Сняв свитер через голову, я запихала его в небольшой ящик под окном за моей спиной. Туфли поставила ящиком ниже. В маминой сорочке и черных джинсах села на стул. Я слышала, как по ту сторону ширмы Таннер Хаку цитирует Дега: "Рисунок - не форма, но способ видения ее".
Сам он не верил Дега. Если бы верил, то объяснил бы, кем тот был и что значит лично для него. Ему пришлось бы раскрыть перед классом часть своей души.
Я расстегнула джинсы и встала, чтобы снять их.
- Чепуха, - услышала я тонкий, как тростинка, мальчишеский голос.
Я почувствовала, как екнуло сердце в груди Хаку. После стольких лет, пусть я всего лишь и натурщица, я обычно чувствовала, как екало мое. Самоуверенное заявление мальчишки в лицо сотне лет истории было мне теперь безразлично. В некотором роде оно помогло снять значимость с того, что случилось, потому что все будет идти, как шло всегда. Со мной или без меня. Придет Джеральд, скажет: "Моя мать умерла", и студенты неловко кивнут. Он встанет на помост, и они выполнят чуть измененные задания - "Мужчину на пьедестале" вместо "Женщины в ванне", сдадут работы, и Таннер апатично проставит оценки, слушая оперу на всю мощь и попивая джин.
- И Хелен изобразит серию поз женщины за туалетом, - сказал Хаку.
Несколько смешков. Засовывая скатанные джинсы за свитер в ящик, я подумала: "Ага, он дразнит их", и это вновь встряхнуло меня и помогло остаться на ногах.
Таннер объяснял им, что имел в виду, и, как я знала, показывал на таз и мочалку на помосте и на картину старомодной ванны. Надо поскорей раздеваться. Вот-вот Хаку скажет: "Хелен, мы ждем вас". Но я стояла в маминой сорочке. Чувствовала прикосновение старой шелковистой ткани к коже. Я сняла трусы, затем расстегнула лифчик, протащив его под тонкими бретельками сорочки. На мгновение подумала о Хеймише, который ждет меня. Представила, как он развалился на диване в гостиной Натали. Затем видение изменилось - его голова оказалась залитой кровью. Я положила белье в ящик, поверх штанов и свитера.
Все в раздевании в Уэстморе имело свой ритм. Я входила в класс, здоровалась с несколькими студентами, бросала взгляд на платформу и заходила за ширму. Начинала раздеваться, когда приходил профессор, и продолжала, когда он начинал разглагольствования, которые предшествовали позированию. Каждой части одежды в каждой комнате предназначалось свое место. Там, где позировала Натали, стоял старый металлический шкафчик, спасенный при ремонте спортивного зала. В моем классе были ящики и крашеный стул с прямой спинкой. Я пробежала рукой по ткани сорочки цвета розовых лепестков, нащупала грудь, живот, легкий изгиб бедер и подумала о матери. О том, каким убежищем всегда был Уэстмор. Я приходила, полностью раздевалась и стояла перед студентами, которые рисовали меня. Мне всегда хватало ума не верить, что это означает, будто они действительно видят меня, но методичное раздевание, первый шаг на ковровый помост, даже дрожь в теле часто казались мне чем-то революционным.
Я услышала, как студенты открывают на чистых страницах большие альбомы для набросков. Таннер подходил к концу своей бесполезной коротенькой лекции. Я сняла сорочку через голову и шагнула в бамбуковые шлепанцы. Временно положила сорочку на стул, сняла больничный халат с вешалки и быстро завернулась в него.
- Хелен, мы ждем вас.
Я увидела сорочку. На стуле сидела моя мать. Мне захотелось кричать от ужаса, но я не стала. Думала ли я тогда о самосохранении? Не оттого ли я поступила так, как поступила? Скомкала мамину сорочку и засунула между ящиками и шлакоблочной стеной, точно это был один из маленьких предметов, от которых я избавлялась в своем доме. Теперь она останется там надолго. Натали однажды потеряла кольцо, и прошли месяцы, прежде чем профессор, скучающий настолько, чтобы заняться перестановкой мебели посреди собственного урока, нашел его.
Я вышла из-за помоста, придерживая больничный халат на талии, стук шлепанец да ерзанье студентов были единственными звуками. Поднялась по двум ступенькам на ковровый помост, и Таннер протянул мне маленькую книгу. Нам с Натали она была прекрасно знакома. Не крупнее ладони, книжонка принадлежала к серии брошюр по искусству, выпущенных в конце пятидесятых годов двадцатого века, которые годами мусолились в классе. В этой содержалось пятнадцать цветных репродукций Дега, а озаглавлена она была просто "Одевающаяся женщина".
- Я готова, - сказала я, протягивая книгу обратно, чтобы Хаку мог забрать ее.
