За деревней, на ухабистой полевой дороге он нагнал ковыляющую по-утиному красную машину, погрозил кабине кулаком и вырвался вперед. Чтобы какой-то лежебокий пожарник, слушай, обгонял советский рыбнадзор - не будет такого происшествия, понимаешь!
Парфенька встретил его с ликованием.
- Ну молодец, начальник! Спасибо! На велике машину обогнал, а! Ближе, ближе подъезжай! - закричал он пожарнику, показывая рукой на водовозку и забегая вперед, чтобы заслонить лежащее на траве тело рыбы: наедет ненароком, бестолочь.
Пожарник ловко поставил свою машину рядом с водовозкой и выскочил смотреть чудо, но Парфенька погнал его работать:
- Потом наглядишься, потом. Живо скачивай воду в нашу цистерну. А вы, гражданин начальник, берите шланг водовозки. Как я кран отверну, так поливайте рыбину на берегу. Чего зря воде пропадать. Ну, с богом!..
В несколько минут они слили "старую" воду из водовозки на заблестевшее в траве тело рыбы, закачали ей из пожарной машины, свежей, и пожарник отправился на экскурсию, охая и качая головой в форменном картузе, а Сидоров-Нерсесян сел на подножку водовозки покурить. Задымив "казбечину", он протянул коробку Парфеньке. Тот помотал заячьим малахаем:
- Не привержен.
Сидоров-Нерсесян сдвинул на затылок мотоциклетный шлем:
- Ты, может, и не пьешь?
- Не пью. Я только чай люблю, гражданин начальник. И еще квас. Хотел сюда захватить холодненького, с вечера в термоске припас, да забыл в торопливости. Лучше кваса напитка нету.
- Какой же ты, слушай, браконьер, если не куришь, не пьешь, ничего другого не делаешь? И рыбу жалеешь?
- Завсегда жалею.
- А ловишь?
- Всю жизнь ловлю. Судьба такая, чтобы ловить. А вы меня ловите, по своей должности…
- Му-удрец! Все вместе поставил: меня, себя, рыбу… Я не тебя ловлю, слушай, я - рыбнадзор, обязанности выполняю, долг. Высокий гражданский, понимаешь, долг. Я - персонал, слушай!
- Это мы понимаем. А только зачем нас гонять, когда все одно ей жизни нет? Вон "Химмаш" недавно свою гадость в Волгу спустил, директора сняли. Эх, гражданин начальник!..
- Чего "эх", чего "эх", слушай! Если завод нарушает, и ты должен нарушать, да?
- Не нарушал я. Мне же много не надо, я же для народу…
- Все мы, слушай, для народа, а разберешься в последовательности - против. И ты первый.
V
К шести часам в утреннюю перекличку ивановских петухов ввязались весело собаки, деревянно застукали калитки и двери, чаще зазвучали людские голоса, потом затрещали мотоциклы и мопеды, заурчали грузовики и тракторы - деревня собиралась на колхозную работу.
Парфенька, любивший эту трудовую музыку, лежал на траве у водовозки и блаженствовал, пока не уловил на самом распевном месте сбой и короткое замешательство. Он насторожился: слишком уж резко выделилась железная трель мотоциклов. Но вот оглашенно завизжали и мопеды, взревели, давя голоса людей, тракторы, завыла сирена второй пожарной машины, и весь этот гремучий базар угрожающе-стремительно стал нарастать. Парфенька вскочил:
- К нам грянули!
- Ну и что? - Сидоров-Нерсесян нехотя встал с подножки машины. - Экскурсия, может быть? Может. И если граждане хотят…
- Они же напугают ее; растопчут!
- Не бойся, слушай. Она сама любого гражданина напугает. Вот увидят ее и назад побегут. - Но все же поманил пальцем кривоносого пожарника, собравшегося уезжать: - Подожди, слушай. Вода у тебя осталась?… Тогда приготовь шланг. Если будет нарушение, пустишь струю.
- На людей? Не имею права.
- Я отвечаю, слушай. Ты включи, я сам направлю. Нельзя, слушай, губить народное добро. Так, Шатунов?
- Истинная правда, начальник. Спасибо вам, век не забуду! Вот, вот они, вороны!
На бугор выскочили два пламенных сверкающих мотоцикла "Ява" и один шустрый, тоже красный и хромированный мопед. Их всадники на миг застопорились, и один из-под ладони, как богатырь с известной картины, поглядел на люцерновую луговину и машины перед заливом.
- Здесь! - крикнул он, и все трое с треском покатились вниз, к рыбе.
Сидоров-Нерсесян с Парфенькой встали у водовозки, прикрывая рыбу, но с бугра вылетело еще несколько мотоциклов и мопедов, потом покатились велосипедисты, затем взгромоздились четыре трактора "Беларусь" с навесными культиваторами и сеноуборочными орудиями, вторая пожарная машина и два бортовых "газона" с народом, бежал, обливаясь потом, пеший люд. В несколько минут берег залива был затоплен техникой и людьми, которые сразу же бросились к чудо-рыбине.
- Не трогать, ироды!.. Не бери, слушай! - кричали Сидоров-Нерсесян с Парфенькой, расталкивая народ.
Но вдоль рыбины, с обоих ее боков, уже толпилась от водовозки до самого залива двухрядная шумная очередь.
- Где же полторы сажени, когда без конца? Сплетники.
- Да не Лукерья это, говорил же Бугор!
- Везет человеку!
