5
Мать Гектора, Татьяна Михайловна Садофьева (в девичестве Щукина), выйдя замуж, стала вдруг мечтать о том, как родит сына, уйдёт с работы, будет его воспитывать и в конце концов воспитает гения. Поначалу она довольно последовательно осуществляла эту программу. Сына родила, с работы ушла, а потом отчего-то заскучала. Когда Гектору исполнилось четыре года, его отвели в детский сад, который находился на Суворовском проспекте, а Татьяна Михайловна вернулась на старую работу в Пушкинский Дом, в отдел современной поэзии…
Родила Татьяна Михайловна Гектора, когда училась на четвёртом курсе филологического факультета Ленинградского университета. Отец Гектора, Александр Петрович Садофьев, учился там же, только на факультете журналистики. Познакомились они на литературном вечере в актовом зале, где было так тесно, что Татьяне Михайловне пришлось сидеть на коленях у Александра Петровича.
- Вам понравилось? - спросила она, когда вечер закончился и все вышли из зала на Университетскую набережную - прямо в белую ночь, где парили над Невой мосты, точно тушью вычерченные в голубом воздухе.
- Нет, - ответил, поднимая воротник, Александр Петрович. - Всё это не то… Понимаете, не о том они пишут!
- Вы, наверное, чем-то расстроены? - спросила Татьяна Михайловна.
Александр Петрович закурил, глядя на жёлтый купол Исаакиевского собора.
- Ничем я не расстроен…
- По-вашему, не пишут у нас хороших книг?
- Не знаю…
- Но ведь когда-нибудь напишут?
- Конечно, - впервые улыбнулся Александр Петрович. - Я вот и напишу…
Гектор родился через полтора года. Татьяна Михайловна и Александр Петрович долго думали, как назвать ребёнка. Александр Петрович хотел назвать девочку Ксенией, а мальчика Вениамином. Но сразу после родов жены Александр Петрович угодил в больницу с приступом аппендицита, а Татьяне Михайловне не нравилось имя Вениамин. Оно напоминало ей слово "веник". "Гектор Александрович Садофьев" - гордо записала Татьяна Михайловна в свидетельство о рождении. Ей было очень смешно, что сын её, который пока только орал да пачкал пелёнки, уже числится в зелёном документе с гербом по имени-отчеству.
- Редкое имя… Защитник родного очага, храбрый воин, верный муж… Когда я читала "Илиаду", я влюбилась в шлемоблещущего Гектора и возненавидела Ахиллеса, Пелеева сына…
- А может, будем звать его просто шлемоблещущим Гришей? - уныло предложил Александр Петрович. После операции он похудел, а под глазами синели круги.
- Нет, - ответила Татьяна Михайловна, снисходительно глядя на мужа. - Ты, Саша, сейчас похож на юного Вертера… Тебе вырезали какой-то паршивый аппендицит, а я родила сына… Весом в три шестьсот! И вот ты ходишь бледный, скорбный, охаешь, а я не сплю ночами, стираю пелёнки и ношусь в эту чёртову молочную кухню… Так кто из нас должен выбирать имя для мальчика?
- Ты пользуешься моментом, - вздыхал Александр Петрович. - Проклятый аппендицит!
- Ничего подобного! - смеялась Татьяна Михайловна. - Просто сейчас такая ситуация, когда стало ясно, кто из нас на что способен…
- А Сарпедон, Одиссей, Агамемнон? Чем тебе эти имена не понравились? - спросил муж и, не дожидаясь, что ему ответит Татьяна Михайловна, ушёл на кухню, которая напоминала парусный бриг, столько пелёнок висело на верёвках. На кухонном столе стояла машинка Александра Петровича, и оттуда до поздней ночи раздавался её стрекот.
Через неделю в газете, где работал тогда Александр Петрович, появился его юмористический рассказ под названием "Крестины". Там речь шла о глупой молодой матери, которая назвала дочь не то Писистратой, не то как-то ещё. Рассказ с удовольствием читали в метро и в автобусах. Даже передали по радио. Татьяна Михайловна кормила Гектора, а диктор читал на всю комнату этот рассказ, и интонации его были отвратительными, а голос каркающим. Словно противный грязный ворон летал по комнате и хлопал крыльями. Татьяна Михайловна почувствовала себя тогда опозоренной и преданной.
- А коляска? - ответил на её обиженные речи муж, окончательно оправившийся после аппендицита. - В чём бы ты возила Менелая, если бы не этот рассказ?
Целый год Александр Петрович дразнил жену, называя Гектора всевозможными греческими и негреческими именами.
Время шло. Неожиданно Александр Петрович поругался с главным редактором своей газеты и ушёл с работы. В доме не стало денег. Татьяна Михайловна покупала квашеную капусту, солёные огурцы и картошку. Ещё она покупала мороженое филе трески и бочечную селёдку. У всех знакомых давно были телевизоры и холодильники, а у них продукты мёрзли между рамами, телевизор же они ходили смотреть к соседям.
