На этот раз в свёрток снова положили домашние пирожки, с виду такие же соблазнительные, не сомневался я и в достоинствах начинки, капустной или мясной, а может, она была из картошки. Пища искушала: съешь, съешь меня! А я сегодня пришёл в школу с пустым, ноющим от голода желудком, - задержался на одной из строек, отлавливал ученика-дезертира и не успел поесть. Я решил рискнуть и поживиться пирожками сейчас и здесь, на месте "преступления", авось успею до прихода коллег. Однако тут же за дверью рассыпали дробь чьи-то высокие каблуки. Я закатал пирожки в бумагу и убрал свёрток в портфель: прощай, еда, прощай, вкуснятина, до встречи в моей комнате, а я пока перетерплю, потом выберу время, что-нибудь пожую в буфете! В учительскую, точно переждав мои манипуляции со свёртком, вступила завуч Алла Кузьминична, обременённая хозяйственной сумкой, набитой школьными тетрадями, и небось в каждой тетрадке сочинение, заданное на дом. Завуч, как и Светлана Афанасьевна, вела русский язык и литературу.
- Вижу, вижу, - произнесла Алла Кузьминична, - не зря говорят: вы у нас ранняя птаха. Такое отношение к делу достойно похвалы!
Я пробормотал: мол, для меня школа, что дом родной, мол, тянет сюда, не могу дождаться начала уроков. Впрочем, в этом была и толика правды - в дни выходные и праздники я не так чтоб уж очень сильно, но немного скучал без уроков и прочей школьной суеты. Наверно, та же сила тянет моряка в море, а преступника на место его уголовного деяния.
- Вы ошибаетесь, - возразила Алла Кузьминична, ставя сумку на свой служебный стол. - Родной дом - это другое, более существенное. Школа - всего лишь работа, не более того, даже очень любимая. Ничто не заменит родного дома! И дабы у человека, как выражаются ученики, было всё нормалёк, он должен иметь свой родной дом. - Она малость поколебалась и спросила: - Можно вам задать вопрос? Признаться, бестактный. Он интересует не только меня. Ничего не поделаешь, мы - женщины любим совать нос в чужую жизнь, и, случается, вас обсуждаем в кулуарах, предполагаем, гадаем, вы у нас единственный мужчина - кладезь загадок.
- Спрашивайте! Постараюсь утолить ваше любопытство, если сумею! - разрешил я отважно.
- Нестор Петрович, у вас есть девушка? - выпалила она, собравшись с духом. Оказывается, совать повсюду свой нос - не такое уж лёгкое занятие.
- Ещё не завёл, всё как-то недосуг: учёба в институте, потом вот работа в школе, - ответил я, будто бы озаботясь. - Как говаривал у нас во дворе один алкоголик: "Пьём всё, даже некогда пойти по миру".
- Вы дважды оговаривались, назвав меня Линой, ну, и я вообразила, будто ваше сердце основательно занято некой Линой. Вот, думаю, и будущая хозяйка вашего дома, - пояснила она, оправдываясь.
- Лина… эээ… моя сестра. Троюродная, - извернулся я, однако щёки мои обдало сильным жаром, будто я держал за щеками по лампочке и вдруг их включили в сеть.
- В общем-то, такое родство браку не помеха, даже двоюродным, - не унималась завуч, терзая по неведению мою незаживающую рану. - Но вам видней. Я бы на вашем месте обратила внимание на наших девиц. Вот, например, Светлана Афанасьевна - мила, добра, умна и не курит! Будь я мужчиной, непременно бы влюбилась в это чудо!
- Лично у меня она тоже вызывает братское чувство, - сказал я правдиво.
- Вам не угодишь. - Она засмеялась, приняв моё признание за попытку увильнуть от неприятного разговора, и занялась тетрадями.
Смешно, на уроках меня изводил лютый голод, а в моём портфеле, - только протяни руку, - лежали дразнящие воображение пирожки, близкие да совершенно недосягаемые. На большой перемене я забросил в учительскую указку и журнал и устремился в наш школьный буфет, но за дверью был остановлен Светланой Афанасьевной.
- Нестор Петрович, мне нужен ваш совет. И помощь!
- Мадам, я к вашим услугам, - пробормотал я, уныло изображая изысканного кавалера.
- Я - мадемуазель, - подыграла филологичка, не ведая о моём истинном настроении.
Я за ней поплёлся в учительскую, принёс назад свой разочарованный желудок. А что мне ещё оставалось? Просила мадемуазель! Та меня отвела в укромный угол комнаты, к нагромождению старых газетных подшивок и вышедших из строя учебных пособий. Мы сели на шаткие стулья. Поведение филологички намекало на некую секретность, и она с неё и начала:
- Я рассчитываю на ваше молчание. Не сию минуту, конечно, а впоследствии. Наш разговор строго конфиденциален. Особенно для коллег. Они ничего не должны знать, по крайней мере раньше времени. Я могу надеяться на вас?
- Я сама надёжность! Её эталон! Хранюсь в Краснодаре! Итак, я слушаю, - известил я и бдительно обернулся, посмотрел на коллег, втайне от них плелось что-то эдакое, а они беззаботно занимались своими делами, им было не до нас. Всем, кроме завуча, - я наткнулся на её подстрекательский взгляд, говорящий: давно бы так, Нестор Петрович, и смелей на штурм!