- Парфеньке? Ага, он такой…
- Я тоже его знаю. Про него даже в газете писали.
- Бабы, бабоньки, дайте хоть одним глазком!
- Кто писал-то? Мухин и Комаровский?
- Убери лопату, не трожь.
- А что? И они, и сам Коптилкин. В областной теперь служит, "спецкор" подписывается. Спец, понял?
- А наш Парфенька не спец? Он покажет, где у рыбы титьки.
Парфенька взял пожарный шланг и направил наконечник ствола на толпу. О рыбе не только говорили, ее трогали ногами, руками, граблями, вилами, мотыгами… Но вот кто-то заорал лихоматом: "Электрическая! Берегись, током бьет!" - и в этот момент в заливе раздались могучие всплески сразу в нескольких местах, из горловины водовозки выбросился хрустальный фонтан брызг, а тело на влажной траве стремительно приподнялось, изогнулось и, встряхнувшись, расшвыряло шумящую очередь.
- Давай! - приказал Сидоров-Нерсесян, и пожарник включил мотопомпу.
Убойная струя сверкающим клинком взмыла в небо, но Парфенька направил ее на остатки толпы, опрокидывая ближних и поливая дальних. Берег с измятой травой, где лежала вздрагивающая рыбина, мигом очистился.
- Молодец! - одобрил Сидоров-Нерсесян. - Не ты молодец, Шатунов, а рыба молодец. Я говорил, она любого гражданина напугает, а? Говорил, слушай?
- Так точно, гражданин начальник, говорил…
- Это кто на моей земле начальник? Почему такое безобразие с утра?
Парфенька оглянулся и бросил шланг на траву. От "уазика" с брезентовой кабинкой - и когда черт принес! - двигался к ним присадистый, квадратный Семируков в очках, председатель ивановского колхоза. Мельком глянув на невзрачного Парфеньку, он остановился перед Сидоровым-Нерсесяном:
- Что за спортсмен в шлеме? Сейчас же освободи участок и прекрати хулиганство!
- Я-а?! - Косматые и черные, как ночь, брови инспектора вскинулись на лоб. - Ты чего позволяешь, слушай? Ты с ума свихнулся, да? Мы для народа стараемся, для тружеников…
- Для народа?! А это что такое? А это? А это?! - Семируков махнул рукой в одну сторону, в другую, ткнул под ноги: люцерна почти на половине участка уложена как войлочная подстилка, мокрые колхозные труженики, рассеянные Парфенькой, возбужденно отряхиваются и обмениваются впечатлениями, не думая о работе, могучая техника в беспорядке стоит по косогору, окутанная дымом: моторы остались не-выключенными. - Вы всему колхозу нанесли непоправимый вред. Скажешь, не так?
Сидоров-Нерсесян с укором посмотрел на Парфеньку: "Говорил я тебе о вреде, слушай?" - но в обиду не дал:
- Не так, председатель. Мы не виноваты, мы хотели…
- А кто виноват, по-твоему? Люди на работе должны быть, у нас сенокос в разгаре, прополка затянулась, жара стоит несусветная, а вы… Где рыба?
Эта? - Семируков поправил указательным пальцем очки, вгляделся. - Хм, ничего, подходящая. Вытаскивайте всю и везите на приемный пункт - сдадим в счет плана второго квартала.
- Что? Ты чего командуешь, слушай? Ты знаешь, что это?
- Знаю: Лукерья. И чтоб по весу сдать, под квитанцию, понятно? Эй, Стасик! - крикнул он шоферу ближнего грузовика. - Отвезешь народ на сенокос и дуй в город за фуражом для уток.
- Да зна-аю. - Длинноволосый белобрысый Стасик неохотно полез в кабину.
- Ни черта ты не знаешь! Молодежь называется, смена. Сколько раз говорил, чтобы машины на остановках глушили - у всех работают! Об экономии горючего только мы с бухгалтером думаем… И оба пожарника здесь! А ну марш все по местам, черти драповые!
- Это не Лукерья, - возразил наконец Парфенька. - Мой Витяй говорит, это наяда, речная русалка.
- Все равно сдать. Мы первый квартал по мясу едва вытянули, а вы русалок выдумываете. И за люцерну мне возместите сполна. Здесь больше гектара измято. Эй, Головушкин! Василий Кузьмич! - Председатель махнул рукой мокрому мужику, выливавшему из туфель воду, и двинулся к нему. - Капусту и огурцы полить сейчас же, а женщин отвезти на свеклу во вторую бригаду, а не в первую. И чего там Кутузкин возится столько…
Сидоров-Нерсесян и Парфенька поглядели ему вслед и опять сели в тень водовозки, наблюдая за отъездом ивановцев. Кривоносый пожарник тоже хотел уехать, но Парфенька упросил его остаться, и он поехал к берегу заправиться - близилось время менять для рыбы воду. Чего уж отступать, когда ввязался. Да и Семируков уехал, хотя скоро новое начальство припожалует, районное. До него управиться бы.
Прежде начальства притутулили, однако, Витяй и Сеня Хромкин. Сидоров-Нерсесян сразу кинулся к своему мопеду, ворча, что он новый, слушай, обкатку еще полностью не прошел, и нельзя, слушай, вдвоем ездить, но, плюнув на цилиндр, с удивлением увидел, что слюна не закипела.
- Мы же под горку накатом ехали, - сказал Витяй. - Мы народ крестьянский, бережливый. Так, ба-тяня?