Шляпа – это ее маленькая месть миру. Когда Аля в шляпе, как бы ничего не замечая вокруг, "дыша туманами и духами", шествует по тротуару, то почти все встречные мужчины вздрагивают, оборачиваются и натыкаются на столбы, а проезжающие машины тормозят где попало, и водители, чуть не до пояса высовываясь из кабин, также, молча и ошарашено, смотрят ей вслед.
Наверное, Аля была причиной не одного дорожно-транспортного происшествия. На месте инспекторов ГИББД, я бы ее за такие шляпы безжалостно штрафовал.
И всегда у нее почему-то – легкий загар. Все как бледные макаронины, вымоченные в ознобе дождей, а она с достоинством демонстрирует жизнерадостный экваториальный окрас. Словно, в отличие от анемичных жителей Петербурга, греют ее светила иных широт.
Рядом с ней все время чувствуется конвекция излучающего тепла.
А еще Аля видит странные сны. Вероятно, тот мир, то скрытое измерение, откуда она пришла. Связно пересказать их она не может, но утверждает, что ей там хорошо.
– Что-то такое счастливое… Такое – мое… Вот где я хотела бы жить…
И, быть может, в действительности она там и живет, а здесь только спит, мучается тягостными иллюзиями.
Впрочем, не такие уж они и тягостные. Сон отличается от яви тем, что некоторые вещи во сне делаются как бы сами собой. Не требуется дли них никаких усилий. Вот так и у Али: когда она расставалась с мужем, то просто взяла сумочку с косметикой и ушла. В никуда, в городскую неприветливую пустоту. А уже через три месяца у нее образовалась квартира. Часть денег дал тот же муж, причем без судов, без коллизий, без какого-либо давления с ее стороны, часть денег – сестра (у Али, как это ни удивительно, есть сестра), а часть она с легкостью взяла у кого-то в долг и потом целый год отдавала, набирая дополнительные заказы.
Ну, кто бы еще так сумел?
Уйти никуда, ни с чем, а через три месяца заиметь собственное жилье?
Кстати, и сын ее живет у сестры. Аля утверждает, что иного выхода просто нет. Во-первых, где его тут разместить? А во-вторых, ему самому там нравится больше. Они с сыном ее сестры одногодки: ходят в одну школу, в один класс, в одну спортивную секцию.
– А что я могу ему предложить?
Действительно, что?
Раз в неделю Аля ездит к нему на экскурсию.
– Мне его выводят, показывают: умыт, накормлен, одет. Ну, деньги я, конечно, даю…
Примерно также обстоят у нее дела и с работой. Аля заканчивала "лисичку", как до сих пор студенты называют между собой бывший Ленинградский инженерно-строительный институт, прокрутилась за год по нескольким проектным организациям (Представляешь, там надо было приходить в девять утра!.. – Я этого, конечно, не представляю. Раньше одиннадцати Аля не может проснуться вообще), и наконец пристроилась в неком частном архитектурном бюро, которое организовала одна из ее подруг. Такая Аделаида: женщина, сделанная из углеродистого металла. Суть их работы, насколько я понимаю, заключается в следующем. Если какая-то фирма намеревается приобрести в городе здание – под офис, например, под гостиницу, под отделение банка, под что-то еще – то, во-первых, подходящую точку требуется сначала найти, что, прямо скажем, непросто, надо иметь соответствующий реальный архив, во-вторых, требуется его технологически оценить: степень износа, коммуникации, стоимость реставрационных работ (полностью сносить здание разрешается далеко не всегда), и, в-третьих, вероятно, самое главное – представить обоснованный архитектурный проект: как это здание будет выглядеть в результате.
Именно вокруг этого разворачиваются основные баталии.
– Ни за что никогда не позволю покрасить его в поросячий цвет!.. И облицовку в стиле "московский купец" тоже не допущу!..
Глаза у Али горят, губы сжаты, она трясет в воздухе кулачком.
Я ее очень люблю.
Тут есть один скрытый момент. Приятельница Аделаиды, закончившая тот же инженерно-строительный институт, теперь работает в соответствующем комитете администрации города. Как они там между собой договариваются, я, конечно, не знаю, но если проект представлен в сопровождении реквизитов Аделаидиного бюро, то по инстанциям он идет гораздо быстрей. Заказчики это ценят, еще бы, и потому проблемы с заказами у них в бюро нет. Только успевай исполнять. Время от времени накапливается даже небольшая очередь.
Что ж, такова система.
Не Але ее исправлять.
Ей достаточно и того, что "поросячий" ярко-розовый цвет, от которого у нее тошнота, в бюро не пройдет, и не пройдет, как бы заказчик того ни хотел, исполненная самодовольства, модная ныне московская купеческая помпезность. Это когда везде – стекло и гранит, да еще в масштабах, превосходящих фоновую историческую застройку.
Египетские пирамиды нашей эпохи.
Нет, нет, ни за что!
