- Наша цивилизация на психоанализе не стоит, - твёрдо возразил Леон.
- На чём стоит наша цивилизация? - широко распахнула глаза девчонка. Леон увидел, что они у неё почти прозрачные, а на загорелом лице вокруг губ как будто процарапаны иголкой белые морщинки.
- Я должен ответить прямо сейчас?
Девчонка кивнула.
- Наша цивилизация стоит на! - сказал Леон.
- На?
- На!
- На клее "Момент"?
Леон подумал, что у него начались слуховые галлюцинации. Нет на лугу никакой девчонки, а вот трава действительно приклеена к земле клеем "Момент". Не оторвать.
- Наденешь на голову полиэтиленовый пакет, - скверненько хихикнула девчонка, - подышишь и сразу понимаешь, на чём стоит наша цивилизация. Вчера твой дядя, как наша цивилизация, полдня стоял у калитки.
- Дядя предпочитает иные способы познания, - ответил Леон.
- Самогончик? - осведомилась девчонка.
- Бери выше, - усмехнулся Леон. - Одеколон "Леопард", пятнадцать рублей за флакон.
- У него мания величия, - заметила девчонка.
Леон вспомнил слова дяди Пети про "трёх", подумал, что, пожалуй, девчонка права.
Ему вдруг стало хорошо, свободно с этой девчонкой. Они как будто были из одного теста. Только в тесто Леона пока не был подмешан клей "Момент".
Леон слышал про "Момент", но сам покуда брезговал. Было что-то оскорбляющее достоинство в том, чтобы сидеть с полиэтиленовым мешком на голове, вдыхать химическую мерзость, пусть даже это, как утверждали пользователи, врата в рай. Леон не верил в рай, в который протискиваются сквозь полиэтиленовые, перепачканные в клее, врата. Любителей "Момента" называли "космонавтами". Леон презирал "космонавтов". Хотя понимал, что его презрение идёт от снобизма, а не от уверенности в собственном превосходстве. Все стремятся в рай. Есть ли принципиальная разница между вратами водочными, одеколонными и полиэтиленовыми? За исключением того, что водочные освящены многовековой традицией, одеколонные практически не освящены традицией, полиэтиленовые совершенно не освящены традицией? Похоже, тут всего лишь имел место вечный конфликт между старым, новым и новейшим, в котором на стороне новейшего - "Момента" и его заменителей - в силу необъяснимого исчезновения старого и нового были все преимущества.
Леон с грустью подумал, что в неполные свои пятнадцать он уже законченный консерватор.
Неужели интересующаяся психоанализом девчонка - "космонавтка"? Леон отказывался верить.
- Я пошутила насчёт "Момента", - сняла она камень с его души: - Надо было как-то начать разговор.
Леон отметил про себя, что как-то странно она его начала. Но ведь и нет в мире более странных существ, нежели девчонки.
- Я тоже никому никогда не рассказываю про свои сны, - добавила она.
Они сближались стремительно и неудержимо. Леон знал за девчонками эту забавную особенность: вдруг говорить, поступать, как будто это ты. То был верный знак, что девчонка к тебе неравнодушна. Леон подумал, что не успел сделать решительно ничего, чтобы понравиться девчонке в шортах и в голубой рубашке. Стало быть, он просто заполняет пустоту, вакуум. Это огорчало. Но и значительно всё упрощало.
- И последнее о снах, - сказала девчонка. - Чтобы закрыть тему.
Со снами получился перебор. Глупо было говорить о снах посреди залитого солнцем луга при пустом вонючем мешке, который надлежало набить травой. Какие сны? При чём тут сны? Неужели девчонка этого не понимала?
- Есть идиоты, - продолжила девчонка, - полагающие, что половина жизни, которую человек проводит во сне, - потерянное время.
- Я к ним не отношусь, - успокоил её Леон.
- Сны, - серьёзно произнесла девчонка, - лучшая часть жизни. Чем больше человек спит, тем он счастливее.
Леон вспомнил мертвенный фонарный свет, проникавший сквозь окно в больничную палату отделения травматологии, пододеяльное шевеление, храп и стоны соседей вспомнил, как мечтал заснуть и не мог. Подумал, что, может девчонка права. В определённые моменты сны предпочтительнее жизни.
- Значит, - творчески развил Леон девчонке тезис, - нет на свете худшего наказания, чем бессонница?
- Ты гений! - всплеснула она руками. - Сам Бог прислал тебя в Зайцы. Ты всё понимаешь! Я совсем не сплю. Уже два года, - с достоинством добавила после паузы.
- Жизнь - наказание, - вздохнул Леон. - Жизнь без сна - страдание.
- Вот почему, - вдруг хихикнула, сломав торжественный лад разговора, девчонка, - я живу как будто сплю. Ты… есть или снишься?
- Конечно, снюсь, - усмехнулся Леон. - Видишь мешок? Он пустой. Помоги нарвать травы. Тебе снится рабочий сон.
- Я работы не боюсь.
На тропинке появился дядя в подтяжках. Леон трусливо присел.
- Ты что?
- Он сказал, что это их луг, что здесь нельзя рвать траву.
- Кто?
