– Наташенька! Скорее принеси ту коробку! Я обманывала тебя! Я вынуждена была обманывать тебя! Я говорила, что храню счета за свет и коммунальные платежи за всю жизнь и что там старые рецепты просто, чтобы никто, да и ты, туда не залезла. Ну, разве я зануда, чтобы… Я понимала, кому интересно копаться в старушечьих рецептах! Наташенька, принеси коробку! Я должна тебе показать! Поспеши, что-то мне нехорошо!
Наташа вышла из комнаты. Слышно было, что она что-то отодвигает. Хлопают и скрипят дверцы буфета. Ее бабушка схватилась за сердце и несколько раз с трудом глубоко вздохнула. Голос Наташи из другой комнаты несколько успокоил ее:
– Бабуль! Нашла! Господи, бабуль! Ну, вот твои "фамильные драгоценности" – старые рецепты – пожелтевшая макулатура!
– Выбрось этот хлам, Наташа! Подними, там внизу… В газете… Посмотри внизу подо всем… – командовала бабушка.
Наташа вбежала в комнату со стопкой старинных фото и каких-то документов, а главное – со старинным медальоном.
– Бабушка! Что это? Кто это? – прошептала Наташа.
Бабушка с нежностью протянула руки к этим фотографиям, старинным дагерротипам и, положив их себе на колени, протянула руки к медальону. Поцеловала его и приложила в щеке. Наташе на мгновение показалось, что она забыла о Наташе, словно улетев куда-то мысленно. Потом бабушка взяла медальон и открыла его. Там внутри был женский портрет, старинная миниатюра.
Было видно, как она счастлива видеть ее:
– Это она… она… Марыся… ангел, ах, фарфоровая Марыся Радзивилл… Прапрабабка твоя, Наташенька… тоже из рода тех Радзивиллов от 14 века. Мы от Миралинды, но мы – это другая ветвь… А эти фотографии, это их дагерротипы… это мои бабушки и прабабушки. Посмотри, Наташенька! А в этом медальоне дивная акварель Гау… Это она… она… Марыся… ангел, ах, фарфоровая Марыся Радзивилл… Прапрабабка твоя, Наташенька… тоже из рода тех Радзивиллов от 14 века, но мы – это другая ветвь… Мы от Миралинды. Даже представить не могла, мечтать не смела, что когда-то смогу произнести это вслух. Мы срослись с нашим страхом навредить словом – сначала своим детям, а потом и внукам. Да, девочка моя! Ведь мы были после революции "лишенцами"! Без права на образование и работу!
Наташа, с изумлением рассматривая эти свидетельства времени, почти машинально обронила:
– Да, ты рассказывала, как квартиру твоего отца… заселили… отца расстреляли.
Бабушка поправила ее:
– Это называлось "уплотнили". Мама тогда чудом защитила туалет. Пролетарии, заселившие нашу квартиру в Аптекарском переулке, уже успели выломать ванную комнату… так молниеносно! Толпа – с воем по паркету, с ломами, с топорами, с таким улюлюканьем! Все мигом размолотили, а потом ринулись и туалет выбивать! И это на втором этаже недалеко от центра Москвы! В Аптекарском переулке! А вот фотография – мама! Моя мама, вот ее фото! Всегда элегантная, в корсете! И по-радзивилловски фарфоровая, хрупкая… Встала, раскинув руки, как придорожный крест, у них, таких страшных, озверевших, на пути… у входа в туалет. Мама, как на картине Делакруа "Свобода на баррикадах", помнишь: отчаянно, но твердо выкрикнула им всем: "Не пущу, уроды!" А они орали ей: "Нечего тут барство разводить! "До витру" ходить будем!" Но, представь себе, – отступили! Потом сами рады были… А так страшно было, и за мамочку, и мне, маленькой, а я думала – зарубят они нас! Тогда и такое, и не такое бывало! Так и жили мы в той коммуналке, без ванны. Пока потом на Маяковку – в другую коммуналку не переехали. – Тут бабушка словно спохватилась: – Ах! Да о чем я – туалеты, ванны! Прости, Наташенька! Это я от волнения, Наташенька! Не то, совсем не то! Я хочу сказать, что ты и только ты настоящая невеста этому Виктору. И его мама так обрадуется, что ты из такого именитого рода! Напиши ему! Напиши всю правду: о том, что ты из рода Радзивиллов, и что мы иная ветвь от самой Миралинды… Напиши так: "Дорогой Витя!"… Нет, лучше так: "Уважаемый Виктор!"… Нет…
Наташа просто расплакалась, нелепо и беспомощно взмахивая рукой: ей было и себя жалко, и бабушку, одергивать ее тоже было жестоко:
– Витас… Ба! Его звали Витас! Не надо, ба! Нет, не надо! Пожалей меня! Двадцать пять лет прошло!
Бабушка, целовавшая в этот момент медальон с миниатюрным портретом Марыси Радзивилл, акварель работы дивного Гау, вдруг словно осознала происходящее, растерянно опустив руки с медальоном, произнесла:
– Двадцать пять? Четверть века… Двадцать пять долгих лет!
Наташа тихо плакала, сидя на полу у ног бабушки среди разбросанных старинных документов и фотографий. В комнате светился только экран дисплея. На нем фото модератора сайта сценаристов и данного конкурса "Триллер" – Вдова братьев Гримм с текстом, адресованным Миралинде.
