Он повернулся ко мне. Я опять увидел его тяжелое лицо.
- Администрация - это третейский суд, ничего больше. Он предоставляет право каждому решать, чего он хочет - бессилия или силы, хочет он быть гражданином или наемником. У тебя тоже есть право выбора. Твой выбор Администрация должна будет принять.
Я задумался.
- В чем состоит сила наемника? - спросил я с недоверием.
- В том же, в чем состоит любая сила, - во власти над людьми.
- Над какими людьми? - продолжал я допытываться.
- Над людьми, которые выданы на расправу наемникам, - непроницаемо сказал Эдингер.
- Не ходи вокруг да около, Эдингер.
- Ты совершенно не понимаешь, что творится, - ответил он, - Третья мировая война еще не кончилась.
- Скажи пожалуйста! И где же это она продолжается?
Он снова помешкал, разглядывая свою рюмку.
- В Тибете, - произнес он в конце концов, - там продолжают сражаться.
- Кто воюет?
- Наемники.
Это показалось мне невероятным.
- А кто нападает на этих наемников?
- Неприятель.
- А что это за неприятель? - допытывался я.
- Это дело наемников, - ответил он уклончиво. - Администрация не вмешивается в их дела.
Наш разговор зашел в тупик. Или враг был сильнее, чем хотел признать Эдингер, или же война в Тибете - какая-то ловушка. Я не мог рисковать.
- Эдингер, - обратился я к нему, - я был офицером связи нашей армии при командующем. Когда союзники капитулировали и штаб праздновал эту капитуляцию, командующий собственноручно расстрелял свой штаб.
- Ну и?..
Я внимательно смотрел на Эдингера.
- Эдингер, - продолжал я, - на обочине дороги у Цернеца лежало более трехсот офицеров, расстрелянных нашими солдатами.
Эдингер выпил до дна.
- Наши солдаты больше не хотели воевать, - заявил он.
Я достал пистолет с глушителем.
- Налей себе еще, Эдингер, - сказал я. - Наемники в Тибете меня не касаются, и твоя Администрация тоже. Для меня что-то значит только правительство под Блюмлизальпом. В стране полно умирающих. С ними, которые все равно погибнут, я спасу правительство.
Эдингер наполнил свою рюмку, повертел ее в руках.
- И все-таки ты отправишься в Тибет, полковник, - произнес он спокойно и, пригубив коньяк, поставил бутылку рядом с собой.
- Встать! - приказал я. - Подойти к краю крыши! Ты - уклоняющийся от службы и предатель родины.
Эдингер повиновался и, стоя на краю крыши, еще раз обернулся ко мне - силуэт на фоне светящейся горы.
- Блюмлизальп, - сказал он, улыбнулся и спросил меня: - Ты знаешь, о чем я невольно думаю, полковник, когда вижу, что гора светится вот так?
Я покачал головой.
- О том, - произнес он, - что на том суде, приговорившем меня к смертной казни, я предложил ликвидировать армию и на деньги, сэкономленные на ее содержании, совершить нечто безумное: построить на этой горе самую большую обсерваторию в мире.
Он засмеялся. Потом махнул мне. Допил коньяк, бросил рюмку вниз на развалины позади себя и повернулся ко мне спиной.
- От имени моего правительства, - крикнул я и трижды выстрелил в силуэт. Он растворился в воздухе. Светлое ночное небо впереди опустело. Я услышал звук падения далеко внизу. Мне чего-то недоставало. Взяв бутылку, я запустил ее вслед за ним.
Тут я почувствовал: кто-то стоит за моей спиной. Я развернулся кругом с пистолетом на изготовку. Это была Нора. На ней был комбинезон, какие носят рабочие. Волосы спадали на плечи. В ночном свете они казались такими же белыми, как у девочки в пентхаузе.
- Нора, - сказал я, - я убил изменника родины Эдингера. Следить за мной совершенно ни к чему.
Она ничего не ответила.
Я подошел к краю крыши, потом обернулся к ней.
- Нора, - сказал я в замешательстве, - мне чего-то не хватает, я сам не знаю чего.
- Я уже давно здесь, - наконец ответила она, - я все слышала. Глория - моя дочка, а Эдингер был моим мужем.
Я уставился на нее.
- Этого не было в компьютерных данных, - сказал я.
- Если бы там это было, я не смогла бы найти работу в правительственном заведении, - проговорила она, прошла мимо меня к краю крыши и посмотрела вниз. - Я рада, что ты его убил. Когда взорвалась бомба, он работал вместе с другими заключенными на Большом болоте. Он был безнадежен. Страдал от ужасных болей. Терпел адские муки. - Она обернулась и подошла ко мне. - Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, ведь ты способен мыслить только определенными категориями.
