– Да, построил. И даже оформил на собственное имя. А не на тещино, как сейчас модно делать.
– И это за счет гонораров?
– На обычные журналистские гонорары такую дачу, понятно, не потянешь. Но есть особые газетные статьи, заказные… Не путать с заказными убийствами, – Пенкин захохотал. – Появление такой статьи на страницах "Всеобщей газеты" небедный заказчик готов оплатить по высшему разряду. И мы принимаем эти предложения. Но с условием: как бы ни настаивал иногда заказчик, в статье будет правда, ничего кроме правды. Такая статья требует от автора стольких сил, да и связана порой с прямым риском для жизни – думаю, гонорар за нее никогда не завышен.
– А за то, чтобы какая-нибудь статья не появилась на страницах "Всеобщей газеты", вам тоже платят?
– Простите, наше время истекло, – заторопился ведущий. – Еще раз спасибо вам, Илья, за беседу.
Алик выключил телевизор, покачал головой. Действительно, крутой поворот сюжета. Надо будет Яшку вечером расспросить. Впрочем, вряд ли тот захочет обсуждать эту тему. Слишком большие деньги замешаны, да и кровь уже полилась… Карамзину такое и не снилось.
С тазиком выстиранного белья тетя Даша прошла через комнату на балкон. Развесив белье на протянутых там веревочках, вернулась, потрепала задумавшегося Алика по голове.
– Не грусти, милок, про любовь потерянную. Что было, то было… Давай лучше я ту историю доскажу тебе. Про мамочку, которую деревенские родственники от Сибири спасли. Когда она умерла, две сестры троюродные из деревни на похороны приезжали. А потом всю мебель из вашей комнаты увезли. И я не возражала – думаю, ты со мной согласишься. Комнату все равно освобождать нужно было. Но одну вещичку я утаила, не отдала им.
Тетя Даша подошла к божнице.
– Видишь эту иконку?.. С ней мамочка твоя к родственникам пришла. Сказывала мне: мол, хотела дать тебе иконку эту, когда ты уезжал в Америку, как материнское благословение. Да только не разрешили дураки партийные.
Алик быстро встал, взял из рук тети Даши иконку. Знакомый ему с детства деревянный прямоугольничек – краска кое-где поблекла, потрескалась. Немудрящая работа деревенского богомаза, какая уж там художественная ценность. И только большие, близко поставленные глаза Божьей матери жили, в них тлела печаль – "что ж вы над собой делаете, люди?"
Глава восьмая
Вечером заехал Яшка. Они расположились на заднем сиденье его "мерседеса". На Алике был темно-серый костюм, который он перед приездом Яшки достал из своей дорожной сумки и отгладил. У Яшки из нагрудного кармашка его модного, с позолоченными пуговицами, желтого пиджака торчал розовенький, под цвет галстука, платочек.
За рулем сидел бритоголовый парень.
– Его Ленчик зовут… Ленчик у нас – обладатель "черного пояса", – сказал Яшка. – Я правильно обозначил твой разряд по карате?
Парень, не оборачиваясь, утвердительно мотнул головой, непропорционально маленькой по сравнению с могучей шеей и широкими плечами. На переднем сиденье, справа от него, лежала книжка.
– А в свободное время он читать любит… Что сейчас читаешь, Ленчик?
– "Любовь в Античном мире".
– Слышал? – Яшка, улыбаясь, посмотрел на Алика. – Человек Античным миром интересуется… Ну и как там насчет этого обстояло?
– Пидоров много было. А по части способов – все то же; ничего новенького не придумали.
"Мерседес" мягко шуршал шинами по вечерним улицам. В сумерках, прерываемых светом нечастых фонарей, Москва смотрелась поопрятнее.
– Сперва мы в Замоскворечье поедем, – сказал Яшка. – Там есть один элитный ресторан, столик я уже заказал. Кормят вкусно.
"Мерседес" остановился в полутемном переулке, возле двухэтажного особнячка, построенного в стиле ампир, наверное, еще лет сто назад. Над входной дверью мерцало неоновое название: "Андромеда".
Выйдя из машины, Яшка наклонился к открытому окну водителя.
– Ленчик, мы тут часа два-три посидим. Можешь пока смотаться куда-нибудь.
– Не велено, Яков Наумович, вас оставлять. Я вон там за углом, в проулке, машину поставлю, буду ждать, сколько нужно. Книжку полистаю – тут картинки интересные.
Высоченный швейцар, в брюках с лампасами и в фуражке с кокардой, улыбнулся Яшке, как старому знакомому, распахнул дверь. Брючный карман у швейцара оттопыривался. Поймав взгляд Алика, Яшка обронил: "'Пушка' у него в кармане. Для порядка".
Теплый воздух внутри большого прямоугольного зала источал запахи ресторанных блюд. Покачивая бедрами не хуже, чем Лолита, к их столику быстро подошел смазливый официант, положил перед каждым меню. Список блюд в меню был длинным, на нескольких страницах. "Белужья икра с блинами и гарниром по-гречески", "Баварская утка под медово-имбирным соусом", "Медальоны из омара, обжаренные, с муссом из креветок" – названия блюд звучали возвышенно-аристократически. Под стать им были двухзначные и трехзначные цены в долларах.
