Потом-то она могла читать их сколько душе угодно, мне уже было все равно, да только уже и сама потеряла к этому интерес. Вот так… Какая ужасная судьба. Бедняжка…
- Кто?
- Клер, моя жена. Помню, как-то раз мне все-таки удалось заставить ее почитать одну книгу.
Это было примерно в то же самое время, когда она увлекалась этими дурацкими картинками, мне удалось тогда заставить ее читать мне вслух одну книжку, каждый вечер понемногу - как сейчас помню, это были какие-то путевые записки, рассказы о путешествиях. Поучительные и к тому же очень увлекательные. Пустые хлопоты. Где-то посреди книги мне пришлось окончательно отказаться от своей затеи. Думаю, половина той книги - это единственная серьезная вещь, которую она осилила за всю свою жизнь.
- И что, неужели это ее совсем не заинтересовало?
- Дело в том, что ей было совершенно не интересно узнавать что-то новое, она не умела учиться, могла фиксировать внимание только на чем-то одном. Читает про какую-то страну и тут же забывает ту, о которой шла речь накануне.
Поначалу меня это не на шутку раздражало. А потом смирился, какой смысл пытаться переделывать человека, коли у него нет ни малейшего желания меняться.
- А сами вы где учились?
- Я сдал первую часть экзаменов на степень бакалавра. Выдержал конкурс. Теперь служу контролером в министерстве финансов. Мне пришлось бросить учебу, когда умер мой отец: надо было зарабатывать на жизнь. Но я всегда старался быть в курсе событий. Люблю читать.
- Скажите, а вы могли бы утверждать, будто она вообще была лишена каких бы то ни было умственных способностей?
- Да нет, не сказал бы. Временами она могла судить очень здраво. Вдруг, ни с того ни с сего, скажет о ком-нибудь так метко, что даже диву даешься. А еще, когда на нее находило, она могла быть ужасно забавной. Порой они дурачились с Марией-Терезой - это было в самом начале, когда Мария-Тереза еще только переехала к нам. Ах, как давно это было…
А еще иногда ей случалось говорить каким-то странным языком, будто бы декламировала наизусть какие-то фразы, вычитанные из современных книг, хотя, сами понимаете, какие уж там книги… Помню две-три фразы насчет цветов из нашего сада. К примеру, она говорила: "Английская мята худа и стройна, она черного цвета, от нее пахнет рыбой, она пришла к нам с острова Песков".
- А чем бы вы стали заниматься, если бы вам удалось продолжить образование?
- Мне хотелось работать в промышленности.
- Вы утверждаете, будто она была напрочь лишена воображения, или я вас неправильно понял?
- Да, вы неправильно поняли. Я хотел сказать, что она была неспособна проникаться воображением других. Что же касается ее собственных фантазий, то тут можно не сомневаться, этого у нее хоть отбавляй. По-моему, они занимали в ее жизни самое главное место, важнее всего остального.
- А вам что-нибудь известно о том, что это были за фантазии?
- Почти ничего… Могу только сказать, что истории, которые она сочиняла, вполне могли происходить и на самом деле. Вначале все выглядело вполне правдоподобно - нельзя сказать, чтобы она придумывала все от начала до конца, - но потом, чем дальше, тем больше, она приплетала невесть что. Порой, к примеру, ни с того ни с сего примется сетовать на упреки, каких я ей никогда не высказывал, хотя вполне мог бы, они были бы вполне заслуженны, - будто она читала мои мысли…
Или еще начнет пересказывать нам разговоры, которые якобы были у нее с прохожими на улице. И никто бы ни за что не догадался, что все это только плод ее воображения, пока она не приписывала очередному мнимому собеседнику какую-нибудь реплику, лишенную всякого здравого смысла.
- А как вы думаете, она не страдала оттого, что стареет?
- Нет, нисколько. Пожалуй, это лучшее, что в ней было. Иногда даже как-то успокаивало.
- Откуда вы это знали?
- Я знал.
- Что бы вы могли о ней сказать?
- В смысле интеллекта, чтобы понять, была она умной или нет?
- Пусть так.
- Я бы сказал, что она была напрочь лишена восприимчивости, в ней ничего не задерживалось, что ли, ее ничему невозможно было обучить. У нее не было ни малейшей потребности чему бы то ни было учиться. Она была способна понять только то, что могла объяснить себе сама - каким образом, я и не знаю. Она была будто закрыта для всего и одновременно открыта для всего на свете - с одинаковым успехом можно было бы утверждать и то, и другое, в ней ничего не оставалось, она ничего не сохраняла в себе. Словно дом без дверей, по которому гуляет ветер, унося все с собой. Когда я понял, что это не ее вина, то раз и навсегда отказался от намерения заняться ее образованием. Я и сейчас никак не пойму, как это она умудрилась научиться читать и писать.
