А втайне в моей голове шевельнулась крамольная мыслишка: а может, это везение и сегодня судьба-медаль ко мне повернулась благосклонной стороной? Признаться, я не знал, как держаться с Нелли, кто мы с ней сейчас: молодой человек и его девушка, или я всё-таки педагог, отправившийся в культпоход со своей ученицей?
- Нестор Петрович, вы не нравы! С судьбой надо бороться, не ждать от неё милостей, - возразила Нелли, нечаянно перефразируя Мичурина. - Я достану билеты с рук!
- Нет уж, предоставьте это мне! Я, как никак, ваш кавалер! - воспротивился я, ругая себя за тугодумие.
Она ответила благодарным взглядом и вонзилась в толпу, колыхавшуюся у входа в кинотеатр. Я последовал за Леднёвой и нашёл её, торговавшейся с тремя юнцами. Я их узнал с первого взгляда, это были персонажи из моего недавнего прошлого: Ибрагимов, Саленко и главарь этой шайки Фёдоров.
- Ба, студент! - удивились мои бывшие ученики. - Но учти: блата не будет. У нас билет с наценкой!
- Неужели вы не понимаете? Это же типичная спекуляция, - сказал я строго, будто вернулся к ним на урок.
- Я думала, не пришли их девчонки, и они продают лишние билеты, - смутилась Нелли и тут же рассердилась: - Если не прекратите, я вас сама отволоку в милицию!
- Студент, уйми свою чувиху, не то останешься без билетов, - пригрозил Ибрагимов.
- Убавь горелку! - осадил его Фёдоров. - Понимаешь, студент, это не спекуляция, а наша работа. Прежде чем загнать эти бумажки, - он развернул веером синие листочки, - их нужно добыть, смыться с урока и учти: с позволения учителя. Спросишь: зачем? Да в час открывается касса, с билетами на вечер, на них самый спрос. Значит, наш приварок не прибыль, а плата за тяжкий труд. Как, студент, усёк?
Ну да, школа, где моя проходила практика, в тридцати шагах от кинотеатра, и у меня они тоже отпрашивались с урока, то заболел живот, то ещё какой-нибудь недуг.
- Но сегодня-то воскресенье! - напомнил я, спохватясь.
- Фу, студент, ты как бюрократ! Придираешься к каждой букве, - поморщился Фёдоров.
- Что вы заладили: студент, студент? Нестор Петрович закончил институт, он - наш учитель! - не выдержала Нелли.
- Ни фига себе?! - поразились юные труженики спекуляции и толкнули друг друга локтями. - А он растёт! Поздравляем, поздравляем! Мы к этому тоже причастны. Он - наш подшефный, - пояснили они Нелли. - А потому мы вам билеты отвалим по госцене. Считайте это нашим подарком!
Поначалу я хотел отказаться, но, взглянув на умоляющее лицо Леднёвой, приобрёл два билета, но заплатил по спекулятивной цене, солидаризуясь с жертвами этой шайки.
А потом мы смотрели фильм. Когда на экране умирал Борис и вокруг него кружились берёзы, моя спутница ахнула и впилась ногтями в кисть моей руки. Пришлось промолчать, стиснув зубы, - ничего не поделаешь, я - педагог.
Трамвай добросовестно приполз на мою остановку. Я вновь стартую у истоков своей улицы, начинаю торжественный марш. Наши старики уже давно покинули свои скамейки, разошлись по домам, сдав посты влюблённой молодёжи. Я вступаю в обязанности начальника караула. Возле одинокой девушки я должен задержаться, прояснить обстановку. В прошлый раз с ней был этакий несуразный юноша в очках, худой, нескладный. Неужели его отправили в отставку? Если так, мне жаль их обоих, - с виду они - славная парочка!
- Здесь я, здесь! - сердито отозвался юноша, выйдя из-за ствола шелковицы. - А, Северов! Всё тычешься, никак не найдёшь место в жизни? Говорят, пьёшь, спился вусмерть! - Парень небось учился в пединституте, стало быть, мы с ним собратья.
- Извини за банальность, но слухи о моей… Можно не продолжать? - попросил я без обид.
- Это Лёсик, - сказал парень, отмежёвываясь от сплетни и оживился: - Слышь, давай поговорим. Время есть.
Но он и его девушка у меня не одни - обход не закончен.
- Потолкуем в другой раз. Я спешу!
- Согласен! Только знаешь что? Приходи с собственной дамой!
Девушка прощается по-военному: неумело козыряет левой рукой, выдав в себе левшу. А я увеличиваю шаг, мне становится зябко - воздух наливается ночным холодом. Я прикрыл грудь лацканами плаща и сунул руки в карманы. Пальцы нащупали прямоугольник плотной бумаги. Я его достаю, изучаю, стоя под уличным фонарём, и поздравляю себя с горькой улыбкой. Это чек на двести граммов любительской колбасы, оную я ещё днём собирался закупить на ужин. Вспоминаю, как заплатил деньги в кассе и, получив сдачу и чек, сунул их в карман, вышел из "Гастронома", чрезвычайно довольный своей практичной хваткой. Посмотрите, граждане прохожие, какой я запасливый хозяин!
