- Ты запил?! Ну и ну! С чего бы? Впрочем, понятно. - Он почесал лоб - Разумеется, я должен тебе помочь. Мы же с тобой друзья. Если у тебе остались бабки, я упакую тебя в такси. И ты поедешь домой. Бай-бай!
- Ни за что! - промычал я. - Мне ещё вести уроки. Целых пять!
Только теперь он обратил внимание на школьный подъезд.
- Шутишь? Ты же в полном распаде.
- Мне не привыкать, - сказал я, словно бы это было для меня привычным делом.
- Ну и ну, - озадаченно повторил Лёсик и пошёл своей дорогой.
Зачем я это сделал? Хотел поизмываться над глуповатым Лёсиком? Теперь он разнесёт на полгорода: мол, Северов, обмишулившись с аспирантурой, стал алкашом и теперь запил по-чёрному.
Но вообще-то сожалеть было некогда. За Лёсиком двинулись другие знакомые, и я им тоже нёс околесицу. А Ганжа не спешил, и обстановка тем временем накалялась. Бдительные жильцы из ближайших домов вызвали участкового, сурового милицейского капитана. И мне пришлось соврать: будто я опустил в ящик письмо неимоверной важности и теперь его сторожу до очередной выемки почты. Капитан покрутил пальцем возле виска и ушёл.
А потом ко мне вышла наш директор Екатерина Ивановна. За её спиной маячила техничка тётя Глаша.
- Нестор Петрович, вы же не Тимохин, - нахмурилась Екатерина Ивановна. - Когда мне сказали, - она бросила взгляд на техничку, - я не поверила, теперь вижу сама. Это же розыгрыш, старый как мир.
- Знаю. - Я печально вздохнул. - Но я дал честное слово: мол, буду держать этот ящик. Хоть до конца света.
- Да, слово тоже нужно держать, - согласилась Екатерина Ивановна. - Но может, я могу вас освободить? От честного слова. Властью директора?
- Тут бессильна даже ваша всемогущая власть, - сказал я горько.
- Что же мы теперь будем делать? - расстроилась Екатерина Ивановна и безвольно опустила руки.
- Как - что делать? - возмутилась тётя Глаша. - Да позвать сюда этого мошенника Гришку. Раз нашкодил, давай исправляй!
Тут из школьных дверей, точно из царских врат, выступил сам Ганжа. Он и теперь не спешил, полюбовался на меня в обнимку с ящиком и известил:
- Нестор Петрович! Так и быть, можете топать на свои уроки!
- А как же ящик? Он упадёт, - спросил я, не скрывая сарказма.
- Пёс с ним. Пусть валяется, - сказал Ганжа. О, сам прирос к стене, - добавил он будто бы восхищённо, когда я опустил руки.
После этого слово взяла директор:
- Ганжа, вы сегодня фактически сорвали урок! Но вам этого мало! Вам мало рукоприкладства. Да, да, Ганжа, мне сегодня звонили из милиции! Так вы ещё поставили, мягко говоря, в нелепое положение своего педагога!
- Екатерина Ивановна, он поставился сам. Добровольно, - возразил Ганжа с самой невинной улыбкой. - Говорят, дал честное слово. Его же никто за язык не тянул? Верно? Или Петька кинул лажу? Сказал: не боись, ящик держит историк, а он дал честное слово. Значит, помрёт, а не бросит. Он - человек железный. Нестор Петрович, или всё было не так? - Ганжа впился в меня испытующим взглядом.
- Всё было так, - подтвердил я. - Кроме одного. Я, увы, не железный.
- И всё равно, Ганжа, по вас давно плачет педсовет, - сурово изрекла директор.
- Это плохо, - притворно озаботился Ганжа, - если он плачет. Говорят, слёзы укорачивают нашу жизнь. Екатерина Ивановна, лично я готов рассмешить и вас, и весь педагогический коллектив.
- Довольно, Ганжа, я от вас так устала. Нет слов. - Директор и впрямь изнеможённо махнула рукой и первой вошла в подъезд.
Мы потянулись за ней.
- Нестор Петрович, вы согласны? Насчёт слёз? - начал было Ганжа, поднимаясь рядом со мной по ступенькам.
Я перебил:
- Ганжа, почему вы не на уроке? У вас сейчас литература.
- Вас пошёл выручать. Сказал Светлане, ну, Афанасьевне: надо дать срочную телеграмму, в Кремль. Я обещал!
- Неужели она поверила?
- Нет, конечно. А что ей оставалось делать? Кремль есть Кремль!
На перемене ко мне подошёл Тимохин и горько попрекнул:
- Нестор Петрович, из-за вас я потерял пятнадцать рублей. Ганжа сказал: ваше держание ящика этого не в счёт. Мол, он договорился со мной и держать должен я. В этом, говорит, и заключалась вся идея.
- Хорошо, Тимохин, я отдам вам пятнадцать рублей, вот получу зарплату.
- Ждать столько дней, - вздохнув, посетовал Тимохин.
- Я заплачу вам проценты. Сколько? Десять? Двадцать?
- С вас только пять. Я вас ценю, - признался Тимохин.
На педсовете гремели гневные речи: мол, пора изгнать Ганжу из наших стен, мол, он давно у всех точно та самая кость, застрявшая в горле. Помалкивала лишь одна Светлана Афанасьевна, забилась в угол учительской, бледная и притихшая. В конце концов предоставили заключительное слово его классному руководителю.
