.
- Не очень-то у нас интересно получилось, - говорю, - минуточку, я спущусь…
- Вот молодец, - говорит, - ковер решил забрать, это я понимаю!
Я снова зажег свет, взял лист бумаги. Написал размашисто углем: "Посетили великие художники". Подрисовал череп и кости, положил на мольберт, щелкнул выключателем и стал подниматься по единственной в своем роде лестнице.
Подъем гораздо легче, несмотря что в руках у меня тяжесть. Лестница ходила ходуном, но я уже немножко знал ее. Она уже не была для меня тем таинственным, непонятным сооружением в темноте; я знал конструкцию ступенек и принцип перил, я знал ее длину и ширину, хотя она раскачивалась так же, и скрипела, и ходила ходуном.
На крыше выли кошки.
- Ковер где? - спросил Гарик.
- Завтра сходишь за своим ковром.
- Чего же ты там делал?
Я смолчал.
Он с горечью махнул рукой. Он думал о ковре.
Глазели на нас кошки.
- Что-нибудь другое прихватил? - спросил он. - Поровну поделим.
- Ничего я не прихватил, - сказал я, - пора смываться отсюда!
Кошки разбежались в разные стороны. Почему-то крыша мне напомнила кладбище, а трубы - памятники. И тишина вокруг самая настоящая гробовая.
- Вот сейчас бы выпить лимонаду в опере, - сказал я.
- Можно выпить, - сказал он. Такая ситуация, как ни странно, представлялась ему вполне возможной.