- Можно ли сказать, будто она была лишена какого бы то ни было любопытства, любознательности?
- Да нет. Скорее, они у нее были, но какого-то совсем особого свойства. Люди занимали ее как бы вообще, как вещи в себе, что ли, без всяких подробностей насчет того, что они могли бы сказать или сделать. Думаю, вот такой интерес у нее и возбуждала долгое время Мария-Тереза. Особенно поначалу. Ей все хотелось понять, как та существует. Тот же самый вопрос мучил ее и насчет Альфонсо.
- Она что, как бы пыталась ощутить себя в шкуре Альфонсо? Или превратиться в Марию-Терезу?
- Нечто в этом роде. Два дня колола дрова, чтобы быть как Альфонсо. Или затыкала воском уши, чтобы почувствовать себя Марией-Терезой. Даже вспомнить страшно. Это надо было видеть.
- А может, другие казались ей как бы несовершенными, вроде пустыми, и у нее возникало желание завершить, заполнить эту пустоту тем, что сочиняла она сама?
- Я понимаю, что вы имеете в виду. Нет, скорее наоборот. По-моему, она относилась к другим так, будто суть их нельзя было постигнуть привычными путями - с помощью органов чувств или в беседе. Они существовали для нее как некая целостность, непостижимая вещь в себе. Объяснить вам это поточнее я и сам не смогу.
Понимаете, когда мы с ней познакомились, я влюбился в нее именно по этой самой причине, я много думал об этом и вполне уверен, что так оно и было. И когда отдалился от нее, стал встречаться с другими женщинами, это произошло по той же самой причине: она не нуждалась во мне. В том, чтобы понять меня, узнать поближе, - нет, было такое впечатление, будто она легко может обойтись и без меня.
- Чем она была полна? Скажите первое же слово, какое придет вам в голову.
- Даже не знаю, не могу сказать. Может, самой собой?
- Если самой собой, то какой?
- Не могу сказать.
- Скажите, говорить о ней - вам то неприятно или интересно?
- Интересно. Никогда бы не подумал, что это может меня интересовать. Может, потому, что теперь все уже позади. А ей самой задавали такой вопрос?
- Не знаю, вряд ли. Она ведь никогда никому не писала писем, не правда ли?
- Когда-то писала в газеты, это я точно знаю. А вот последние лет десять, а может, и побольше того, думаю, она уже никуда не писала. Не удивлюсь, если она вообще разучилась писать.
Впрочем, у нее уже и не оставалось в Кагоре никого, кому она могла бы писать письма, разве что этому своему дяде, младшему брату матери, который был примерно ее возраста. Да только все это было ей совершенно безразлично.
- А как насчет того мужчины, полицейского из Кагора?
- Откуда вы узнали о его существовании?
- Она упоминала о нем во время следствия.
- Да нет, не думаю. Вряд ли даже в самом начале. Представить себе, чтобы она могла писать кому-то письма… интересоваться чьими-то новостями, сообщать свои… Зная ее, это просто невозможно представить. Так же невозможно, как представить ее за книгой. Другое дело газеты, туда она могла писать все, что взбредет ей в голову.
- А что, неужели после вашей женитьбы она так ни разу и не встретилась с этим полицейским?
- Насколько мне известно, нет… Она была с ним очень несчастна. Думаю, ей хотелось забыть обо всем этом.
- И с каких же пор?
- С тех самых пор, как мы с ней познакомились, ей хотелось его забыть.
- Уж не для того ли, чтобы забыть его, она и вышла за вас замуж?
- Не знаю.
- А почему вы на ней женились?
- Влюбился по уши. Она ужасно нравилась мне физически. Я бы сказал, в этом смысле я был от нее просто без ума. Вот это и помешало мне заметить все остальное.
- Что вы имеете в виду?
- Да характер, такой странный… будто она была не в себе.
- Как вы считаете, удалось вам заставить ее забыть того полицейского из Кагора?
- Да нет, не думаю… Теперь мне кажется, что это скорее время, чем я. А если даже и я, все равно мне так и не удалось заменить его, занять его место, что ли…
- Она никогда не говорила с вами о нем?
- Нет, ни разу. Но все равно я знал, что она об этом думала, особенно вначале. Правда, в то же самое время хотела забыть его, это я тоже знал. Когда к нам приехала Мария-Тереза, она даже не попыталась выяснить, были они знакомы в Кагоре или нет. Это я знаю, просто уверен. Из-за него мы никогда не ездили в отпуск в Кагор. Я не хотел, чтобы они снова встретились. Мне говорили, что он пытался узнать ее адрес, так что я не хотел рисковать.
- Выходит, вы боялись ее потерять?
- Да, несмотря ни на что, даже после того, как миновали первые месяцы после свадьбы.
- А сами вы ни разу не заговаривали с ней об этом кагорском полицейском?
- Нет, никогда.