Через день нас повезли на экскурсию в Клин. Там кто-то из композиторов родился, кажется, Чайковский. Витька взял с собой камеру, дорогую. Я взял гитару. А потом получилось так: Витькина камера перекочевала ко мне, а он что-то тренькал на гитаре в окружении девчонок (играть он не умеет, снимать тоже). Ольги в этой компании не было. Я увидел ее в саду, она качалась на качелях. (Мы уже осмотрели музей, и классная дала нам личное время). Я ужасно обрадовался, что Ольга одна. Разговаривать мне не хотелось. Я вынул камеру и стал снимать Ольгу. У меня ничего плохого не было на уме, когда я стал ее снимать. А она… Она соскочила с качелей, как бешеная и, проходя, сказала мне: "Дурак". Я так и не понял, чего она взбесилась. Наверное, подумала, что я хочу посмеяться. А я теперь часто кручу эту пленку. Ольга на качелях, смеется чего-то, а потом выражение лица меняется становится злым и надменным, как у рассерженной королевы. Да, я забыл, женщина на той картине – королева, хоть и без одежды, она греческая королева, а автор – большой художник – то ли Леонардо да Винчи, то ли Рафаэль, кажется, Рафаэль.
На уроке по Достоевскому мы снова с Ольгой цапнулись. Как-то так выходит, что мы постоянно цапаемся, и она, понятно, считает меня врагом № I. Столкнулись опять на национальной почве. У Ольги есть одна черта, вообще она робкая, но чуть дело касается ее национальности… я это давно заметил, еще в пятом классе: мальчишки завладели журналом, стали смотреть, кто у нас еврей (я лично в этом не участвовал). Ну, конечно, Борька Вайсман, это все и без журнала знали (он потом переехал). А у Ольги в журнале написано – русская, хотя отец у нее – еврей и по отчеству она Натановна. Дурацкое отчество. Вообще я к евреям отношусь средне. Как говорится, дыма без огня на бывает, не зря о них все время идут разговоры и по радио, и по телевидению, и в газетах. В общем, если мне нужно будет идти в разведку, то я не хотел бы идти с Яшей. По-моему, мужчины у них ненадежные, слабые, зато женщины ничего, я вообще люблю брюнеток. Ольга не совсем брюнетка – она в рыжину, мать у нее русская – Валентина Ивановна. Тогда в пятом классе, когда Макака (он тоже потом ушел) начал дразнить Вайсмана "еврей, еврей", Ольга оказалась рядом и треснула Макаку по голове учебником. Кажется, она тогда сказала, что тоже еврейка (хотя в журнале значилось "русская", это я помню). Сейчас в конце журнала, где написаны данные о национальности, у Ольги стоит "еврейка". Значит, она выбрала национальность отца, когда паспорт получала. Мне это непонятно. Вчера на уроке по Раскольникову Ольга назвала меня фашистом и кажется даже обвинила, что будь моя воля, я бы стал убивать евреев! Дурочка! Убивать никого нельзя, иначе схлопочешь от правосудия. На уроке я для понту говорил, чтобы подразнить Эвелинку.
Аксиома: какую бы чушь на уроке ни нес, отметку получишь отличную, в крайнем случае, хорошо. Для Эвелинки главное, чтобы мы высказались. Давно поняла, что заставить нас читать эту муть – бесполезно, теперь заставляет "высказываться". У девчонок даже уже распределено, кто на следующем уроке будет выступать, ребята предпочитают помалкивать, или, как я, несут какую-нибудь чушь (кому охота свои истинные мысли выставлять?)
23 февраля будет дискотека, у меня есть один план, там дальше посмотрим. Возможно, я ей намекну, еще не решил окончательно.
Сегодня на уроке биологии смешной случай. У нас все учителя недоделанные, но биологиня (Крыса) уже просто какая-то чурка, а не человек. В пятом-шестом классах мы ее побаивались: могла наорать, вызвать родителей, записать в дневник. Сейчас нас этим не запугать, на крик отвечаем грубостью или насмешкой. Экзамена по биологии нет, поэтому родители не очень беспокоятся по поводу ее жалоб (а она взяла за моду звонить всем подряд родителям насчет поведения). Ее любимцы в кавычках – наш класс. Меня она особенно обожает (взаимно). Приходит она на урок, ощупывает стул, как обычно, прежде чем сесть (Ванчик ей довольно регулярно вставляет гвозди в задницу). Села, в этот раз не было гвоздей. Начала опрос. Меня ее повадки прямо бесят, пытаюсь сдерживаться, но иногда прорывает, начинаю смеяться. Опять попал к доске (одну пару уже имею), стою мучаюсь, у нее уши, как локаторы, слушает, кто будет подсказывать, чтобы поставить сразу две пары (её любимая отметка). И тут Ванчик решил использовать отвлекающий маневр. Ухитрился подкинуть ей на стол одну штучку. Она как увидела – позеленела, взвизгнула: "Что это такое?" И показывает, дура, всему классу. Мальчишки смеются, девчонки (некоторые) засмущались; Ольга, кажется, даже не поняла, что это такое (мне у доски всех видно). Под шумок Ванчик мне подсказал пару фразок, для трояка, правда, трояка все равно не получилось.
