– Зануда ты, Румын, – легко согласилась Златка и мелькнувшая было нотка сожаления спряталась за той привычной усмешкой, которой отсекала она от себя всё, что мешало ей жить. – Хочешь поговорить? Ну, говори, если есть о чём…
– Только давай тогда так, – чуть прищурившись, перебила она Ромку, который уже собрался что-то ответить, – говорить будешь сразу и по существу. И без этих вот наездов на моего молодого человека, а то будешь дело со мной иметь… И ещё у меня времени мало, у нас с Мишей романтическое свидание ещё не закончилось после вчерашнего, так что ты не тяни, нам ещё к нему домой через весь город ехать, – наотмашь, с оттяжкой, хлестала она словами по самому больному.
Ошарашенный услышанным не меньше других, Миха изумлённо смотрел, как она спокойно достаёт из своего маленького рюкзачка сигареты, Рыжий растерянно молчал, понимая, что этим всё не закончится, а Ромка побагровел, словно наполучал пощёчин. Златка же невозмутимо бросила рюкзачок на старый шезлонг и вызывающе спокойно спросила:
– Ну же, Рома, не молчи, чем я тебя обидела-то, дружочек? – и хотя Ромка замолчал, похоже, надолго, Златку уже было не остановить. – Я так понимаю, ты о "Нашествии" поговорить хотел? Тебя что именно возмутило, то, что мы туда не поехали, или то, что я об этом не сказала? А если бы я сказала, и мы не поехали, было бы лучше, да?
– Было бы честнее… – выдавил из себя Ромка.
– А я всегда честно говорю, зачем мне нужен "Архиблэк". И это не я, Ромочка, заливала ролик "Мамы…" на сайт фестиваля, а ты. И, кстати, тоже не спросил, как я отношусь к этому, потому что знал, что я против!
– Это я залил ролик, – признался Рыжий.
– Замечательно, Саша, только зачем ты мои контакты там оставил? Почему звонили и писали мне, а не вам?
– А разве это так важно? – тихо спросил Сашка. – Разве ты и мы не вместе? Дело ведь не в том, что мы такой шанс профукали вместе с "Нашествием", а в том, что ты даже не сказала никому про то, что нас наконец-то заметили.
– Да. Я сама приняла решение. Вас пожалела. Я бы туда всё равно не поехала, а вы бы переживали, – отрезала Златка.
– Ага… Так может нам ещё и поблагодарить тебя надо? – резко спросил Ромка. – За то, что с детства носимся за твоим Микки Маусом, а ты наплевала на нас?
– О! Заговорил, дружочек мой, – мгновенно отреагировала она, ведь мстить Ромке за его агрессию ей было легче, чем отвечать на тихие вопросы Сашки, потому и не церемонилась. – А я не просила тебя за мной носиться. И благодарности свои оставь при себе, Ромочка, перетопчусь как-нибудь и без них.
– Может, и без меня перетопчешься? – угрюмо спросил он.
– Если ты так настаиваешь… – нарочито равнодушно пожала она плечами, и только Миха, который стоял сзади, видел, как нервно теребит она в пальцах забытую и от того даже не прикуренную сигарету.
– Ты меня увезёшь отсюда? – обернулась она к нему.
– Конечно.
Недоумённо посмотрев на изломанную сигарету в руке, она швырнула её за борт, подхватила с шезлонга свой рюкзачок и, закинув его за плечо, пошла к лестнице, где на секунду замерев, обернулась:
– Саш, если тебе не трудно, забери отсюда все мои бумажки по Сурб-Хачу, я к тебе потом за ними зайду. Ладно?
Рыжий молча кивнул, а Румын так и не поднял взгляд. С опрокинутым лицом он смотрел себе под ноги, словно пытался разглядеть сквозь обе палубы "Адмирала Лунина", трюмы и толщу воды, где-то там, на донском дне, тот якорь, под названием "детство", с которого их сейчас нещадно сорвало…
Тихо квакнула автосигнализация. Миха уселся за руль, и, наткнувшись в зеркале заднего вида на её глаза полные слёз, так и не решился шутливо признаться, как рад тому, что неожиданно даже для себя стал её молодым человеком. А она, сидя сзади и отвернувшись в боковое стекло, сквозь слёзы смотрела на корабль, словно прощалась со своим детством, которое теперь уже навсегда осталось то ли на верхней палубе "Адмирала Лунина", то ли, действительно, где-то на донском дне.
* * *
Ромка достал своей ревностью, но его главные слова жгли той правдой, в которой сгорает любая обида.
"…Он прав, – отрешённо думала Злата. – Пацаны, действительно, всегда носились за моей Мечтой, хотя я никогда не просила об этом. А я наплевала на их надежду, хотя знала, как это важно для них…".
Ещё год назад, когда свалилось на её голову это злосчастное "Нашествие", выбирая между большой мечтой и друзьями, она ни на секунду не задумавшись, выбрала свою Мечту.
