Но в этом году съёмные переговоры закончились неудачей. Отец, как чувствовал, не хотел звонить таксисту, владельцу этой самой халупы. Позвонил только после того, как мать заявила, что, если он и сегодня не позвонит, она пойдёт и отдастся таксисту прямо в машине. Леона как раз выписали из больницы. Он никуда не выходил, сидел дома с головой, обмотанной бинтами, как янычар в чалме, с ноющим, залепленным мазью, заклеенным специальной светонепроницаемой нашлёпкой глазом. Потому и слышал разговор. Таксист (как выяснилось, уже и не таксист, а помощник крупье в казино "Нимфа") запросил сумму в… конвертируемой валюте. "Увы, Коленька, - даже обрадовался, что переговоры оказались короткими, отец, - мы люди неконвертируемые. Что? Да, Карл Маркс написал "Капитал", но это не про то, как сделать капитал, а как сделать, чтобы никто никакого капитала не сделал. В особенности помощник крупье из казино. Да, Коленька, живу по Марксу. Нет, боюсь, поздновато мне разносить напитки играющим, хотя, конечно, всё в жизни может случиться. От сумы, тюрьмы, подноса с напитками не зарекаюсь".
Раньше каждое лето Леон с матерью или отцом, а то и все вместе по месяцу живали в домах отдыха Академии наук. Отец покупал путёвки через свой институт. Он и в этом году подал заявление. Но отказали. "Они перестали считать научный коммунизм наукой, - с грустью констатировал отец. - Отныне придётся заниматься научным коммунизмом без летнего отдыха". - "Неужели никак нельзя с отдыхом? - вздохнула мать. - Ещё в прошлом году можно было". - "Всё течёт, всё меняется, - процитировал отец, надо думать, знавшего толк в отдыхе Гераклита, - в прошлом да, в этом нет. Куда, кстати, мы в прошлом году ездили? Неужели в Литву?" - "Там были сложности с компотом, - напомнила мать. - Всем, даже неграм, консервированный, русским - из сухофруктов. И с лампочками напряжёнка. Ты ещё в сортире вывинтил, чтобы мы могли перед сном почитать". - "Мелочной народец, - согласился отец, - но в этом году Литва нам не светит". - "А Подмосковье?" - "Глухо. Я узнавал. Даже этого старого пня, нашего завкафедрой отфутболили". - "Но ведь надо же его куда-то везти? - с жалостью и ужасом посмотрела на Леона мать. Она была уверена, раз у него забинтована голова, он ничего не слышит. Только страшно смотрит одним глазом. - Не держать же его всё лето с простреленной башкой в городе?"
Тогда-то и вспомнили про новоявленного фермера-арендатора дядю Петю из деревни Зайцы Куньинского района Псковской области.
Отыскали письмо.
Отец внимательно изучил тетрадный, исписанный аккуратным - буква к букве - почерком листок.
Леон ожидал, что он выскажется по сути письма, отец же пустился в сомнительные графологические изыскания.
По его мнению, у дяди Пети был "неразработанный" почерк. Так пишут люди из народа, для большинства из которых время писания навсегда заканчивается со школой. Вот они до старости и пишут, как школьники.
Если же человек из народа вдруг увлечётся кляузами, доносами, перепиской с официальными инстанциями, апелляциями, поисками правды (по отцу всё это находилось в одном ряду), почерк его разрушается, теряет чистые первозданные линии, приобретает размашистую шизоидную мерзость.
- Что удивительно, - продолжил отец, - человек при этом не становится ни лучше, ни грамотнее. А почерк портится.
Леон и мать переглянулись.
- Пете теперь придётся много писать, - заключил отец. - Гораздо больше, чем раньше.
Некоторое время Леон и мать молчали. Мысль отца была слишком затейлива, чтобы вот так сразу её постигнуть.
- Когда неприспособленному, с девственным, замороженным алкоголем разумом человеку приходится много писать, излагать на бумаге заявления и просьбы, - снисходительно разъяснил отец, - он может сойти с ума! Ты там присматривай за дядькой! - весело подмигнул Леону.
Леон подумал, что немного сумасшествия в жизни - это вполне допустимо. Как барбарис в плове, долька лимона к осетрине, вишня в стакане с коктейлем. Но когда отец в результате сумасшедшего рассуждения приходит к мысли, что его брат может сойти с ума из-за того, что ему придётся много писать (?), призывает сына, чудом избегнувшего психбольницы (мерзавцы, не хотели верить, что он случайно прострелил себе голову!), присматривать за этим самым, могущим сойти с ума из-за писания дядей, - это уже Зазеркалье, поход грибов, как если бы грибы двинулись с ножами и корзинками на людей, суд деревьев над дровосеком, трибунал рыб над утонувшим по пьянке рыбаком. Всякое здравое слово тут начинает восприниматься как спасительная, отбивающая дух сумасшествия специя.
- Он просит пятьсот рублей, - бросила в дымящееся сумасшествием блюдо эту специю мать, - скажешь, что не в долг, что не надо возвращать, пусть Лёнька поживёт у него летом.