Но эту ночь придётся провести с пустым желудком. Я сердито топнул на подвернувшуюся под ноги кошку:
- Ещё ты будешь глазеть на меня! Брысь!
Мне показалось, будто кошка вызывающе сыта. А сытые раздражают голодных.
Мурлыка воздушно взлетела на дерево и, обернувшись, спокойно посмотрела на меня с высоты: ну, мол, и чего ты добился, псих двуногий? Может, все остальные кошки и впрямь ночью серы, но эта осталась рыжей, её пылающий цвет пробивался сквозь тьму.
- Ладно, я погорячился, ты совершенно ни при чём. Слезай, не боись, а я пойду домой. Может, разживусь чем-нибудь у бабы Мани, хотя просить у неё уже не позволяет совесть.
В довершение ко всему из чьей-то открытой форточки до моего слуха донеслась прелюдия Баха-Гуно. Она прикончила остатки моего ещё недавно сносного настроения - я неизбежно подумал о Лине и приуныл вконец.
На этот раз баба Маня осклерозилась, не закрыв калитку на засов, а может, она и помнила, но, превозмогая страх перед воображаемым грабителем, позаботилась о своём квартиранте, и я вошёл во двор, избавленный от необходимости брать приступом забор и прочие преграды. Удержался и промолчал Сукин Сын - сегодня меня встретило трогательное соседское сочувствие.
Я постучался в дом. В ответ загремели цепочки и крючки. Я держал наготове, словно кинжал за пазухой, просьбу о картошке: выручайте, баба Маня, завтра верну. Хозяйка открыла дверь.
- Там у тебя… - Она не договорила, сладко зевнув, ткнула пальцем в сторону моей комнаты и ушла к себе.
Под моей дверью горела полоса света, лучились электричеством и все её щели. Я забыл о картошке - у меня был гость! Но кого ко мне занесло? Да в такое позднее время?
Я потянул на себя дверную ручку, осторожно сунул голову в комнату и увидел странное существо, чумазое и лохматое. Судя по некоторым физическим признакам, оно было женского рода. Необычная гостья стояла голыми коленями в луже тёмной воды, прижав к щеке грязную тряпку, и не сводило с меня знакомых блестящих глаз.
- Учти: я о твой стол сломала ноготь, - пожаловалось чудище дорогим для меня голосом и предъявило указательный палец, самый красивый палец в мире. - Вот! А ты небось специально по крупинке собрал всю городскую пыль и снёс в свою комнату. Я-то ломаю голову: отчего так чисто в Краснодаре? Кстати, где ты шлялся так долго, хотелось бы знать?!
- Я этот наглый стол накажу, измутузю до полусмерти, как бы с ним поступил достопамятный Ксеркс. Он, как тебе известно, не стушевался, поднял руку на само море, а это всего-навсего ничтожный столик, его и столом не назовёшь. Больше он тебя обижать не будет, вот увидишь! - пообещал я сгоряча.
- Он ни в чём не виноват, я, если честно, зацепилась сама. И он славный стол-трудяга, друг учителя! Сколько за ним прочитано книг, сколько написано конспектов, - заступилась гостья и, поднявшись с колен, ласково погладила его столешницу, размером с салфетку.
- И вообще, Полина Эдуардовна Кузькина, что вы делаете в моей комнате? И в такой час? - спросил я бестолково.
Всё! Больше я не в состоянии говорить, нет слов. Я уселся на кровать (единственный стул занят тазом с мыльной водой) и следил оттуда за Линой. Прошло полчаса, но я не могу на неё наглядеться, не видел тысячу лет и теперь жадно навёрстываю упущенное.
Вот она провела тряпкой по оконной раме, подошла к тазику, сполоснула тряпку, кусок испачканной ткани, в мутной воде, вроде не совершила ничего особого, но для меня это высокое действо сродни чему-то из эпохи Возрождения, чему не знаю, так подумал - и всё, как в анекдоте об армянском радио: захотел и подумал, мои мозги. И Лина - самая красивая девушка в истории человечества, так я тоже подумал. Правда, она сейчас растрёпана, как ведьма, и у неё на носу грязное пятно. Но эти издержки объяснимы и простительны: она убирает мою холостяцкую конуру. Аспирантка Кузькина полирует мокрой тряпкой этажерку и говорит:
- Дулась на тебя, дулась: даже не поздравил с аспирантурой. Сначала, понимаю, ты был ошарашен. Но потом-то? А ещё клялся в любви!
- Я не клялся.
- Ну говорил.
- Не говорил, не решался. Боялся твоего языка. У тебя одни усмешечки. Как у Ганжи.
- А это кто?
- Мой ученик. К сожалению, бывший.
- Неважно, не говорил, значит, думал. Что любишь. Это читалось в твоих глазах.
- Думал, и много раз. Всегда! И конечно, должен был радоваться твоему успеху. Но я самовлюблённый индюк.