- Я готовлю, вернее, я и вместе со мной некоторые ученики, среди них есть и ваши, мы готовим для школы сюрприз, - открылась прекрасная заговорщица, отбросив последние сомнения в моей надёжности.
Как далее выяснилось, филологичка и группа, - а теперь труппа, - учеников с энтузиазмом репетируют "Евгения Онегина", она вдохновилась, составила композицию, и они по выходным собираются у неё на дому.
- И наши ученики пошли на это добровольно? - спросил я, усомнясь в её словах. - У них выходные - дни святые. Единственное свободное время для семейных и вообще личных дел. Или вы надавили? Откажешься, я потом тебе это припомню. Ах, Светлана Афанасьевна, Светлана Афанасьевна. - Я укоризненно покачал головой.
- Представьте, они занимаются по своей воле и с большой охотой. - Она произнесла так, будто только сейчас осознала это удивительное явление. - Я только на уроке вспомнила один случай, как в бытность мою ученицей мы сыграли "Онегина", и они загорелись. Ваш Федоскин спросил: "А почему бы не попробовать нам? Чем мы слабее дневных?" Наверно, каждому хочется попробовать себя на сцене, приобщиться к творчеству, к его магии. И показать другим на что способен ты. Нестор Петрович, если бы книга и вообще искусство стали для них важны как воздух, как потребность дышать, я бы ради этого отдала всё!
Она забыла об осторожности, страстно повысила голос, рискуя привлечь внимание коллег. И на нас кое-кто и впрямь начал поглядывать - уединившиеся разнополые особи всегда привлекают чужое любопытство, и чаще всего нездоровое.
- Мы кое-что позаимствовали из оперы. - Моя собеседница перешла на шёпот. - Выяснилось: кое-кто из моих артистов поёт, и притом недурно. Так Федоскин исполнит арию Ленского. Правда, под гитару. Но, по-моему, в этом нет ничего пошлого. Как по-вашему, я права?
- Что ж, это вполне допустимо. Ленский - бывший студент, а гитара - спутница студентов. С этим героем ясно, а кто у вас Онегин? Неужто Ганжа? - Я не собирался её подначивать, вырвалось само собой.
- Он читает "от автора", - возразила она, не забыв покраснеть. - Я разбила роман на десять частей, и десять наших артистов прочтут авторский текст. В том числе и Ганжа. К тому же он - Зарецкий. Секундант, сам дуэлянт - его стихия. Евгением у нас будет, только не смейтесь, Пётр Тимохин.
А мне и не было смешно. Я был огорчён. После длительного общения с Ганжой она несомненно подхватила от него определённый вирус, и тот взбаламутил её разум.
- Может, вы этого не знали, он, Тимохин, ещё до завода трудился в драмтеатре, - продолжала она, не подозревая о моём печальном диагнозе. - Нет-нет, всего лишь рабочим сцены, монтировщиком, как он называет сам. И там же до сих пор в костюмерах его родная тётя. Словом, у него с театром прочные связи. И Пётр может для нас достать настоящие театральные костюмы. На один вечер, конечно. Представляете? Наши парни во фраках, девушки в кринолинах! Здорово, правда?
- Впечатляет! - признал я и не удержался от усмешки: - И в благодарность за эту услугу вы его решили одарить главной ролью?
- Не совсем так, - смутилась постановщица. - Тимохин сам поставил такое условие, в сущности ультиматум: он - Онегин. Татьяна Ларина - Коровянская. Иначе нам не видать ни костюмов, ни грима. Он обещал помочь и с гримом. И я не устояла, согласилась. В конце концов Тимохин - вариант не худший, по крайнем мере держится уверенно, не робеет. В театре он иногда выходил с толпой статистов, изображал народ. Вы удивлены? А он выходил! Пусть без реплик и жестов, стоял столбом, а был на сцене. Только не пойму, зачем ему понадобилась Коровянская? У неё ничего не выходит, не чувствует слова, заикается, боится зрителей - она-то, великая сплетница! Представляете? Таращит глаза - так изображает любовные страдания. Я старалась ей помочь, сняла диалог Татьяны с няней, письмо Онегину она прочтёт с листа, при встрече с Онегиным, можно не учить. Конечно, это моё самоуправство, да что делать? Коровянская всё это понимает и отказывается играть, и мне её ещё приходится уговаривать. Иначе взбрыкнёт Тимохин, и нам не видать ни костюмов, ни грима. Можно, разумеется, обойтись и без них, но мы, стыдно сказать, уже влюбились в эту, такую красивую, затею и нас не устраивает обычное чтение со сцены, нам хочется пусть и маленького, но карнавала, - призналась она смущённо. - А он зависит от Вики. Выдержит или сбежит.
- Коровянская - его невеста. Но она даже не догадывается об этом. - И вдруг мне открылся диковинный замысел Тимохина, я тихо воскликнул: - Ай да Тимохин! Ну чем не художник?! Догадайтесь, что задумал этот стратег? Открыться прямо на сцене и там же предложить свои сердце и руку. Каков эффект!
- Но Татьяна отказала Онегину, - напомнила Светлана Афанасьевна.