Крыса обозлилась очень, выбежала из класса, побежала жаловаться директору. Если передать, что происходило на уроке, никто не поверит, особенно взрослые. Когда она взвизгнула: "Что это такое?", "интеллигент" Ашурлиев сказал: "Вы что – впервые видите? Это же необходимейшая вещь, особенно сейчас, когда Спид. Повсеместно рекомендуется проводить с молодежью профилактические беседы!" Крысу аж зашатало, даже слова вымолвить не могла, но скоро пришла в себя: "Ашурлиев, Воскобойников и Милых (это Ванчик), в субботу пусть придут ваши родители". И выбежала из класса. Надо прикинуть, чем это мне грозит. Ну, во-первых, я абсолютно невиновен, штучку не я принес, не я кидал. Во-вторых, то, что я был в это время у доски, – вовсе не говорит о моей причастности. И самое главное, директор не любит Крысу, всячески пытается ее выжить из школы и вряд ли примет ее сторону. Так что я со спокойной душой играл с Ванчиком в морской бой до конца урока.
Оля Сулькина
В эту пятницу был урок литературы по "Преступлению и наказанию". Роман я прочитала летом, и он мне не понравился. Наверное, Достоевский не будет моим писателем, хотя о нем много говорят все вокруг. Думаю взять в библиотеке "Братьев Карамазовых", если, конечно, удастся. Папа считает, что это лучшая вещь Достоевского. На уроке опять схлестнулись с Дядей, так я называю Воскобойникова. Вообще его называют кто как, чаще не обидно: боксер, чемпион, супермен – все клички подчеркивают его силу, хорошие физические данные. Девчонки в классе все поголовно в него влюблены. Особенно страдает Анюта, она недавно даже стихи начала писать на почве неразделенной любви. Я читала – очень посредственные, в духе Э. Асадова. Я такие терпеть не могу, но сказать так прямо не решилась. Не хватает силы воли и обыкновенной честности. Аня избрала меня поверенной своих сердечных дел. По-моему, у нее тут свой расчет, я для нее идеальная наперсница. Мы с Воскобойниковым друг друга недолюбливаем, поэтому у нее, она считает, есть право говорить мне о том, какой он хороший и как я его не понимаю. А мне эти разговоры чем-то неприятны, я чувствую перед Аней какую-то вину, она сама чего-то не понимает. Ведь Воскобойников… не знаю, может быть, я и не права, может, мне это кажется… я очень мнительна, потом мои вечные фантазии… Да, внешне это напоминает отчуждение, недружелюбие, так оно и было… до одного случая, так мне, по крайней мере, кажется.
Начну издалека. Я очень одинока, Аня считает себя моей подругой, но по-настоящему мы не близки, я дружбу понимаю иначе, ведь я с Аней не откровенна, смотрю на нее свысока. Самый близкий мне человек – мой отец, но об этом после. Одиночество порождает мысли, я много думаю, мечтаю, фантазирую.
Я мечтаю, как встречу Его, точнее, он меня разыщет, как капитан Грэй. В этом я не современна. Но что во мне такого особенного, чтобы Он мною заинтересовался? Сама себя считаю умной, но умная женщина мало ценится. Могу я понравиться кому-нибудь просто так, с одного взгляда? Хорошо бы это проверить. Эти мысли бродили в моей голове прошлым летом, когда Нина Петровна возила нас на разные экскурсии.
Как-то мы поехали на Крымскую набережную. Экскурсия была ужасная, для детсадовцев, мимо Шагала мы пробежали рысцой, зато остановились возле Чепцова и услышали пересказ содержания картины "Сельская ячейка", отец так и не поверил, что я говорю правду, когда я рассказывала. Но не в этом дело. В автобусе по дороге в галерею Анька уселась напротив Воскобойникова, я, естественно, рядом с ней. Дядя с Витькой не обращали на нас внимания. И тут мне пришло в голову… а что если "влюбить" в себя этого красавчика, этого кумира девчонок, разбившего Анькино сердце. Я стала смотреть в окно и выражение лица у меня было, по моим понятиям, как у Леонардовой Моны Лизы. Я изо всех сил старалась удержать это выражение как можно дольше, не отвечала на Анькины вопросы, совсем "отрешилась", мои губы сложились в загадочную полуулыбку, улыбку Джоконды. Кому-нибудь, кто бы меня увидел в тот момент, я могла бы показаться сумасшедшей, поехавшей, уколовшейся. Наверное, Витька так и подумал, он человек примитивный, а с Дядей что-то произошло, я это кожей чувствовала. Он по-новому меня увидел, он заинтересовался. Я ликовала, внутри у меня что-то поднималось. Неужели это в самом деле я? Такая таинственная, загадочная, похожая на мечту художника. Я видела себя его глазами, и это придавало мне значительности.
На обратном пути в автобусе поднялось что-то невообразимое – долгая и нудная беготня по унылым музейным залам требовала разрядки, никому не сиделось на месте, ребята и девчонки сбились в кучу. У Витьки был портативный магнитофон с "металлом". Визг девчонок мешался с какофонией звуков (ненавижу металл!), шофер посмеивался, классная поджимала губы, но не вмешивалась, понимая, видно, что стихию не остановить.