– Что пить-есть будем? – спросил Яшка.
– Да не разбираюсь я в этих идиотских названиях. Заказывай сам. Честно говоря, я и есть-то особенно не хочу. – Алик вздохнул, под пиджаком привычно приложил ладонь к тому месту справа от грудины, где уже несколько дней, как поселилось постоянное тупое давление.
Официант принял заказ. Быстро принес ледяную водку в запотевшем графинчике, закуску – "Рулет из копченой лососины с лимонным суфле". Опрокинув рюмочку, немного пожевав без аппетита, Алик положил вилку.
– Что ж, Яшка, рассказывай о себе – как живешь. Столько лет не виделись.
– Живу ничего, в бизнесе раскрутился, деньги делаю хорошие.
– А кроме бизнеса, для души?.. Вон тетя Даша утром свое беспокойство мне высказала – чего же это, мол, Яша все не женится?
– Если еще раз спросит, расскажи ей старый анекдот. Помнишь, один мужик на подобный вопрос удивленно говорит: "Ради стакана молока заводить целую корову?"
– У тебя когда-то музыкальный талант прорезался – на скрипке играл.
– Не забыл ты… Музыка со мной. Иногда найдет настроение – запрусь дома, отключу телефон, достану свою скрипочку. Техника, конечно, без ежедневных упражнений слабовата стала, но ведь никто и не слышит, играю для себя – как ты изволил выразиться, для души… А иногда просто сижу и весь вечер слушаю в одиночестве классическую музыку, компакт-дисков у меня навалом. Знаешь, все больше влюбляюсь в Шуберта. В его лучших произведениях столько изящества, никому ничего не навязывает – ни громокипящих страстей, ни слезливых всхлипов. Журчит себе прозрачный ручеек, о чем-то сокровенном размышляет мудрый и грустный автор, и на душе у слушателя тоже становится светло и чуть грустно.
– Прямо-таки про тебя поэт сочинил: "Еврейский музыкант – он Шуберта наверчивал, как чистый бриллиант".
– Какой уж там еврейский… Сам себя часто спрашиваю, кто я? В том и дело, что русский я до последнего закоулка в душе. И Москва, где я родился и вырос, – это мой город. Ее бесшабашность, и размах, и то, что она слезам не верит, и милосердие ее, и греховность – во мне все. По-научному "ментальность" называется?.. Если бы не антисемиты, наверное, и не задумывался, что за фамилия у меня такая. Спасибо им, не дают забыть про корни.
Яшка замолчал, вытер салфеткой губы со следами лимонного суфле.
– Сегодня по телевизору передавали интервью с Пенкиным, – осторожно начал Алик.
– Знаю.
– В каком, однако, кровавом дерьме это ваше "первоначальное накопление" варится.
– Да не слушай ты этих газетных врунов. Чтобы увеличить свои тиражи, они такое наплетут… Если наш банк и вступает в конкурентные отношения с какой-нибудь другой финансовой группой, возникающие проблемы мы всегда стараемся решить по-джентльменски. – Явно переводя разговор на другую тему, Яшка указал пальцем на лоб Алика. – Помнишь, старик, как ты этот шрам получил?
– Вроде бы классе в четвертом подрался с кем-то у нас во дворе.
– А я как сейчас вижу. С Ванькой Беловым ты дрался. Тот на год старше, но ты заводной был, не испугался. Мы с Левкой в стороне стояли, не вмешивались – драка честная, на кулачках, один на один. А он, сука, в кулаке ключ от квартиры зажал да им по лбу тебе и вдарил. За эту подлянку гнали мы его потом с Левкой до четвертого этажа в вашем подъезде, пока он за дверь своей квартиры не шмыгнул.
– Где он теперь, Ванька бедный?
– Кто его знает. Может, в тюряге опять. А может, сгорел уже по пьянке.
Яшка снова наполнил рюмки. Алику пить не хотелось – он только пригубил. Официант принес горячее блюдо – "Французский голубь на гриле с тольятелли из каштанов и жареными лисичками в зеленом соусе".
На эстраду в конце зала стали подниматься патлатые музыканты. Долго настраивали инструменты. Потом заиграли. По принципу: чем громче, тем лучше. Известная певица – Алик помнил ее еще по прежним годам – выскочила из-за спин музыкантов. Микрофон засунут чуть ли не в рот; под коротенькой, не по возрасту, юбочкой колышутся рыхлые бедра немолодой женщины. Изображая неземное томление, певица поведала миру, как она любит его и как он любит ее. Грохотал барабан, гудели духовые инструменты, визжала певица. Разговаривать стало невозможно. Доев "французского голубя", Яшка подозвал официанта, расплатился. Алик попытался было принять в этом участие, но Яшка обиженно отстранил его руку.
Швейцар в брюках с лампасами открыл им дверь, уважительно спросил:
– Почему так рано, Яков Наумович? Тут только самое представление и начинается. Позднее стриптиз будет.
– В следующий раз, дорогой, в следующий раз непременно, – Яшка вложил в широченную ладонь швейцара зелененькую бумажку.
На улице было темно и пусто. Вверху, в просветах между плывущими облаками, тревожно загорались и гасли звезды.