Вот с этой публикой мне предстоит жить и знакомиться ближе, подумала я, ведь было понятно, что все они местные. Я вопросительно посмотрела на мсье Паскаля.
– Я и сам не всех знаю, – сказал он. – Иногда здесь оказываются совершенно новые люди. Сижу здесь и пытаюсь представить себе, кто они такие. Иногда попадаю в "яблочко". Но многие тут – мои приятели.
– Те, кто любит экзотические блюда из вепря? – не удержалась я, чтобы не съехидничать.
– Ну, должен же я чем-то их удивлять время от времени. А вообще, они неприхотливы… Им нужно совсем немного. Разве что – полмира в кармане (тут мсье Паскаль улыбнулся). Вон тот (он указал на темноволосого парня в клетчатой рубашке) – вы будете называть его Фед – ходит сюда ради нашей барменши. Посмотрите, как он на нее смотрит!
И правда, чернявый типчик поедал дородную мадам глазами. Ее грудь и ягодицы были настолько самодостаточными, что, казалось, существовали отдельно от всего прочего, что составляло ее тело, и танцевали при каждом движении зажигательное фламенко.
– …а женится на крошечной женщине… И прославит ее, – задумчиво продолжал мсье Паскаль. – А этот (он кивнул в сторону парня за ноутбуком) Джон, по-вашему – Иван. Как видите, пытается стать писателем. И что вы думаете? Станет-таки…
– Откуда вы знаете?
– Знаю. Это мой друг.
– А этот? – Я указала на парня, который как раз сейчас расшнуровывал свои старые промокшие кроссовки и подвигал их ближе к огню.
– А… Этот парень – голова! Переводчик Шекспира. У него всегда проблемы с одеждой… И… с миром.
Я видела, что мсье подсмеивается надо мной. Особенно это стало заметным, когда из него, как с последней страницы какой-нибудь "желтой" газетенки, полезли дальнейшие сведения о присутствующих. Женщину с короткими темными волосами, сидевшую в компании мужчин, он назвал "первой женой Эжена Гренделя", седого бородача – "самоубийцей", волоокого красавца с платком на шее – "гениальным художником, который погибнет на улице и будет похоронен на кладбище для бродяг"… Горемычные жители! Они, видимо, и не предполагали, какую судьбу им уготовил мой чудаковатый хозяин. Наверное, хорошо сидеть вот так, в крошечной забегаловке, имея собственный дворец через дорогу, и навешивать на людей ярлыки, подумала я. А что ему еще делать?
Во время нашего разговора многие из посетителей кивали мсье Паскалю, поднимали руки с бокалами, посылая таким образом приветствие, и с интересом разглядывали меня. Я чувствовала себя неловко в своем черном платье…
– Наверное, нечто подобное вы скажете когда-то и обо мне? – спросила я.
– М-м-м… Возможно, возможно… – равнодушно пробормотал мсье Паскаль.
Очевидно, я была ему не интересна, несмотря на то что он выбрал мое резюме из тысячи других. Я снова заскучала.
– Сейчас начнется живая музыка, – мгновенно отреагировал мсье Паскаль. – Они приходят в половине седьмого.
Действительно, спустя несколько минут в углу на небольшом круглом подиуме стали настраивать свои инструменты молодые люди в линялых футболках.
– Они хорошо играют! – оживился мсье. – Вам понравится.
Мне нравится, когда играет музыка.
Мне нравится, когда играет музыка в деревянном бистро.
В деревянном бистро на окраине незнакомого городка.
Незнакомого городка, которому я безразлична и который безразличен мне.
Тогда я закрываю глаза и представляю, что я сижу в деревянном бистро города, который я люблю и в котором меня любят.
Города, в котором поют "Моя дівчинко печальна, моя доля золота…" и идет дождь.
Города, который я хочу выхаркать из себя – с кусками легких и его ледяной нескончаемой зимой…
– Когда я буду умирать…
Когда я буду умирать,
О чем подумаю в последний миг,
Если, конечно, это не случится вдруг?..
Что сочту ошибкой?
А что – достижением?
Возможно, одно и второе поменяются местами?
И я пойму,
Что все проходит и ничего не имеет значения,
Кроме друзей…
Кроме друзей,
Которые будут стоять и смотреть на меня
В мой последний миг…
Я даже не заметила, что они – уже играют. Мне показалось, что это звучат мои мысли.
– Я же говорил: вам понравится, – подмигнул мне мсье Паскаль. – Они станут очень знаменитыми. Одного убьют, когда ему исполнится сорок, в городе Желтого Дьявола неподалеку от большого сквера, второй потеряет любимую жену, а позже женится на женщине без ноги… Третий…
Я кивнула, уже не слушая его бормотание, не отрывая глаз от круглого подиума. Собственно, туда смотрели все. Джинсовые парочки, целуясь, медленно двигались в полумраке. Я подумала, что там, откуда я приехала, уже нет таких простых бистро, где вот так можно потанцевать, заказав лишь кружку пива.