Она остановилась передо мной: темная фигура на светлеющем небе.
- Но я не предательница. Эдингер был моим мужем, только и всего. Муж. Но мне кажется, он был чудак. Я верила в эту чушь - в защиту родины. Я была беременна, когда его за восемь лет до начала войны приговорили к смертной казни, а затем к пожизненной каторге как уклоняющегося от службы в армии. Я дала ему возможность заниматься философией. В шутку он называл меня своей Ксантиппой, сделавшей для философии больше, чем любая другая женщина. Он стал уклоняться от службы в армии, потому что это предписывала ему честность: как человек мыслит, так он и должен поступать. Не существует веления совести, есть веление мысли. Совесть и мысль едины. Он любил нашу страну, но ставил ей в упрек, что она уклоняется от Мысли. Ненависти он ни к кому не испытывал. А я чувствовала себя брошенной на произвол судьбы. Мне было страшно. Инстинкт подсказывал мне, что мы должны защищать свою страну. Он же говорил мне, что спасутся только правительство, парламент и государственный аппарат. Он все предвидел, все, что случилось. А я не верила ему. Когда он отправился на каторгу, я стала мстить ему: спала с каждым из вас.
Стало так светло, что я уже различал черты ее лица. Оно как бы окаменело и казалось абсолютно спокойным.
- А раз я мстила мужу, которого любила, и раз я спала с каждым из вас, принадлежавших к высшему военному руководству, значит, я стала патриоткой, и я осталась ею даже тогда, когда произошло все то, что предсказывал Эдингер.
Она улыбнулась, и вдруг в чертах ее лица проступила нежность, которой я никогда не замечал в ней.
- Я до такой степени осталась патриоткой, что пошла в бордель, который он устроил в правительственном здании, и тоже из чистой логики: потому что умирающие нуждаются в борделе. И создать Армию спасения удалось тоже ему. - Она рассмеялась. - Итак, я стала публичной девкой, чтобы дожидаться тебя и твоего поручения. Я думала, что Эдингер не подозревает об этом, а теперь знаю, что он был в курсе дела.
- Ты была ему безразлична, - сказал я.
Она посмотрела на меня.
- Каждую ночь в это время я приходила сюда. Эдингер не спал из-за болей, и никогда ни с одним человеком мне не было так хорошо, как в эти часы перед рассветом. Мы говорили друг с другом, и, когда он брал книгу, которую нашел в развалинах университета, я уже знала, что он хочет еще подумать, и я шла спать. Он восстановил по памяти всю философию, сказал он мне однажды, на основе одного лишь смехотворного учебника. Иногда по ночам к нему приходил какой-то глухонемой. Они вспоминали математику, физику, астрономию. Все можно восстановить, объяснял он, потому что ни одна мысль не исчезает окончательно.
Я подошел к краю крыши и посмотрел вниз. Далеко внизу виднелась распростертая фигура Эдингера, он лежал - на спине или нет, было не разобрать, - широко раскинув руки и ноги.
- Был Эдингер гением или нет, - сказал я, возвращаясь к Норе, - для нас это теперь не имеет значения.
- Ты ведь хочешь организовать умирающих, - сказала она.
- Мне надо выполнить поручение, - ответил я, - а потому как можно скорее проинформировать правительство в Блюмлизальпе, не дожидаясь, пока мне помешает в этом деле Администрация.
- Теперь ты этого уже не сделаешь, - произнесла она спокойно, - после того как ты вышел из бункера в восточном крыле, я установила там автоматическое взрывное устройство, а затем уж догнала тебя. Я видела, как ты поднялся в пентхауз. Ждала снаружи. Эдингер тоже не заметил меня. Я стояла позади вас, когда произошел взрыв. Остатки купола еще стоят. Но сам собор полностью разрушен. И больше никакой связи с правительством нет.
Я с ужасом смотрел на нее. Я ничего не понимал. Нора сошла с ума. Она глядела на Блюмлизальп.
- Когда мы находились в помещении радиостанции и вдруг услышали голос диктора, а потом речь шефа, я неожиданно поняла, что Эдингер прав, - пояснила Нора.
- А я взял тебя! - закричал я.
Она подошла ко мне и встала рядом.
- Полковник, - сказала она спокойно, - разве ты не понял, о чем говорил шеф?
- Я взял тебя! - опять крикнул я.