- Тогда пойдем по кругу, - велел он. - Позируйте по три минуты. Десятая, девятая, седьмая, четвертая и под конец вторая, в которой можете постоять подольше, если хотите. Репродукции знаете?
- Знаю.
Раньше я бы выпалила их названия в том же порядке, в каком он велел позировать, но сегодня мне было все безразлично. Я направила всю энергию на Дороти, лучшую студентку в комнате, решив для нее натянуть на кожу убийство своей матери.
В первой позе надо сидеть к классу почти спиной, поэтому я повернулась, когда Таннер сошел с помоста. Фотография ванны, приколотая к занавеске, оказалась прямо передо мной. Я сбросила халат и взяла его в правую руку, притворяясь, будто это полотенце из "Женщины, вытирающейся после купания". Наклонилась, как она, набок и опустила голову в полупрофиль. Комната немедленно наполнилась шелестом угольных карандашей студентов, словно они были камерами, а я - предметом, который следовало поймать в полете. Очень немногие, подобно Дороти, обладали умением рассуждать.
Три минуты были послаблением для студентов. Со временем, к концу семестра, они будут рисовать за две. Хотя я прекрасно выдерживала намного более долгие позы. Всегда. Оставаться полностью неподвижной я научилась с самого начала.
- Ты словно родилась для этого, - как-то сказал Джейк.
Он был тогда моим учителем. Он был моим Таннером Хаку, а я - его Дороти. Но у меня не было ее таланта.
- У тебя такая чудесная кожа, - говорил Джейк.
И я уцепилась за это. Произнеси он это вновь, что-то во мне сломалось бы. И он произнес, когда заметил, что я замерзла и почти дрожу. Он подошел - я лежала, бок свело судорогой - и встал, наблюдая за мной. Каждую секунду я боялась, что он скажет: "Знаешь, я ошибся. Ты омерзительна. Все это было ошибкой".
- Ты синеешь от холода, - заметил он.
- Извините, - выдавила я, изо всех сил стараясь не клацать зубами.
Мне было восемнадцать, я никогда не видела обнаженного мужчины и уж тем более не лежала обнаженной перед ним.
- Расслабься, - попросил он.
Зашел за ширму в мастерской и бросил через нее одеяло. Оно приземлилось на меня. Колючая шерсть казалась мне насилием, но я слишком замерзла, чтобы жаловаться.
- Я поставлю чайник, - сказал он. - Заварю чай. У меня есть немного лапши быстрого приготовления, если хочешь.
Лапша быстрого приготовления как афродизиак. Позже я спросила Джейка, знал ли он, что займется любовью со мной.
- Понятия не имел. Когда ты вошла в том дурацком розовом костюме, я чуть не засмеялся.
- Коралловом, - поправила я.
На него ушли все мои деньги.
- Когда ты сняла его, - продолжил он, - я влюбился.
- Так это был хороший наряд?
- Когда упал на пол, - улыбнулся он.
Я сидела, завернувшись в колючее одеяло, а он вернулся с двумя кружками чая.
- Спасибо, Хелен, - сказал он и поставил кружку рядом со мной. Помнится, я еще не отогрелась хотя бы настолько, чтобы взять ее. - Ты замечательно поработала сегодня.
Я молчала.
- А твоя кожа, - добавил он, - просто чудесная, правда.
Я начала плакать. Что-то о том, как мне холодно, и сколько снега навалило снаружи, и как далеко я от дома и матери. Он поставил чай и спросил разрешения обнять меня.
- Угу, - ответила я.
Он обхватил меня руками, и я положила голову ему на плечо, продолжая плакать.
- Что за беда? - спросил он.
Как я могла рассказать то, что казалось нелепым даже мне? Я скучала по матери, несмотря на то что так мечтала от нее сбежать. Она преследовала меня весь тот первый семестр, точно боль.
- Просто я очень замерзла.
- Смена! - рявкнул Хаку.
Студенты наносили последние штрихи на то, что более всего бросалось в глаза в "женщине, вытирающейся после купания", но что пока большинство из них робело рисовать, - мой зад. Когда бы я ни смотрела на рисунки новичков, внимание к деталям всегда было сосредоточено на реквизите. Однажды я позировала в центре для пожилых, и тогда подобной опаски не было. И женщины, и мужчины брали с места в карьер, зная, что время ограничено.
- "Женщина за туалетом"! - гордо провозгласил Таннер.
На этот раз смеха не было. Студенты были серьезны, и я, уронив урожденное халатом полотенце на помост, склонилась над металлическим тазом, оставленным на стуле, и взяла в правую руку морскую губку. Затем повернулась к классу и, подхватив груди правой рукой, потянулась губкой в левую подмышку, как бы намывая себя.