- А вот этот, - кивнул Леон. - В подтяжках.
- Гена? - рассмеялась девчонка.
- Его звать Гена? - Леон не понял, что смешного в этом имени.
- Луг ничей, - объяснила девчонка. - Трава ничья, потому что никто её не сеял. Здесь всё ничьё. Трава нужна только тому, у кого живность. Живность - кролики - здесь у единственного человека - твоего дяди Пети.
- Ты говоришь не во сне?
- Это, - выделила голосом девчонка, - я говорю не во сне. Хотя лучше бы во сне. Деревня, а молока нет, потому что ни одной коровы.
- Что же они едят?
- Я с собой три ящика немецких консервов привезла, - похвасталась девчонка. - Гуманитарная помощь! И мешок крупы. Консервы, правда, дрянь, - добавила задумчиво.
- Этот Гена, он кто? - спросил Леон. - Бабка она ему…
- Мать, - ответила девчонка.
- Понятно.
- И жена, - хихикнула девчонка.
- Что-что? - вежливо уточнил Леон.
- Жена, - повторила девчонка. - Гена живёт с мамой, как с женой.
Леон подумал, что девчонка всё-таки "космонавтка".
- Не веришь, спроси у дяди, - сказала девчонка. - Не надо так на меня смотреть. Ты спросил. Я ответила.
Леон вдруг понял, что так оно и есть. Не приснилось. Девчонка говорит правду. А может, и нет. Кто его знает?
- Бог им судья, - с тоской посмотрел на мешок Леон. - И тебе, если говоришь такое. Мне плевать.
- Да ладно, помогу, - засмеялась девчонка. - Я умею рвать. Ты в какой класс пойдёшь?
- А ты?
- Я в девятый. В Москве живёшь?
- В Москве, - Леон удивился, как сноровисто принялась она рвать траву, широко расставив ноги.
- А я в Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге. Если опять не переименовали. Я так рада, что ты приехал! - вдруг рассмеялась счастливым тревожным смехом.
- Почему? - удивился Леон. - Ты совсем меня не знаешь.
- Во-первых, - внимательно посмотрела на него девчонка, - ты не можешь быть хуже многих из тех, кого я знаю. Во-вторых, в Зайцах ты один, а значит, вне конкуренции!
- Тебе виднее, - пожал плечами Леон.
Леон совсем забыл про свой правый насекомий глаз, в котором поселился ветер. И тот затаился до поры, не напоминал о себе, когда вокруг было столько настоящих насекомых, некоторые из которых, скажем мошки, так и лезли в глаз, видимо чувствуя родное.
Заявил о себе насекомий глаз в озере, куда рухнул с гнилых и скользких, далеко уходящих в воду мостков Леон с тяжёлым после обеда желудком.
Он спросил у дяди Пети, где здесь наиболее приятное для купания место. Дядя Петя как бы даже и не расслышал, пожал плечами. Леон догадался, что едва ли существует что-то, интересующее дядю Петю меньше, нежели места, приятные для купания.
Чёрный дом-параллелограмм, в котором жили Гена и и мать, стоял на берегу озера. Проходя мимо с полотенцем через плечо, Леон ещё раз подивился страшному красном георгину - глазу сатаны, вновь обернувшемуся в его сторону. На чурбачке у кривой и низкой, как в хлев (если б "хлев" не был домом), двери покуривал Гена. Объявить озеро своим, как недавно луг, он воздержался.
Идея собственности преломилась в Зайцах, как картина мира в насекомьем глазу Леона. Всё здесь было ничьим. Все здесь были нищими. И вместе с тем все считали всё своим. Но не предпринимали ничего, чтобы вступить в реальное (с пользой) владение.
- Ишь ты! - ухмыльнулся дядя Петя, когда Леон рассказал ему про Гену. - Выблядок немецкий! Будто не знает, что председатель отписал мне поля и луга!
- Как ты сказал? - Похоже, каждый разговор о соседях был чреват.
- От немца его матка в войну прижила, - неохотно объяснил дядя Петя. - В войну здесь вермахт стоял. Говорят. А так, кто знает?
- А ещё говорят… - вздохнул Леон.
- Говорить-то говорят, - не поддержал дядя Петя, - да только кто свечку держал? Народ - сволочь, кого хочешь с дерьмом смешает! Про меня тоже вон говорят, что я леченый алкаш, ни уха ни рыла в сельском хозяйстве, а хочу здесь всё захапать! А! - горестно махнул рукой, хотя, честно говоря, непонятно было, на что, собственно, он обижается?
Леон подумал, что идея правды преломилась в Зайцах не менее причудливо, чем идея собственности. Правда была здесь невозможнее и страшнее любой лжи, поэтому во имя сохранения рассудка следовало жить, как если бы никакой правды вообще не существовало. Или же существовала, но мистически-теоретически, как птица-феникс, зверь-единорог, рыба-китоврас, Гог и Магог, голос в радиоприёмнике. В Зайцах было невозможно ни чем-нибудь кому-нибудь окончательно завладеть, ни кому-нибудь окончательно чего-нибудь лишиться. Спор о заброшенных лугах, невозделанных полях представлялся неразрешимым и вечным.