И я точно сиганул в чёрную бездну - ухватил стакан всей пятернёй и поспешно опрокинул в рот. В моё горло хлынул огненный поток, я задохнулся и исторг его себе на грудь. Меня сотрясал неистовый кашель, и всё оставшееся в стакане само собой выплеснулось на пол.
- Ну вот, - удовлетворённо произнёс плешивый. Мол, этого и следовало ожидать.
- Повторить? - невозмутимо спросила продавщица. Однако в её тёмных апатичных глазах возник слабый интерес.
- А ты, Дуся, не подначивай парня! - прикрикнул на неё плешивый.
- Бла… кха, кха… благодарю, кха, кха… я сыт, - выдавил я сквозь кашель и, рассчитавшись, покинул "Дунай", так и не ставший для меня дном.
Придётся его, это дно, искать в другой части города, и я погнал себя на железнодорожный вокзал - там, как утверждали распутники с нашего курса, чуть ли не табунами водились продажные женщины. По словам тех же рассказчиков, это было самое подходящее место для успешной и, главное, безопасной торговли собственным телом, при появлении патруля находчивые дамы бросались на перрон, к поездам, - изображая благопристойных встречающих и провожающих, платочками махали вагонным окнам и туда же слали воздушные поцелуи.
Я сжал в кармане пиджака тощую пачечку пятёрок, трёшек и рублей - весь мой скудный бюджет, и вошёл в здание вокзала. Его огромный вестибюль так и кишел людьми, их тут сотни, а может тысячи, они сновали туда-сюда и с багажом, и с пустыми руками, и в этой толчее было множество женщин - поди угадай: кто из них блюдёт целомудрие, а кто предлагает себя за деньги всем, кому не попадя. Не будешь же соваться к каждой с изысканным вопросом: "Пардон, мадам, вы часом не проститутка?"
А дубовая вокзальная дверь впускала с улицы новые толпы народа, будто его здесь не хватало. Отворилась она и в очередной раз, и в здание несмело вступила сельская девушка в цветастом платке и приветливо сказала тысячеголовой гудящей массе:
- Здравствуйте!
- Здравствуйте, здравствуйте! Проходите и чувствуйте себя как дома! - ответил я за весь вокзал и, спохватившись, скрылся за спины людей - нет, такое непорочное создание не для меня. С ней один путь: в высокие духовные сферы. А мне в обратную сторону.
Но я зря волновался - они меня заметили сами и тотчас начали охоту. Я почувствовал на себе чей-то цепкий ощупывающий взгляд и, повернув голову, обнаружил его источник. Вокзальная Артемида сидела, а вернее, стояла в засаде рядышком с расписанием поездов. Охотница была упитанной особой, её бюст вздымался под розовой нейлоновой кофтой двуглавым Эльбрусом, полные бёдра распирали ядовито-зелёную юбку, и та, поддавшись напору плоти и нарушая приличия, открывала ноги выше колен. Но главным в этой атакующей рекламе было её лицо, грубо размалёванное гримом. Дама будто сошла в зал с экрана, из фильма "Ночи Кабирии". Там героиня дежурила на улицах в компании других проституток, и одна из них была такой же габаритной, как и эта, с нашего вокзала, и звали её, кажется, Джальсаминой. Кабирия так и кричала на весь Рим: "Джальсамина! Джальсамина!"
Поймав в ловушку мой взгляд, Артемида-Джальсамина растянула толстые ярко-красные губы в призывной улыбке и поманила пальцем: мол, иди ко мне, красавчик, я тебя съем! Так я перевёл её улыбку и жест. Нечто подобное мне встречалось в зарубежных романах и фильмах.
Итак, у меня появилась отличная возможность загубить свою молодую жизнь - спутаться с отъявленной продажной женщиной. И тут решимость снова бросила Нестора Северова на произвол судьбы - я оробел! Вот падших ругают кто во что горазд, их презирают, но, как оказалось, опуститься не так-то легко, тем более на самое дно, и в этом я убедился на собственном опыте, сейчас на краснодарском вокзале.
Джальсамина звала к себе, а я стоял, будто окаменев. Тогда она сама сдвинулась с места, направилась ко мне, вихляя мощными бёдрами, покачиваясь на высоченных каблуках.
- Три рубля! - выпалила она, едва не въехав в меня своим грандиозным бюстом.
- Так дёшево? - удивился я, забыв про недавний испуг.
- Если, по-твоему, этого мало, пусть будет четыре, - прибавила Джальсамина.
- Пять! - возразил я, заботясь прежде всего об интересах этой заблудшей души.
- Ладно, но ни копейкой больше! - предупредила она, блюдя, в свою очередь, интересы мои, и задержала взгляд на моём скособоченном пиджаке. - За тобой что? Никто не смотрит?
- В каком смысле? - не понял я.
- В обычном. Жениться ты ещё не созрел, зелен ещё. Я имела в виду твою мамку.
- Нет у меня мамы. Умерла. И давно.
- То-то и видно, - вздохнула Джальсамина и занялась было пиджаком, начала перестёгивать пуговицы из петли в петлю.
- Не стоит. Это мой новый облик, - заартачился я, стараясь высвободиться из её крепких рук.