- Карфаген, конечно, должен быть разрушен, - согласился я с педсоветом. - Но Ганжа - человек неординарный, и мы должны это учесть.
И я, набравшись отваги, пообещал принять экстренные меры и сделать из Ганжи суперобразцового ученика. И что удивительно: мне охотно поверили, отдали Ганжу как бы на поруки, и облегчённо вздохнули, словно я своим обещанием их избавил от тяжкого греха.
Сегодня она принесла сырники.
Итак, мне как бы отдали, а я как бы взял Ганжу на поруки, не подумав: у меня их всего-навсего две, обычных, пятипалых, - тут более уместен осьминог с его восемью щупальцами, и на каждом боевые присоски. Но отступать было поздно да и некуда - надо было шевелить своими пятипалыми, с чего-то начинать, и я отправился за советом к его мамаше, к Марии Ивановне, так, помнится, её именовала Светлана Афанасьевна.
Я проехал на трамвае через весь город, болтаясь из стороны в сторону вместе с вагоном, хватаясь за поручни и дважды за верёвку, с её помощью кондуктор сигналила водителю трамвая, и тот дважды включал тормоз.
Мой непутёвый ученик жил далеко от школы, дальше и не придумать, - дальше начиналась кубанская степь. Здесь же и дымил ремонтный завод - место его работы. И Ганжа почти каждый вечер терпеливо колесил в этакую даль и туда, и обратно! А были школы и поближе. Одна, возле коей я вышел из трамвая, и вовсе находилась в двух шагах от дома Ганжи. Но почему-то он предпочитал именно нашу. "Что ж, - подумал я, входя в узкий полутёмный подъезд, - на то он и Ганжа, не может обойтись без причуд".
- Да он никого не слушает. Знай смеётся, - почему-то развеселилась крошечная пожилая Мария Ивановна, прослушав мой рассказ о похождениях Ганжи. И глаза у неё были такие же озорные, как у сына. Видать, сама в молодые годы была неутомимой проказницей.
- Мария Ивановна, но, может, всё-таки есть к нему какой-нибудь ключик, пусть маленький-маленький, как для моего портфеля? - И я показал свой портфель.
- Откуда же взяться ключику, маленькому или амбарному, если у него, у Гришки, нет ни одного замка? - Мария Ивановна рассмеялась, довольная своей хохмой.
Зря я трясся сюда на трамвае, - с чем приехал, с тем придётся и отчалить. Но прежде чем уйти, я задал ещё один вопрос, из праздного любопытства:
- Как, по-вашему, почему Григорий выбрал нашу школу? Есть школа прямо у вас под боком и, наверно, ничем не хуже.
- Это из-за Светланки. Она у вас учительница.
- Светлана Афанасьевна? - Я напрягся, ожидая ответа. Хота чего было ждать, у нас в учительской единственная Светлана, она.
- Отчества не знаю. Тогда она была пигалицей. Светланка и Светланка. Они с Гришкой, - как это у них называется? - во, дружили до девятого класса. И в начале десятого тоже. Вместе готовили уроки. У нас, за столом, за ним сейчас сидим мы с вами. - Она похлопала по столешнице, накрытой белой скатёркой.
Я будто перенёсся во времени назад, увидел со стороны этот квадратный обеденный стол и совсем ещё юных Свету и Гришу. Они сидят рядышком, склонившись над учебником, соприкасаются их плечи и волосы, её золотистые локоны и его чёрная шевелюра. Ганжа занимает стул, на котором теперь сижу я.
- Гришу её родители не любили, хулиган и вообще не ровня. Они в торговле, а я прачка, - продолжала Мария Ивановна, не подозревая о моих видениях. - Потом и вовсе запретили ходить к нам. Как-то они ушли, а Светку заперли в квартире, ну он и полез к ней в окно по трубе. Они с жалобой в школу: такой-сякой бандит, ваш ученик, хотел ограбить их богатство. А там того и ждали, выперли, не дали закончить десятый класс, не пожалели. Ну, он и уехал на Курилы, там у меня брат. Сначала рыбачил на пароходе, в порту, где-то ещё. Был солдатом. Приехал в этом году и устроился в школу. Снова к ней, под бок.
Я не ослышался? Значит, он уже окончил девять классов?
Мой вопрос доставил ей удовольствие. Мария Ивановна поманила меня к себе, я послушно потянулся к ней через стол, она сказала, понизив голос, будто нас могли подслушать:
- Более того, у него есть аттестат этой самой зрелости, видела сама. Он там сдал, экстерном. Зачем тебе, говорю, снова в школу, да ещё в девятый? Он смеётся: хочу, говорит, закрепить знания. Иди, говорю, тогда хотя бы в десятый. Опять смеётся. А Светка учит в десятом?
- В десятом язык и литературу ведёт другой педагог.
- Значит, я угадала, - многозначительно заключила Мария Ивановна.
Выходит, я не ошибся насчёт той, кто именно где-то рядом с Ганжой.
- И что у них теперь? - спросил я как бы между прочим.
- Вам должно быть видней. Вы с ними в школе. А мне он не говорит. Несёт всякие небылицы, не хочется повторять. О том, что Светланка в этой школе, думаете, я от него узнала? Мне донесли люди другие.