14. Вдова братьев Гримм
Вдова братьев Гримм, как всегда, нагруженная какими-то аксессуарами для съемок, – старинные веера, бутафорский головной убор типа древнеегипетских фараоновских, полосатых или нечто, напоминающее то, что украшало изящную головку Нефертити, сломанный граммофон, сумасшедшего анилинового цвета боа, для удобства обмотанное вокруг ее шеи, "чтобы руки не занимать". И всякая всячина для антуража, которую она суетливо засовывала в багажник машины. А что не умещалось в салон машины, за рулем которой сидел Геннадий, она засовывала в багажник, утрамбовывая и уминая вещи так, словно никогда в жизни больше не надеялась ими воспользоваться. Обычная рабочая погрузка, которая за многие годы ее проживания в этом доме давно перестала удивлять соседей, давно усвоивших: "Художница, с нее и не такое станется…"
Наконец, все умяв и загрузив, она и сама уселась на заднее сиденье, придерживая боком осветительные приборы, чтобы не сильно гремели и болтались по дороге. И, когда Геннадий тронулся с места, с удовольствием открыла ноутбук, лежащий на ее коленях. Ехать предстояло через центр. А это означает, что впереди пробки, пробки и пробки.
Гена, как обычно, за рулем. Вдова братьев Гримм последнее время очень довольна, что с ноутбуком и вставленным в него скайлинком ей все пробки нипочем. Так и в этот день, преодолевая московские пробки, они едут к известному, суперэлитному найт-клубу "Вилла Радзивилла", в котором Вдова братьев Гримм должна провести фотосъемки, чтобы осуществить свой арт-проект:
– В этих пробках Толстым и Достоевским можно успеть стать! Так рада, что купила, легкий такой, удобно. А то я так давно не писала "для себя". С тех пор, как стали работать и пошли дела с фотографией. Когда я "выписалась" из сценаристов. Только заказные статьи, как эта, для которой сегодня нужно поспеть сделать фотосессию.
Геннадий, посмотрев на нее в зеркало водителя, как увлеченно она пишет, ответил ей:
– Здорово ты этот конкурс придумала: "Вспомнить самое жуткое в своей жизни и сделать из этого сценарий". Вот и у меня разное крутится… Но придумывать еще ладно… Ну, скажем, рассказывать… тоже можно.
Но как ты, сидеть и писать? Ну, нет… Даже в пробке!
Вдова братьев Гримм удивилась его наблюдательности:
– Ты не все трудности перечислил. Еще слушать или читать других! И писать рецензии на их опусы! Тоже нелегко порой. А это, кстати, условие конкурса: мы все – участники, должны читать друг у друга все написанное и рецензировать. Написанное и рецензировать, оценивать и давать советы. Только вот что странно. Куда-то все подевались. Бур, у него потрясающий триллер получался, но вдруг исчез. Да мало того – весь текст стер и не откликается. Потом, совсем умолкла Миралинда. Но ее история еще слишком туманна и откровенно романтична для триллера. Я ей написала об этом. Вежливо, не задевая амбиции автора. Но, быть может, она все же обиделась. Потому что тоже не откликается. – Вдова братьев Гримм подключила планшетник и нашла свой сайт. Очень обрадовалась, что кто-то что-то написал новенькое. И от удовольствия воскликнула: – А вот и появился Йёльс. О! Он дописал концовку своего триллера!
Вдова братьев Гримм умолкла, погрузившись в чтение того, что написал Йёльс. Посмеиваясь время от времени. И время от времени обсуждая прочитанное с Геннадием, томящимся в бесконечной пробке за рулем. После прочтения Вдова братьев Гримм обсуждала со своим другом, что она напишет Йёльсу в рецензии. Но Геннадий, зная характер давней своей подруги, заметил ей:
– А мне история этого Йёльса очень симпатична. Элегантна… Подумаешь, ведь Джеймс Бонд сейчас тоже старомоден с его тонкой иронией, но он не стал хуже! Поэтому столько любителей "старого кино". Не критикуй слишком резко, он ведь, судя по тексту, немолод. – Но, увидев гримасу на ее лице, отраженную в зеркальце, добавил:
– Да уж! Ты язва, и покритиковать кого-нибудь у тебя не заржавеет. О… двинулись!
Редкий случай, но Вдова братьев Гримм на этот раз на удивление легко с ним согласилась:
– Да, мне и самой нравится его синопсис, но для триллера недобирает его история, какая-то незавершенность в ней есть. А главное – неправдоподобно все с этим переходом по подоконнику. Проход по подоконнику – избитый и затасканный прием! Ну, не сочетается – смрад коммуналки и рыцарство ради чести прекрасной дамы. Нет! Фильма здесь не вижу! Фильма нет!!! Собственно, это я и напишу! О! А похоже, это у вас мужская солидарность! А ведь ты с ним и незнаком! Ну вот! Опять встали! Опять пробка! В этих пробках и Толстым, и Достоевским успеешь стать!
Вдова братьев Гримм набирала текст с рецензией на сценарий триллера Йёльса. Её пальцы с ярким маникюром проворно пробегали по клавиатуре. И, как только она допечатала свою рецензию, сразу же отослала Йёльсу.