– Будь я моложе, я бы пригласил вас на танец, – сказал мой хозяин, будто оправдываясь. – Вы ведь давно не танцевали…
– Женщина, которая давно не танцевала,
И мужчина, который давно никого не приглашал на танец, –
Одетые во все черное…
Застегнуты на все пуговицы,
Их прически опрятны.
Они говорят о погоде.
Вчерашней погоде…
И пишут на бумаге цифры, цифры, цифры.
Один миллион девятьсот девяносто девять…
Один миллион девятьсот девяносто девять…
А музыка играет сама для себя:
"Если бы вы только знали…"
– Если бы вы только знали, как мне хочется пригласить вас на танец! – Я оторвала взгляд от сцены. Тот, кого мсье Паскаль назвал Иваном (Джоном), стоял у нашего столика. – Вы не возражаете, мсье Паскаль?
– Мы только что об этом говорили! – улыбнулся тот. – И если дама не против…
Ну вот, я уже стала "дамой", а еще трое суток назад надрывалась, готовя ужин для вас и ваших гостей, подумала я. Среди них, кстати, мог быть и этот… Интересно, знает ли он, с кем собрался танцевать? Я протянула руку, и мы вышли в круг.
– Когда тебе кричат, что ты – ничто,
Проверь, на месте ли твое сердце…
Проверь, есть ли у тебя табак в трубке,
Пахнет ли на кухне кофе,
Спит ли в твоей кровати та,
Для которой стоит его варить?
Проверь…
Проверь, на месте ли твоя книга, которую
Ты читал под утро,
Есть ли кому взглянуть в твои глаза
И ничего не говорить при этом?
Проверь…
И не отвечай…
Мы смотрели друг другу в глаза. Довольно серьезно. В кино после такого взгляда обычно начинается сближение лиц и затем – продолжительный поцелуй с "наездом". Очень романтично выглядит!
Но в глубине каждого из четырех зрачков, которые теперь участвовали в этом "фильме", – где-то внутри, подтекстом проступало… отстраненное созерцание, которое не имело никакого отношения к этой романтике.
Я (точнее – тот придирчивый индикатор в глубине зрачка) фиксировала малейшую морщинку в уголках его губ, след "трехдневной щетины" (интересно, это дань моде "мачизма" или просто равнодушие к своей внешности?). Он… Уверена, у него в голове слагалась какая-то фраза будущего романа. Примерно такая: "В окружении мсье Паскаля, этого чудака и отшельника, мне встретилась хорошенькая славянка. Несмотря на то что мы не сказали друг другу ни слова и я вел себя довольно пристойно, меня не покидала мысль о том, какого цвета у нее белье. При более внимательном рассмотрении я догадался, что она его не носит…" Или что-то в этом роде… Поэтому этот долгий и опасный взгляд прервался проще.
– Я здесь четвертый день, – сухо сообщила я. – Буду работать у господина Паскаля. Возможно, даже буду стирать его носки. И не желаю быть объектом наблюдений.
– Ты знаешь, что делать
С пойманной бабочкой?
Положи ее
В толстую книгу
Между сто сорок второй
И сто сорок третьей
Страницами –
Там, где речь идет о
Чем-то очень важном,
Чем-то очень важном,
И на ее крыльях отразится все,
Что тебе нужно знать…
Что за напасть! Здесь даже музыканты издевались надо мной! Или мне только так показалось? Такое, конечно, бывает. Но ведь невозможно все время так нагло попадать в "десятку"!
Он ничего не ответил. Почтительно поцеловал мою руку, отвел к столу, поклонился мсье Паскалю. Сел за свой ноутбук, изредка бросая на меня взгляд так, будто уже писал ту фразу.
– Ну вот, с одним вы познакомились, – сказал мсье. – Остальных еще увидите. Нам пора. Я ложусь не позже десяти. Думаю, вы получили удовольствие и отдохнули?
Да, я действительно получила огромное удовольствие. От музыки.
Когда мы уже выходили (мсье Паскаль, направляясь к двери, пожимал кому-то руки), я еще раз внимательно прислушалась.
– Когда ты уходишь,
Уходишь в ночь,
Чтобы погасить свет и уснуть,
Взгляни через плечо:
Тот, кто посмотрит тебе вслед, –
Оставит на тебе
Свою печать,
Как на письме – в никуда…
Конечно, я оглянулась. Конечно, Иван-Джон прожигал взглядом мою не к месту обнаженную спину…