- А я с таким не пойду! - прикрикнула Джальсамина. - Что скажут люди? Подцепила опустившегося охламона! Во, теперь нормальный человек. Ну, пошли! У нас мало времени, надо успеть.
Она мёртвой хваткой вцепилась в мой локоть, видно опасаясь упустить добычу, и повлекла в глубь вестибюля.
- Должен предупредить: я ещё никогда… Ну вы меня понимаете, - говорил я, впадая то в жар, то в холод. Мне ещё не приходилось быть с женщиной, в этом смысле. Я, стыдно признаться, - девственник.
- Все когда-нибудь занимаются этим. Не тушуйся! Дело простое, минутное. Раз-раз, и ты будешь свободен, - буднично ответила Джальсамина, для неё-то, при её профессии, такое занятие было обыденным, как сапожнику прибить набойку.
Она зачем-то привела меня в зал ожидания. А там людей и вовсе было невпроворот. Неужели я, по её мнению, способен путаться с ней при всём народе? Мы же не собаки, чёрт подери! Нет, опускаться до такой глубины - это уж слишком, к подобному падению, каюсь, я не готов!
Я хлопнул себя по лбу, изображая провал памяти:
- Вот склероз! Извините, но меня ждут в институте!
- Подождут лишних пять минут, ничего с ними не случится! А мне некогда искать другого мужчину. Ну, пошевеливайся поживей! - Она ещё крепче сжала мой локоть.
Я всё же упёрся, но Джальсамина оказалась дамой геркулесовой силы, она легко одержала надо мной верх и подтащила к двум чемоданам и пузатому туристическому рюкзаку. А хозяйственным сумкам, казалось, не было числа. Видать, эта жрица любви весь свой скарб держала на вокзале и вообще жила по месту своей работы. И не одна - на самом большом фибровом чемодане, перевязанном белым шнуром, сидел белобрысенький мальчик лет шести-семи.
- Юра, в ружьё! - скомандовала Джальсамина мальчонке и бесстыдно, при ребёнке-то, пощупала бицепс на моей правой руке. - Жидковат. Значит так, я возьму большой чемодан, рюкзак и эту сумку. Она потяжелей. А ты чемодан маленький и вторую сумку. Они полегче.
- Я мужчина и не позволю даме… - забормотал я, ничего не понимая. Зачем нам мальчик и куча вещей?
- Мужчина среди нас, оказывается, я! - перебила Джальсамина. - Хватит болтать, так мы и опоздаем. Понесли! Нам на вторую платформу. - И, легко подхватив свой тяжеленный груз, мощно двинула на перрон. - Мы с сыном едем к мужу. Он - военный, служит в Ейске, - говорила она, не оборачиваясь.
Мы с Юрой бежали следом, стараясь не отставать, будто две собачонки - взрослая и щенок. Так, не сбавляя темпа, наша троица выскочила на перрон, подлетела к одному из вагонов, втащила вещи в купе и поставила на полку. Джальсамина протянула мне пять рублей: "Получай, ты заработал!" Тут я наконец всё понял и с достоинством отвёл её руку.
- Я за помощь деньги не беру. Особенно с женщин и детей.
- Тогда ради чего ты затеял эти торги? - удивилась Джальсамина, вскинув тонкие, наверно выщипанные, брови. - Развёл целый базар, набивал цену, поднял стоимость с трёх до пяти.
- Хотел вам заплатить побольше. Ну что такое три рубля? Копейки! - бухнул я, спасаясь, и торопливо полез за деньгами в карман.
- Заплатить мне? Интересно за что? - насторожилась Джальсамина.
- За предоставленную честь! Поднести ваш багаж, чем я и воспользовался с удовольствием, - добавил я, продолжая изворачиваться и так и этак.
Пока я отсчитывал оговорённую сумму - трёшник и две рублёвки, - женщина обдумывала мои слова, а обдумав, покладисто согласилась:
- Ну, коли ты настаиваешь, мы возьмём. Сгодятся на такси. Я почему обратилась к тебе? На носильщика не хватало денег.
"Эх ты! Даже скатиться на дно и того сделать не сумел. Неудачник!" - беспощадно бичевал я себя, плетясь через вокзальную площадь.
Ночью я вышел во двор. Над домиком висел тоненький серп луны. В кустах жасмина горел светлячок, мощностью в несколько ватт. Он был женского пола, у этих существ горят только леди, мужчины внешне сдержанны, как и у людей, зато женщины сияют, точно крошечные лампы, сияла и эта светлячка, но сияла она ради другого, кого-то звала, а меня точно и не было - даже для насекомых! Что усугубляло моё одиночество. Я задрал голову к луне и завыл строками из Есенина:
Годы молодые с забубённой славой,
Отравил я сам вас горькою отравой.
Я не знаю: мой конец близок ли, далёк ли,
Были синие глаза, да теперь поблёкли.
А дальше почему-то в голову полезли тоже есенинские, но вполне оптимистические строки: "Шаганэ ты моя, Шаганэ!.. Полина!" Последнее было моей собственной добавкой, этот вопль вырвался сам собой и полетел к спутнице Земли, там, наверное, шлёпнулся в лунную пыль. Потерпев окончательное поражение, я умолк и вернулся в дом. Ни учёный, ни опустившийся субъект из меня не получились, мне оставалось одно - пойти в педагоги.