Аля обожает Санкт-Петербург. Она рассказывает, что когда впервые увидела эту стеклянную идиотическую дурынду на Исаакиевской площади (новодел, поблескивающий на солнце, как аптечный флакон), то ей стало просто физически нехорошо: прибежала домой и два дня лежала пластом, с больной головой. Потом почти год обходила Исаакиевскую площадь за километр. И то же самое, когда на Седьмой линии возвели чудовищную стекло-мраморную абракадабру в "банковском стиле". Убили весь василеостровский уют.
– Зачем, зачем они это делают?
Я объясняю ей, что происходит так называемое "огораживание". В Англии в свое время владетельные лендлорды сгоняли крестьян с земли и на месте общинных наделов устраивали овечьи пастбища. Это было экономически эффективней. Ныне в центре Санкт-Петербурга точно также, не считаясь ни с чем, сносят дома, жителей, как крепостных, быстренько распихивают по новостройкам, а на освободившемся месте возводится банк, или офис, или торговый центр, что, как ты понимаешь, тоже – намного выгоднее.
– Неприятный, конечно, но вполне закономерный процесс.
– Они просто свихнулись, – заявляет Аля в ответ. – Как можно сравнивать? При чем тут экономическая эффективность? Банк – это деньги, а дом – это жизнь.
Она, конечно, права.
Вот только это та правота, которая никому не нужна.
Тем не менее, ее проекты заказчикам нравятся. Мне даже кажется, что процветание их крохотного бюро, всего-то там работает пять человек, обуславливается не столько административными связями Аделаиды, сколько тем, что Аля буквально завораживает клиентов своей любовью к магическим реалиям Петербурга. Она показывает им "флорентийские лестницы" на Большом проспекте, как бы висящие в воздухе, напоминающие фантазии в духе Калло, удивительных сфинксов, покоящихся в одном из дворов на Обводном канале (как они тут очутились? зачем возлегли?), "женщину, бегущую по Коломне", которая из дикого китча, превращается ныне в загадочный петербургский фантом: говорят, что застать ее дважды на одном и том же месте нельзя. А особо избранные могут даже узреть мистическую, толстенную, испещренную иероглифами трубу, скрытую в глубинах путаного квартала на Васильевском острове. Считается, что это остаток химической лаборатории доктора Пеля, очищавшего здесь присадки для своих чудодейственных лекарственных средств. Однако Аля раскопала в одной из старинных книг, что в действительности ею владел некий голландец, некий беженец, эмигрант, имя которого не сохранилось. Он приехал в Петербург еще при Екатерине Второй и почти десять лет занимался тут поисками философского камня. Сюжет, по ее словам, был просто классический: девушка из богатой семьи, любовь, ревность, страдания, высокомерный отказ, опять страдания, бегство в чужую страну… Философский камень ему был нужен затем, чтобы ослепить ее блеском своего фантастического состояния. Интересно, что согласно легенде, он его все-таки получил – только не в виде кристалла, а в виде сияющей эманации, бесплотных золотистых паров. Часть эманации вырвалась через трубу в атмосферу, рассеялась, осела по городу, отсюда – странности Петербурга, часть вплавилась в стенки самой трубы: они необыкновенно прочны, никакой инструмент, взрывчатка их не берет, а часть эманации голландец неосторожно вдохнул и в результате обрел бессмертие, которого вовсе не жаждал. Однако не во плоти, разумеется, плоть не бывает бессмертной, а в виде призрака, блуждающего теперь в этих местах: белая шелковая рубашка с кружевными манжетами, бриджи красного бархата, остроносые сапоги, взгляд безумца, утратившего надежды.
Аля утверждает, что она его дважды видела.
– Ладно, видела, видела! – скептически хмыкаю я.
– Не хочешь не верь!..
Заказчики от таких историй плывут. Правда, не остаются в долгу: водят ее по дорогим ресторанам.
– Лучше бы деньгами дали, – фыркает потом Аля. – Устрицы, устрицы… Я их терпеть не могу!..
Она уже пять раз получала матримониальные предложения. Клиенты при виде ее джинсов и шляп мгновенно теряют сознание. Сами, наверное, не понимают, что болбочут. Приходят в себя лишь через неделю, и то, видимо, не до конца. Но особенную настойчивость в этом вопросе проявляет один, который, кстати, является их основным заказчиком. Он создает сеть мини-отелей по всему Петербургу, и последний проект, "домик с башенкой", Аля делает именно для него. Здесь у бюро очень серьезные перспективы. Они так и называют его с большой буквы – Заказчик. Так вот, этот Заказчик сделал Але предложение сперва год назад, а потом трижды его повторял – весной, летом, осенью. Причем, предложение сопровождалось какими-то немыслимыми благами: дом на Майорке, где, как утверждает Заказчик, жилье дешевле, чем здесь, квартира в Санкт-Петербурге, если захочет – квартира в Москве.
Аля легкомысленно пожимает плечами:
– Ну, Майорка – это ведь так далеко… А в Москве я все равно жить не стану. К чему мне Москва, мне, знаешь, и тут хорошо…
Такие у нее критерии.