Стрекот пишущей машинки… Временами он приводил Татьяну Михайловну в бешенство. Когда она считала копейки, оставшиеся до какого-то мифического гонорара, когда маленький Гектор болел свинкой, машинка бодро выстукивала на кухне главы повести, которую почему-то нигде не хотели печатать.
Татьяна Михайловна, уложив Гектора, приходила на кухню, останавливалась у мужа за спиной и смотрела, как появляются на бумаге чёрные строчки.
- Ну разве можно так писать? - спрашивала она. - Разве можно так отвратительно писать? Прочитай эту фразу вслух… Это же ужасно… Зачем ты ушёл из газеты?
- Ужасно? Правда? - растерянно спрашивал Александр Петрович. - А как надо?
Татьяна Михайловна жалела мужа.
- Я пошутила… - говорила она. - Всё нормально…
Это было тяжёлое время, но продолжалось оно, к счастью, не очень долго.
Когда Гектор был совсем маленький и не умел писать, он просил, чтобы ему покупали тетрадки, и тут же начинал выводить в них волнистые линии. На вопрос матери, зачем он это делает, Гектор отвечал, что пишет повесть.
Татьяна Михайловна рассказала об этом мужу, и тот задумался.
- А если бы я был моряком, - сказал Александр Петрович, - он бы садился в корыто и говорил, что плывёт на корабле…
За свою сознательную жизнь Гектор переменил в мечтах, наверное, сотню профессий. Кавалерист, альпинист, водолаз, геолог, воздухоплаватель, спортсмен-легкоатлет, разведчик, художник, путешественник и т. д. Гектору казалось, что он может быть кем угодно, что залог успеха в нём самом, а не в выбранной специальности. Однажды Гектор сказал об этом Косте Благовещенскому.
- Ах ты, самоуверенный подросток! - засмеялся Костя.
- А ты? - спросил Гектор. - Ты разве не самоуверенный подросток?
- Я другое дело, - ответил Костя. - Я насчёт себя не обольщаюсь… И потом… Жизнь у меня другая…
Гектор пожал плечами.
Заканчивая десятый класс, Гектор Садофьев собирался поступать в университет на филологический факультет на отделение русской литературы.
- Коси, коса, пока роса… - говорил Костя Гектору.
6
Весенний Ленинград довольно непривлекателен. В новых районах, которые мало чем отличаются от новых районов других городов, белые блочные дома, лужи, утопающие в грязной воде дощечки, очереди возле пунктов приёма стеклотары. В центре почище, но дома угрюмы. Дума стоит набычившись, шпиль Адмиралтейства спрятан в тумане, как спица в сером клубке. Ходят слухи, что Нева из берегов вылезет и всё затопит. Середина апреля, а листья только-только начали распускаться. Но всё равно утром Гектор просыпался от криков птиц - воробьи на карнизах будили Гектора. И глухой восьмикратный бой часов, и яростный звон будильника были теперь ему не в тягость. Зимняя спячка кончилась.
Когда появлялось солнце и дома высыхали, Гектор с удивлением обнаруживал, что все они разного цвета, все с каким-то орнаментом, у многочисленных атлантов, поддерживающих балконы, с усов капала вода, а выражение лиц у атлантских гологрудых дев было скорбное.
Гектор жил на Невском в старом доме, в квартире с высокими окнами, два из которых смотрели в асфальтированный двор, где не было ни одного дерева, а два других на проспект, точнее, на пельменную и тир.
Гектор занимал крохотную комнату, передняя стена которой представляла собой окно с огромным мраморным подоконником. Если смотреть с Невского, комната эта - стеклянный выступ - держалась на трёх атлантах, и в детстве Гектор боялся, что в один прекрасный день атланты уйдут и комната свалится вниз. В комнате, кроме письменного стола, помещался шкаф, кровать и несколько книжных полок. На шкафу лежал череп и стоял глобус. Все, кто приходил в гости к Гектору, говорили, что это комната великого человека - спартанца и аскета.
Этажом выше точно такую же комнату занимал рояль студента консерватории Юрки Тельманова. Юркин репертуар был безграничен. Этюды, рапсодии, концерты просачивались сквозь толстые стены, и в квартире Гектора несколько часов в день звучала фортепианная музыка. У Гектора дома, правда, тоже было пианино, но стояло оно в комнате матери, и играл Гектор на нём редко. Ему больше нравилось приходить к Юрке и играть на рояле, который казался летящим конём, тогда как пианино напоминало ленивого, глухого осла.
Гулять с Караем Гектор иногда уходил в далёкий Овсянниковский садик - для Карая это был праздник. Слыша слово "Овсянниковский", он поднимал бородатую голову и в восторге смотрел на Гектора. Когда же слышал фразу "только во двор", горестно вздыхал и равнодушно стоял потом на асфальте, подняв ногу около водосточной трубы.