- "Камю", - цинично ухмыльнулась администраторша, - "Смирновская", баночное пиво.
Номер оказался удобным и просторным. Что было совершенно невероятно для советской (неважно, рублевой или валютной) гостиницы, исправно (без подтекающей воды) действовала сантехника. Рядом с окном стоял крепкий письменный стол. Имелся и низенький, так называемый журнальный, рябая столешница которого хранила главным образом следы стаканов и бутылок, но никак не журналов.
И не было надобности зажигать свет в номере, так как Господь Бог ещё бродил с Нелидовом в рюкзаке по кругу, а в присутствии Господа всегда светло.
Едва они разложили на псевдожурнальном столике бутерброды с ветчиной, разрезанные и посоленные огурцы, конечно же, подавившиеся помидоры, сваренные вкрутую яйца, оплывшие, вспотевшие в полиэтилене равнобедренные треугольники сыра, едва Леон налил себе в стакан какого-то тягучего, с трудом покидающего бутылку сока, а отец, энергично потерев руки, как бы мгновенно и безводно их ополоснув, плеснул в свой стакан прозрачнейшей "Посольской", в дверь постучали.
Замычав, отец отставил стакан, крикнул: "Да! Войдите!", что можно было бы перевести с русского на русский как: "Нет! Не входите!" Но русские люди не большие мастера переводить с русского на русский. Тем более через дверь. Тем более такое слово, как "нет".
В номер вошёл широкоплечий подполковник с красными петлицами мотострелка, тот самый, громче остальных аплодировавший отцу. Он и в зале показался Леону молодым, а вблизи предстал совершенным мальчишкой, не старше школьного русского физкультурника.
"Не слишком ли разбрасываются офицерскими званиями в нашей армии?" - подумал Леон.
- Извините, что отнимаю у вас время, - посмотрел на накрытый "журнальный" столик подполковник. - Собственно, я хотел переговорить с вами в райкоме.
- Присаживайся, пехота, - кивнул отец на пуфик. - Как ты думаешь, где здесь может быть ещё один стакан?
- У меня вопрос, - не стал чиниться подполковник. - Только один, - улыбнулся, заметив, что отец помрачнел и насторожился. У него была открытая, располагающая улыбка. А сам он - с правильными чертами лица, голубоглазый, русоволосый, с ямочкой на крепком подбородке - вселял уверенность и спокойствие, как новенький исправный пистолет или автомат. То, что в России водились подобные подполковники, свидетельствовало, что не всё в России безнадёжно. - Есть стакан, - подполковник открыл портфель, достал самодельную, похожую на артиллерийский снаряд, флягу из нержавейки, отвинтил, как в термосе, верх. - Какой офицер без стакана?
- За знакомство, - отец налил подполковнику "Посольской".
- Валериан, - поднялся подполковник. - Можно без отечества.
- Будь здоров, Валериан!
- Будь здоров, Иван!
Чокнулись. Выпили.
Выпив, подполковник посинел глазами, прояснился. Хотя и до того был синеглаз и ясен. Леон подумал, что вопрос, приведший его к отцу, не терпит промедления. Как не терпит промедления перевооружение армии новейшим стрелковым оружием.
- Ваня, - сказал подполковник. - У меня очень мало времени. Через двадцать минут, - посмотрел на часы, - заступаю на дежурство.
- Ты закуси, Валериан, - посоветовал отец.
- Сначала я задам вопрос, Ваня, - ответил подполковник, - потом мы ещё по одной выпьем, и я поеду.
- Хорошо, - согласился отец. - Задавай свой вопрос, а я пока сделаю тебе бутерброд.
- То, что ты говорил, Ваня, безусловно, правильно. Ты говорил, как я бы сам говорил, если умел. Но я не умею. Кое с чем, конечно, я бы мог поспорить, но не в этом дело. По существу, Ваня. Ты абсолютно уверен, что только так можно? И только так нужно?
Возникла пауза, во время которой погибли все земные звуки, растёртое же инверсионными полосами-лямками небо-рюкзак привалилось к окну, как будто ходящий кругами Господь Бог вознамерился подслушать разговор учёного-марксиста и подполковника-мотострелка.
- Нет, - нарушил паузу отец. - Я в этом не уверен, Валериан. Скажу тебе, как брату: я абсолютно уверен, что можно и нужно, что только в этом спасение, но я отдаю на волю тех, кто возьмётся спасать, что именно можно и как именно нужно. Я всего лишь слабый духом теоретик, Валериан.
Голос отца звучал тихо и твёрдо. Леон никак не мог определить: свободопроницаем или нет его голос? Неужели существует что-то более, вернее, не менее значимое, нежели свобода, удивился Леон. Если да, то именно об этом сейчас говорили отец и Валериан.
- Но ты бы мог допустить, Иван, - подполковник смотрел в упор на отца, и глаза его были в один цвет с вечерним небом, - что можно и нужно не то, о чём ты говорил в зале, а нечто совершенно противоположное?