…А как ты поступишь сейчас, после этой Ромкиной правды? Сможешь так же легко переступить через друга? – зачем-то спрашивала она себя, хотя знала, что сейчас у неё этого выбора нет.
Дядя Рубик, который подарил ей Мечту, своим последним письмом не оставил возможности выбирать: "…Неважно, сможем ли мы им помешать, важно, что мы не можем этого не делать. Ты не одна, поверь, но всё теперь в твоих руках…". После этих слов она просто обязана была всё завершить.
…А Ромка… он не дурак, он всё поймёт… потом, – ненавидя себя, думала она.
Мечта стоила того. Большая красивая мечта о Запорожской казне, что столетиями будоражила многих, теперь принадлежала только ей.
Войсковая казна Запорожской Сечи пропала 235 лет назад. Когда русская армия генерала Петра Текели в начале июня 1775 года по приказу Екатерины Великой внезапно окружила Сечь и под дулами орудий вынудила казаков сдаться на милость победителя, казны в казачьей крепости уже не было. Победитель оказался действительно милостив: казацкой старши́не жаловалось дворянство, добровольцев записывали на царскую службу в драгунские и гусарские полки, остальных отпускали на все четыре стороны, запретив самую малость – называться запорожскими казаками. И лишь троих не пощадила императрица: кошевого атамана, войскового судью и сечевого писаря – тех, кто не мог не знать о судьбе Запорожской казны.
Получив доказательства измены, кошевого атамана Петра Калнышевского сослали в Соловецкий монастырь, его товарищей – в Сибирь, и видно так велика была вина атамана, а скорее, так велика была пропавшая Запорожская казна, что заточили кошевого в крохотной каменной келье; и лишь три раза в год – на Рождество, Пасху и Преображение – выпускали атамана из каменного мешка причаститься святых таинств в церкви. И в одночасье прервалось бы заточение, если бы Калнышевский заговорил, но он упрямо молчал в своей одиночке долгих 26 лет. И только внук обидчивой императрицы Александр I помиловал 110-летнего слепого старца, разрешив ему вернуться на родину. Но уже давно некуда было возвращаться престарелому атаману, остался он на Соловках, и спустя два года унёс с собой из жизни все запорожские тайны.
Но это будет потом, а тогда, летом 1775 года издала Екатерина Великая два указа. Первый – манифест "Об уничтожении Запорожской Сечи":
"Мы восхотѣли чрезъ сіе объявить во всей Нашей Имперіи къ общему извѣстію Нашимъ всѣмъ вѣрноподданнымъ, что 4 Іюня Нашимъ Генералъ-Порутчикомъ Текелліемъ со ввѣренными ему отъ насъ войсками занята Сѣчь Запорожская въ совершенномъ порядкъ и полной тишинѣ, безъ всякаго отъ Козаковъ сопротивленія. Нѣтъ теперь болѣе Сѣчи Запорожской въ политическомъ ея уродствѣ, въ конецъ разрушена оная, со истребленіемъ на будущее время и самаго названія Запорожскихъ Козаковъ…"
– Данъ отъ Рождества Христова тысяща седьмь сотъ семьдесятъ пятаго года, Августа третьяго дня, а Государствованія Нашего четвертагонадесять лѣта.
Второй указ императрицы проходил по Тайной экспедиции при Сенате, поручал экспедитору Фёдору Глебовичу Немцову собрать особую команду верных охотников для поиска Запорожской казны и доказательств измены кошевого атамана и в своей публичной части строго приказывал "всѣмъ вѣрноподданнымъ", невзирая на чины и звания, беспрекословно оказывать содействие "гвардiи капитану Немцову" и не чинить ему и людям его препятствий под страхом смертной казни.
Свою сечевую казну запорожцы собирали все 250 лет существования днепровского казачества. Военные трофеи, добыча в походах, грабительские набеги на соседние страны, жалованье московских царей и польских королей – всё делилось между церковью, участниками походов и сечевым товариществом или Лыцарством, как звали себя сами запорожцы. Сокровищ скопилось немало, поэтому только самых надёжных "испытанных товарищей" отбирали в закрытую касту скарбников или казначеев; страшной клятвой отрекались они от личного владения золотом; получали свой тайный знак отличия – золотую монету с пробитой дыркой, которую носили на шее – и до конца дней своих свято блюли интересы товарищества: охраняли и прятали войсковую казну, о которой уже тогда ходили легенды.
Видно чувствовал старый лис кошевой атаман Калнышевский, что после подавления пугачёвского бунта наступает очередь Запорожской Сечи, потому как успели, буквально перед носом армии генерала Текели, тайно выйти из Сечи сразу три обоза. Один шёл на юг, в Турцию и тщательно охранялся в пути полусотней испытанных скарбников, другой, в сопровождении десятка молодых казаков Динского куреня, сгинул, пропал, ну а третий, покружив в окрестностях, очевидно, для отвлечения внимания, вернулся в Сечь.