- А ты уже послала? - мгновенно стряхнул дурь отец. Как только о деньгах, усмехнулся про себя Леон, сразу сумасшествию конец, недавний безумец вмиг становится не только нормальным, но ещё и скупым. Что в общем-то странно, так как нет на свете ничего более сумасшедшего, нежели пустые, с каждым днём обесценивающиеся советские деньги.
- Нет, - ответила мать. - Сами отвезёте.
- Отвезём? На чём? - взъярился отец.
- На машине, на чём же ещё? - спокойно ответила мать. - Не думаю, что туда можно долететь на самолёте.
- Ты соображаешь, что говоришь? На какой машине? - чуть не задохнулся отец. - Машина сломана!
- Починишь! - отрезала мать.
Леон подумал: она перебарщивает со специями. Отец, пошатываясь, выбежал из комнаты.
Леон пожалел отца. Слишком много неразрешимых вопросов, свистя, летели в него, безоружного, как вражеские дротики. Отцу следовало быть каким-то сверхъестественным деловым рыцарем, чтобы с честью их отразить. Он таковым не являлся. Единственно, что мог: дать в долг (или без отдачи) брату пятьсот рублей, но это было не Бог весть что в талонно-купонной разорённой стране. Леон подумал, что, вероятнее всего, проведёт лето в Москве.
Собственно, это не очень его огорчило. Из жизни Леона ушло то, что сообщает физическому существованию видимость смысла, а именно, переживания. Ему было всё равно где проводить время: в Москве, у дяди Пети в Зайцах, где-нибудь ещё.
Леон ходил через день в поликлинику на перевязки. Медсестра разматывала чалму, пинцетом отдирала присохшие тампоны, накладывала новые, закручивала вокруг головы свежую чалму.
Мать с утра уносилась читать лекции. Ей удалось прицепиться к издыхающему, как она выразилась, обществу "Знание".
Отцу, похоже, спешить больше было некуда. За завтраком он просматривал (если их к этому времени приносили, что случалось всё реже, как если бы вся печать в стране сделалась исключительно вечерней) газеты. Затем энергично потирал руки, как алкаш перед выпивкой, подсаживался к телефону. "Так-так, - начинал разговаривать сам с собой на разные голоса, как в радиопостановке. - На московских станциях технического обслуживания автомобилей начался рабочий день. Механики, электрики, жестянщики и прочие специалисты готовы обслужить клиентов. Они ожидают заказов. Звоним на Десятую линию Красной сосны, пять. Что там? Ту… Ту… Сосна-сосна, я - Берёза, приём! Не отвечают. Беспокоим Пролетарский пр., двадцать четыре, корп. три. Занято. Что у нас на Сталеваров, семь дробь один? Ура! Девушка, могу я… Бросила трубку. Связь нарушена. Выхожу вторично. Сталеваров, семь дробь один, как слышите, как слышите?"
В конце концов, отец отправлялся в гараж в наивной надежде самолично исправить машину.
На следующее утро снова подсаживался к телефону.
"Так-так, - услышал однажды Леон, - нас записали на декабрь следующего года. Каких-нибудь полтора годика, и подойдёт наша очередь".
И всё это тянулось, пока не закончилось.
А закончилось с получением второго письма от дяди Пети, написанного уже гораздо более "разработанным" почерком. В письме дядя Петя изъявлял готовность принять "племяша" с условием, чтобы Леон "помогал с птицей и кролями" плюс к этому привёл обширнейший перечень, чего привезти из столицы, просил в долг уже не пятьсот, как раньше, а тысячу рублей.
- Манка, гречка, мука, сахар, соль, курево, дрожжи… - с недоумением перечислил отец. - Он что, думает, у нас тут Рим? Третий Рим? Водка! Для расчёта с ханыгами. Сам ханыга! Вот ему водка! - сделал неприличный жест рукой. - Насчёт тысячи даже не знаю. Обнаглел.
- Семьсот, - сказала мать, - я вчера получила гонорар в "Знании", дашь ему семьсот.
- Тронемся послезавтра в понедельник, - вздохнув, посмотрел на Леона отец. - Книг побольше возьми. Дяди Петина библиотека оставляет желать лучшего.
- На неисправной машине? - удивился Леон.
- Думаешь, полный кретин у тебя батька? - подмигнул отец. - Есть такое волшебное слово: транзит! Надо всего-то допилить своим ходом до первой станции на трассе. Транзитников они обязаны обслуживать вне очереди, потому что транзитникам ехать дальше. На похороны. Мало ли куда? Вам что, не нравится мой план? - недовольно воскликнул, заметив, что мать и Леон кисло помалкивают.
- Он бы сгодился в любой стране, - сказала мать, - за исключением нашей. Никто не станет с тобой разговаривать на станции. С таким же успехом можешь надеяться, что встретишь на шоссе космических пришельцев и они починят машину.
- Нет выхода? Никаких надежд? - уныло спросил отец.
- Денег побольше захвати, - посоветовала мать, - может, за пределами Москвы ещё интересуются деньгами. И водяру. За водяру на руках донесут.
- Да где взять? - спросил отец. - Ковёр, что ли, продать?
- Спятил? - испугалась мать. - Единственная ценная вещь в доме. Только за доллары. И не сейчас. Такие ковры скоро станут на вес золота.