Вероятно, он имеет в виду право русского народа, подумал Леон, жить, как он хочет. Свобода - итог общественного развития, плод просвещённого разума, но право жить народа, как он считает нужным, выше? Дух Божий! - вдруг догадался Леон. Ему потребны бескрайние российские пространства, чтобы нестеснённо носиться! Ему не нужны здесь ни густая, как в Китае, муравьиная жизнь, ни неуёмная, как в Америке, свобода. Потому-то Господь и выбрал для России третье, милое его сердцу, состояние тихого (а временами буйного) помешательства. Нежизнь и несвобода. То есть если жизнь - без радости. Если свобода - голодная, звероватая, чреватая. Выходит, подумал Леон, отец и Валериан хотят скорректировать Дух Божий, как будто Дух Божий - артиллерийская стрельба по русскому народу. Собственно, почему бы и нет? Кому на Руси корректировать Дух Божий, как не учёному-марксисту и офицеру-мотострелку?
- Я говорил, - внимательно посмотрел на Валериана отец, - о рыбаке, не в добрый час выходящем на рыбалку, а не о снасти, которую он берёт с собой. Я благословлял действие, Валериан, а не сомнение. Слова же… - помрачнел, щедро плеснул в свой стеклянный и Валерианов нержавеющий стаканы водки. - Слова же, Валериан, всегда отыщутся. И для оправдания, и для осуждения. Только вот…
- Что только вот? - уточнил Валериан.
- Да не раз уж бывало в российской истории, - вздохнул отец. - И каждый раз впору было петь: "Всё не так, ребята!" Если срывалось, ещё туда-сюда, но если получалось - оказывалось неизмеримо хуже, чем было до. Это я говорю тебе, Валериан, как учёный.
- Ваня, - сказал подполковник, - это ответ на второй вопрос. А я его не задавал.
Некоторое время самозваные корректировщики Духа Божьего сидели молча. Тема была исчерпана. Причём как-то безнадёжно и не к взаимному удовольствию. К тому же неумолимо подступало время Валерианова дежурства.
- Чуть не забыл, - Валериан опустил руку в портфель, достал литую чёрную, разделённую на два рога, трубу. - Тебе на память, Иван.
- Мне? - недоуменно принял трубу отец.
Неурочный светлый ночной луч скользнул по комнате. Труба поймала его рогами-сечениями, моргнула красным.
- Танковый прицел, - объяснил Валериан, - на рыбалке, охоте полезная штука. И вообще. Ночного инфракрасного видения. Вот эту кнопку нажмёшь и смотри. А как на звёзды интересно!
У Леона забилось сердце. Ради такой вещи стоило жить. Знал бы он, что у него будет танковый прицел, ни за что бы не стал стреляться.
- Валериан, - растерялся отец, - право, не знаю. Наверное, это дорогая штука.
- Дорогая, - подтвердил Валериан, - но в Нелидове завод. Прицел идёт здесь за литр самогона.
- Подожди, Валериан, - отец сунулся к водочному рюкзаку.
- Не суетись, Ваня, - Валериан поднял нержавеющий стакан. - Лучше выпьем за правду.
Отец, как репку из грядки, выдернул из рюкзака бутылку "Пшеничной". Другой рукой из сумки - книжку "КПСС - руководящая и направляющая сила перестройки", последнюю свою, ударно изданную несколько лет назад книжку. После неё издание книг у отца застопорилось.
- Да-да, за правду, - теперь он судорожно искал ручку, чтобы сделать надпись. - Она, конечно же, там, в электронном танковом прицеле ночного видения, наша русская правда, где ей ещё быть? Вот только видят её немногие. Чёрт, где же ручка?
- Скоро увидят все.
За сокрывшуюся в электронно-инфракрасно-оптических глубинах прицела ночного видения русскую правду решили выпить стоя.
Вне всяких сомнений, она была продуктом высочайшей технологии. Но при этом её обменивали в Нелидове на литр самогона. Если допустить, что некоторые обмены происходили в ночи (когда же ещё?) возле пролома в заборе, в кустах, в лесу, то легко можно было вообразить военно-заводского похитителя правды, отслеживающего в инфракрасный прицел крадущегося к условленному месту покупателя. А после - нового обладателя правды, провожающего в прицел уносящего за пазухой бутылку самогона довольного похитителя. Таким образом, в высокотехнологичное созерцание правды широко вливались вместе с самогоном первобытно-общинные меновые (рыночные?) отношения, что делало это самое содержание тайным и непостижимым, как случайный ночной пейзаж в прицеле инфракрасного видения.
Так вдруг посмотришь куда-нибудь, и одному Богу известно, что увидишь.
Отец и Валериан опустили пустые ёмкости на стол, глядя друг на друга зверски-дружественно.
- Мне пора, - сказал Валериан.
Отец долго думал, как надписать морально устаревшую книгу. Наконец, придумал: "Валериану - русскому офицеру и другу".
- Спасибо, - серьёзно произнёс Валериан, - обязательно прочитаю. Прямо сегодня на дежурстве и начну.
- Не обязательно прямо сегодня, - смутился отец, - это, скорее, как память о прошедшей эпохе. Когда-нибудь.
- Разберёмся, - протянул руку подполковник.
- Подожди, Валериан, - забеспокоился отец, - возьми "Пшеничную".